Проблема Плющенко
Когда озвучили оценки Плющенко, стало страшно. Я сразу же представил, что сейчас начнется в моем отечестве. Я отработал Олимпиаду в Солт-Лейк-Сити и помню это жутковатое ощущение надвигающейся на тебя горячей волны коллективного помешательства. На всякий случай напомню тем, кто забыл господа-вожатые нашего спорта тогда ВСЕРЬЕЗ обсуждали, чтобы всей командой сбежать с Олимпиады в связи беспрецедентной компанией травли богопомазанных русских атлетов американским империализмом. Дошло до того, что вопрос был поставлен перед Последней Инстанцией. Последняя Инстанция оказалась в своем уме отняла у дураков спички и по возвращении домой еще и надавала поджопников кому надо.
Правда, при этом за дураками все же остались их дорогие портфели.
Все эти сутки я внимательно изучал реакции на олимпийскую развязку у мужчин и пришел к в высшей степени утешительному выводу: за эти 8 лет душевное здоровье моих соотечественников заметно укрепилось. Ведь важно совсем не то, что пишут на заборах. Заборы и существуют для того, чтобы на них писали непристойности. По-настоящему важно, чтобы непристойностей не говорили с кафедр и трибун. Я отмечу два замечательных примера срочной вакцинации общества здравым смыслом. Это статьи Василия Уткина и Михаила Семина, комментирующего олимпийские соревнования на Eurosport.
Уткин разбирает ситуацию с позиций житейского здравомыслия. Семин в терминах и категориях фигурного катания. Вывод общий возможно обсуждать и даже осуждать принятые правила, но судили именно по этим правилам. Правила не нарушены.
Если, опять же, стараться не читать того, что написано на заборах, то дискуссия по всему миру вылилась в горячее, но в основе своей теоретическое обсуждение правил, а не обжалование приговора судей. И все же на заборах порой появляются такие забавные надписи, столь восхитительная дичь, что краем глаза все равно за нее цепляешься.
Вот, скажем, интересно было бы разобрать ту черепную коробку, в которой возникла мысль, что катание Лайсачека «женское». Эта черепная коробка должна быть причудливейшим образом устроена. Что черепная коробка имела в виду, так обзывая катание Лайсачека? Эталонно мужское. Даже где-то мужицкое. Лайсачек, я бы сказал, полюс мужественности сегодняшнего фигурного катания. А кто другой этот полюс? Ну не Плющенко же с его качанием бедрами. Качание, конечно, вполне принадлежит мужчине. Но, насколько я помню, заигрывание с публикой никогда не входило в определение мужественности. Нет правда, с каких это пор оборотностью прыжков измеряют мужественность? Тогда, как же нам бедным смотреть на соревнования женщин: чем больше оборотов, тем меньше бабы? Тогда Мао Асада, которая собирается прыгать тройной аксель, заковываем в наручники и ведем на секс-контроль.
Но давайте от неприличных надписей вернемся к обсуждению коллизии Плющенко-Лайсачек. Профессор Мишин говорит о том, что четверные прыжки это украшение фигурного катания и двигатель его развития. Мишин так говорит не только потому, что он тренирует Плющенко, которому до сих пор лучше всех в мире удаются четверные прыжки, но и потому, что прыжки это специализация Мишина. Это то, чему он лучше всего учит. И, возможно, лучше всех. Но это не значит, что Мишин прав. Очевидно даже, что Мишин только в малой части может быть прав. Потому что прогресс в фигурном катании не может определятся исключительно через оборотность прыжков.
«Ты, конечно, великий фигурист, Эван Лайсачек, но это не был материал для золотой олимпийской награды», таким обращением начинает запись в своем олимпийском блоге трехкратный чемпион мира Элвис Стойко. Канадец, между прочим. Что это, кстати? Мы же читали на заборе, что канадцы с америкашками заодно. Не заодно, получается?
Понятно, почему Лайсачек так расстроил Стойко. Каждый в этой олимпийской драме переживает что-то свое личное. Стойко был одним из первых людей в фигурном катании, кто осваивал четверной прыжок. Стойко был грандиозным прыгуном. Он первым в истории сделал каскад 4-2, а потом и 4-3. Прыжки и только прыжки выносили его на вершину. Стойко переживает поражение брата по оружию. Ему неприятно наблюдать за тем, куда катится фигурное катание. Так думает Стойко. И это тоже всего лишь мнение Стойко.
Тренер Лайсачека Фрэнк Кэролл, разумеется, тоже пристрастен, но почему бы нам его не послушать, как Мишина. Кэролл ничуть не меньше Мишина как персона в фигурном катании: «Многие из выступавших ребят суперталантливы, но не многие способны держать высокий уровень на протяжении всей программы. Эван мастер именно в этом».
И это понятно. Дискуссия идет на высоком уровне и одним из ее итогов, возможно, станет увеличение стоимости четверного на полтора или два балла этого как раз не хватило Плющенко для победы. Я не считаю возможным добавлять что-то по сути проблемы, которую обсуждают сейчас самые крупные авторитеты. Более того, мне кажется второстепенной техническая сторона поражения Плющенко. Я поглощен ее символическим аспектом. Я воспринимаю это второе место Плющенко в контексте того, что я уже 8 лет сам для себя называю ПРОБЛЕМОЙ ПЛЮЩЕНКО.
Давайте еще раз вспомним, в чем заключается уникальное, ни с одной другой олимпийской дисциплиной не сравнимое положение фигурного катания. Это спорт, который всегда и самым прямым образом взаимодействует с двумя искусствами музыкой и хореографией. Музыка и хореография, собственно, два главных инструмента фигурного катания. Технические приемы, их расстановка выявляют отношения спортсмена с музыкой, а хореография связывает эти элементы. Хореография может быть хорошей, формальной, очень часто в фигурном катании плохой, еще чаще никакой, особенно в одиночном катании. Но никакая хореография тоже хореография. Хореография всегда есть. И всегда звучит музыка. Большинство тренеров, опять же, в высшей степени формально относятся к выбору музыки. Музыка это дело десятое, думают они. Музыка должна быть удобна для элементов, прагматично рассуждают они. Ведь судят элементы, а не музыку.
Это ошибка и музыку судят тоже. Выбор музыки и хореографического языка это всегда заявление. Музыка и хореография старые искусства. Музыка вообще стара, как мир, как присутствие человека в мире, поэтому любой музыкальный звук является частью какой-то традиции. Музыка самая великая или самая ничтожная всегда удостоверяет систему ценностей. Даже если никто ничего не хотел этой музыкой заявлять и удостоверять.
Это я и называю ПРОБЛЕМОЙ ПЛЮЩЕНКО ценности, которые заключены в его программах. У меня нет никаких сомнений, что Евгений Плющенко стал бы трехкратным чемпионом Олимпийских игр, если бы эти ценности были другими.
В Солт-Лейк-Сити он проиграл потому, что ценности были распознаваемы очень уж слабо. Мишин придумал для юного Плющенко специальный жанр бенефис вундеркинда. Сшитый из разных музыкальных лоскутов номер. Его темой являлся сам Плющенко, юный бог фигурного катания. Плющенко по очереди показывал все свои умения, как фокусы, вне связи друг с другом. Хореографически это было похоже на кабаретный номер, то есть буквально им и было. Постановки, как и теперь, делал Давид Авдыш бывший штатный хореограф ресторана-кабаре «Тройка» в Петербурге, где наряженные в кокошники барышни показывали пьяным финнам длинные ноги и сиськи. Еще Авдыш служил хореографом балета Киркорова и Маши Распутиной.
Эти фокусы маленького Плющенко были так изумительны, так самодостаточны, что с ними можно смело было ехать в Солт-Лейк-Сити за золотом. Но вдруг случился знаменитый камбэк Ягудина. Уже казалось бы поверженный враг вдруг воспрял и стал прыгать четверные. За два месяца до Олимпиады Плющенко проиграл Ягудину финал Гран-при. Мишин запаниковал и уничтожил произвольную программу. На ее месте появилась сшитая буквально на коленке из двух тряпок «Кармен». Она смотрелась совершенной замарашкой на фоне произвольной программы Ягудина, где он представлял ценности голливудского блокбастера не бог весть, конечно, какие глубокие, но, по крайней мере, всему миру понятные. Это неправда, что Плющенко остался тогда с серебром, потому что упал с четверного в короткой программе. Произвольная была тоже проиграна с треском. По второй оценке.
После Олимпиады я решил поговорить с Мишиным. У нас были очень хорошие отношения. Я деликатно намекнул, что музыкальные и хореографические идеи, которые Плющенко воплощает на льду, должны быть соразмерны его гению. Ничего выдумывать не надо. Есть понятия музыкальной школы Петербурга и хореографической школы Петербурга. И это всемирные понятия. Их следует держаться. Алексей Николаевич с готовностью кивнул. Я познакомил Мишина с молодым хореографом из Мариинки. Он поехал вместе с Мишиным и Плющенко на первый сбор в Испанию. Начали пробовать «Жар-птицу» Стравинского (музыка короткой программы Лайсачека, кстати), но материал оказался почему-то упрямым, капризным. Он никак не покорялся Мишину и Плющенко, никак не желал подставлять нужные места под прыжки и элементы. В результате в новый сезон Плющенко вошел с «Бандитским Петербургом» Корнелюка. К юбилею города, так сказать. «Мне эта музыка очень нравится», говорил Женя на пресс-конференциях. Дальнейшее хорошо известно.
Затем Плющенко познакомился с ловким и предприимчивым поп-скрипачом венгерского происхождения Эдвином Мартоном и стал заказывать ему музыку для программ. Затем Плющенко стал стремительно двигаться по направлению к российскому шоу-бизнесу, слился с ним и в конце концов буквально с ним обвенчался.
Когда на месте Мариинского театра и «Жар-птицы» я обнаружил Корнелюка с «Бандитским Петербургом», я воспринял это как трагедию. Мне до сих пор не кажутся те мои чувства ложными, преувеличенными. Я и сейчас волнуюсь, когда вспоминаю об этом. В случае с любым другим фигуристом, такого переживания не возникло бы. Не понимаю даже, с чем можно сравнить это недоразумение. Тут можно только представить фантастическое Майю Плисецкую на сцене кабаре Авдыша или в подтанцовках у Киркорова. Речь идет о мезальянсе космической нелепости: всемирный гений проповедует ценности жалкой, немытой, немой, безмерно провинциальной русской поп-культуры.
Это сейчас Плющенко уменьшился для нас до Магистра Четверного Прыжка. Но правда состоит в том, что и пластически и музыкально Плющенко был одарен никак не меньше Ламбьеля. «Как он схватывает движения! Это поразительно», восхищался тот хореограф из Мариинского. В русском фигурном катании не было человека талантливее Плющенко. Но есть мнение, что в мировой истории не было фигуриста такого многомерного дара.
Собственно, на Плющенко, а не на Пугачеву должна молиться русская поп-тусовка. Плющенко это первый и последний случай, когда ценности русской попсы, ее язык, вернее, ее безъязычие, пусть и контрабандой, пусть под платьем фигуриста явились миру. Женя, разумеется, тут ни в чем не виноват. Гениальный юноша, занимающийся музыкой, может любить чипсы. Просто взрослые должны ему напомнить, что он не должен садиться с чипсами за рояль.
ПРОБЛЕМА ПЛЮЩЕНКО заключается в том, что когда Женя говорил «Мне нравится музыка из «Бандитского Петербурга», рядом с ним не нашлось взрослого, который вежливо попросил бы Женю засунуть эту музыку подальше на время занятий фигурным катанием. Плющенко для меня это едва ли не единственный повод вспомнить с ностальгическим вздохом советскую власть. В советской власти, особенно поздней, конечно, было совсем мало вкуса, но в конструкции общества существовали некие подпорки, которые удерживали народ от одичания. Косое, кривое, но существовало представление о балансе высоких и низких жанров, о том, что народ нельзя кормить и поить только тем, что ему народу по душе, иначе он, народ совершенно испортит себе здоровье и вкус. Даже если я это все выдумываю про Советский Союз, я уверен, по крайней мере, в том времени нашелся бы функционер, который ткнул профессору Мишину за «невысокое идейное содержание программ»: «Николаич, ты че там за херню катаешь? Давай чтоб классику там, б...я, традиции наши, иностранцы ж смотрят».
Плющенко добывал медали для Росссии, но он еще своими программами беспристрастно, точно, честно сообщал о том, что происходило в России последние два десятилетия о тотальном поражении культуры по всем фронтам. О крушении систем координат. Об одичании. О варварстве. Плющенко соловей этого варварства. Я вот думаю, не на Плющенко ли насмотрелась одна английская графиня многих уже лет, когда за обедом, вспоминая о своей давней поездке в Лениград, пригвоздила меня к стулу вопросом: «А правда, что духовные ценности теперь для русских людей ничего не значат?»
Есть, есть что-то в этом от желчного, насмешливого ума Фрэнка Кэролла в этой идее взять русскую музыку для олимпийского сезона. Как-то так:
Эван, а давай обыграем Плющенко русской музыкой.
А подо что будет кататься сам Плющенко?
Не знаю. Неважно. Как всегда, ничего хорошего.
Плющенко вернулся. Невероятно, но он вернулся очень сильным. И все уже не беспредельно сильным, когда он мог обыгрывать всех, даже таща на себе весь этот невыносимый груз даров русского шоубиза. Плющенко против Лайсачека неравный бой. Но и Эдвин Мартон (Кончерто Аранхес тоже обезображен его скрипкой и компьютером; конечно-конечно, симфонический оркестр это так скучно!) против Римского-Корсакова и Стравинского бой еще более неравный. «Шахерезада» победила.
Спасибо, Фрэнк и Эван, за это напоминание. Нам очень стыдно. Спасибо и судьям, что они напомнили нам, что фигурное катание это спор о вкусах. Победил хороший вкус. Хороший русский вкус, если разобраться.
А как ему было не стать, ведь заслуженные спортсмены у нас стали теми, кем были в не столь отдаленном прошлом заслуженные ткачихи и стахановцы...
Спасибо за расстановку ориентиров.