28 мин.

Каким был комментатор Владимир Гендлин? Монолог сына об отце

28

Воспоминания Владимира Гендлина-младшего.

Владимир Гендлин – главный голос России в боксе. Несмотря на смерть в 2021 году, он до сих пор воспринимается как первое лицо индустрии и остается тем, благодаря кому целые поколения полюбили бокс. Вы точно знаете этот голос:

В молодости Гендлин сам выступал по любителям (рекорд – 50-1), тренировал, а потом возил российских боксеров за границу, пока в 60 лет не открылся в другом – телекомментарии.

Мы поговорили с его сыном Владимиром Гендлиным-младшим: что за личностью был его отец, каких принципов придерживался и чему учил?

«Отец дал слово, что никогда не будет таким отцом, какой был у него»

В раннем возрасте отец потерял сестренку, которая умерла от воспаления легких. Из-за этого дед всегда кутал его и очень боялся простуды. В результате отец в 84 года умер именно от воспаления легких. В первый же год войны без вести пропала его мать. Он остался один с моим дедом, которого контузило во время авиаудара, когда тот воздвигал противотанковые ежи. После лечения деда их эвакуировали в Среднюю Азию.

Мой дед – уникальный человек. Он родился в Смоленске в еврейской семье и был младшим ребенком. В 13 лет дед сбежал из дома с цирком-шапито, который приезжал в город. А он обожал на это смотреть – восхищался гимнастами. Дед поступил в услужение к английскому гимнасту. Тогда в цирках было много иностранцев, а российские циркачи брали иностранные имена.

В итоге этот английский гимнаст ничему его не научил, а просто заставлял подметать пол. Но когда дед вернулся в Смоленск, то стал знаменитостью. Он сам придумывал трюки и всю жизнь крутился под куполом цирка. Даже дважды срывался и ломал себе позвоночник, но восстанавливался и продолжал.

Дед вел фотоальбом с комментариями – такой суррогат соцсетей. После возвращения в Смоленск он залез на шпиль главной башни и сделал стойку на руке. А потом вот так отпраздновал рождения сына – проскакал на одной руке через весь парк.

Один раз дед упал головой вниз прямо в трибуны. Его спасло, что он застрял плечами между ручками кресел: сломал себе ключицу, но голова чуть-чуть не долетела до пола. Эти приключения сказались – в 60 лет его разбил паралич. Тогда врачи сказали ему, что он больше не будет ходить. А дед послал врачей: год лежал, еще год тренировался ходить вокруг стола – и снова начал ходить. Ходил с двумя палками, хотя дико болела спина.

Неимоверная силища. Когда мы с родителями приезжали к нему, он нам собирал чемоданы. А это были такие фибровые чемоданы: здоровые, тяжелые, неуклюжие. Он их набивал под завязку, закрыть было невозможно. Но он закрывал и обматывал их бельевыми веревками, чтобы не раскрылся замок. И эти бельевые веревки рвались у него в руках, как ниточки.

Молодой Владимир Гендлин-старший

Мой отец рассказывал, как он в 7-8 лет путешествовал с дедом по Средней Азии. Дед ездил с концертами и выступал для местных кишлаков. Однажды к нему в карман залез вор, так тот так сильно сжал ему руку, что переломал все косточки. А в другой раз в поезде буян терроризировал весь вагон. Дед не умел драться: просто поднял его на руки и выкинул из поезда, хоть и был небольшого роста.

Но я знал его совершенно другим – добрейший и очень любящий человек. Хотя в детстве мой папа дал себе слово, что никогда не будет таким отцом, какой был у него. Периодически он меня стриг сам, а не водил в парикмахерскую. Когда я был маленьким, то, конечно, вертелся. И пожаловался: «Чего ты меня так держишь?» Он ответил: «Если бы ты знал, как меня держал отец». И показал, как его держали – как железными клещами.

Владимир Гендлин-младший с бабушкой и дедушкой, которые приехали на Новый год в Волгоград

Когда я уже взрослым видел их общение, то с дедом отец был жестким и ироничным, а тот покорно это принимал. Однажды мне не понравилось, как отец говорил с дедом – я взорвался. И меня удивила их реакция: оба замолкли, словно мое выступление было неуместным. Понял, что у них очень сложные отношения: отец был главным, а дед понимал его интеллектуальное превосходство и никогда не возражал.

«Однажды я убежал с драки во дворе. Отец дома сказал: «И чего ты тут делаешь? Твоих пацанов бьют, а ты отсиживаешься»

Когда мне было лет восемь, мы с пацанами подрались с ребятами из соседнего двора: победили и погнали их к ним во двор, а там старшие ребята. Естественно, те погнались за нами. Всех наших переловили, а я ловко ускользнул из-под рук и заскочил в подъезд. Дома папа на кухне пил чай. Я взахлеб начал рассказывать, какой я ловкий и хитрый. Отец посмотрел на меня: «И чего ты тут делаешь? Твоих пацанов сейчас бьют, а ты отсиживаешься. Бегом во двор!»

Я вышел в подъезд и спустился на один пролет. Смотрю в окошко, а там действительно наших ребят пытают, руки выкручивают, подзатыльники и поджопники раздают. Подумал: «Я дурак, что ли? Постою здесь, отец забудет, а потом вернусь и скажу, как всех победил». Вдруг открылась дверь, из-за которой показался отец: «Ты все еще здесь?» Пришлось выйти.

Сначала меня не замечали, а потом узнали: набросились и тоже выкрутили руки. И вдруг старший попросил притащить меня к нему: «Ты же убежал. Чего вернулся?» А я ничего не придумал и повторил слова отца: «Тут мои товарищи». Этот парень крикнул: «Посмотрите на этого героя, он круче вас всех. Он взял и вышел сюда ради товарищей».

После этого мои мучители похлопали меня по плечу и пожали руку. Произошло всеобщее примирение: всех остальных ребят отпустили и стали с ними брататься. Неожиданно я стал героем не только в своем дворе, но и чужом. Заработал авторитет, но было стыдно понимать, что изначально-то я струсил. Тот случай – единственный, когда отец на меня надавил. Обычно он ставил нас с братом Димой перед выбором.

Владимир Гендлин-старший с сыновьями

Отца отличали патологическая честность и пунктуальность. Он сильно раздражался, когда я, уже взрослый, опаздывал. Для него не существовало никаких 15-20 минут. Однажды я опоздал на полчаса, поэтому отец очень резко отреагировал: «Я ни разу в жизни никуда не опаздывал». Для него назначенное время – святое.

Еще когда мне было лет пять, отец периодически работал за столом, который мы вместе сделали. Тогда он работал журналистом сначала в «Волгоградской правде», а потом на телевидении. Когда его не было дома, я садился за этот стол и рисовал. Там стояла вазочка с кисточками, которые меня будоражили. Однажды я решил их улучшить – взял ножницы и аккуратненько постриг.

Так Владимир Гендлин-старший нарисовал своего отца

Этого долго не замечали. Но как-то отец в ярости зашел на кухню – с кисточками в руках: «Ты зачем это сделал?» Ну а что я мог ответить? «Это не я». Отец разозлился еще больше – настолько, что сердце ушло в пятки, а мама прижала меня к себе и стала его отгонять. Потом отец сказал: «Пойми, мне не кисточки жалко. Я разозлился, потому что ты соврал». Для него вранье было синонимом малодушия.

«Отец вел себя с нами максимально либерально. Сделал так, что мы с братом были его друзьями»

В детстве отец развлекал меня разговорами про бокс. Помню, он рассказывал, как вышел на первый бой. Получилось абсолютно как у всех: «Ничего не помню, ничего не вижу, не соображаю. Машу руками – раз, а противник лежит». Хотя он довольно скромно рассказывал про свои бои.

Отец вообще не хотел, чтобы я и мой брат Дима боксировали. Как развлечение он подставлял мне руку и морщился, когда я по ней бил. Отец говорил, что у меня очень жесткий и злой удар.

Тогда же на слуху были героические рассказы – например, как Ричардас Тамулис выиграл чемпионат Европы-1965 со сломанной рукой. В полуфинале Тамулис сломал руку, поехал на скорой помощи, машина попала в аварию – и он сломал руку еще раз. Но вышел на финал и выиграл одной рукой.

Владимир Гендлин-младший на соревнованиях

Отец возился со мной, чтобы мне не было скучно. В итоге в 10 лет я уговорил его отдать меня в секцию бокса – у меня получалось. А потом в 15 лет мы переехали в Кисловодск. Там не было нормальных тренеров, поэтому отец сам со мной работал. В 14 лет от меня падали взрослые мужики, я прогрессировал, но отец видел много недостатков и ругался на неряшливость в защите. Я же считал себя уже опытным боксером.

На самом деле отец взялся меня тренировать, потому что боялся, что мне отобьют голову. Однажды мы с ним сильно поругались. Он сказал: «Ну и пошел ты. Я с тобой работать не буду». Я смирился, но потом понял, что все его руководства работают. Я не проиграл ни одного боя, когда он находился в углу. Просто отец очень хорошо меня чувствовал и точно знал, что надо говорить и чего не надо.

Знаете, смотришь на фотографии и кажется, что отец был очень серьезным, даже насупленным, иногда мрачноватым. На самом деле в молодости он был яркий, веселый, собранный. В нем сидел дедовский темперамент – крутость и готовность взорваться. У него был крутой левый сбоку. Отец показывал его на мешке – убийственная плюха. Причем бил на скачке, что тогда не очень проходило в любительском боксе, но у него круто получалось. Всю жизнь отец себя сдерживал, был подчеркнуто вежлив и спокоен. Если взрывался, то потом чувствовал себя виноватым. Никакого рукоприкладства.

При этом отец постоянно надо мной подшучивал. Знаете, у меня лицо еще такое – невеселое. И он называл меня мрачной личностью: «Мрачная личность, ну улыбнись хотя бы разочек». При этом в эти моменты у меня было прекрасное настроение.

Отец вел себя с нами максимально либерально. Никогда не было давления, прессинга в стиле: «Я отец, научу вас жизни». Он сделал так, что его дети, мы с Димой, были его друзьями. Отец никого из меня не выковывал. Не было такого, что он специально давал мне советы – просто был моральным ориентиром.

Помню, как в 7-8 лет я написал первый рассказ про ковбоев, которым дал американские имена. Отец с удовольствием прочитал и по-взрослому его со мной обсуждал. Это важно: он разговаривал с нами как со взрослыми людьми. А когда делал замечания, то осторожно. Сильно за меня беспокоился.

Уже в студенческие годы мы жили в одной коммуналке. Бывало, что я вообще не приходил домой. Отец говорил: «Что же ты не позвонил?» Отвечал: «Пап, ну что со мной случится?» А он: «Когда сам станешь отцом, тогда и поймешь». И я действительно понял, каково, когда дети не звонят.

Дмитрий Гендлин в Нью-Йорке

Когда я уже стал взрослым, он любил хвастаться перед другими моими успехами. Как и успехами Димы, с которым они делали программу «Большой ринг». Дима был режиссером, телевизионщиком и прошел режиссерские курсы в Нью-Йорке. Они с отцом и жили вместе, кроме самых последних лет.

Для отца по жизни была невозможна мысль, что он ничего не может сделать. Это передалось нам с братом: насрать на судьбу, сделаем по-своему. Но, когда Дима умер [в 2009 году], для отца это стало моральной катастрофой, хотя не сказать, что его изменило. Отец не закрылся – наоборот, мы стали с ним больше общаться.

«Однажды Маслаченко сказал: «Ваш отец ничему у меня не учился, потому что сам все умел»

Знаете, что в 70 лет отец в Москве купил свою первую квартиру? А за год до этого помог купить ее брату. Раньше мы жили на съемных квартирах – в том числе в коммуналке с соседом алкоголиком. Представьте, отец ведет переговоры на английском с Америкой, а тут алкоголик, который тоже хочет в этом поучаствовать.

Ирония судьбы, что отец добился успеха в 60 лет, когда начал комментировать – до этого его знали только в очень узких кругах. В тот момент я был женат и жил отдельно, поэтому не знаю, как отец готовился к боям. Но на 100% уверен, что никак, ни у кого ничего не подсматривал и знал свое дело с самого начала. Да и банально негде было подсмотреть. Помню, как отцу присылали материалы из Америки, когда я уже сам комментировал, но там сплошное бла-бла-бла.

Владимир Гендлин-старший в Кисловодске

Отца сравнивали с американским комментатором Ларри Мерчантом – он выглядел таким занудой, который растягивал слова, но хорошо разбирался в теме, все его уважали. Отец тоже уважал. Как и Владимира Маслаченко, который жил в соседнем с «Коммерсантом» доме, где я работал, и заходил к нам в редакцию. Однажды на мероприятии я выпил, расчувствовался и сказал Маслаченко: «Мой отец сильно вас уважает и у вас учился». А он мне строго: «Ваш отец ничему у меня не учился, он сам все умел».

«Знаешь, что мне сильно помогло [в работе комментатором]? – говорил отец. – Тренировки пацанов, потому что они ничего не понимают. Приходилось прибегать к запоминающимся метафорам и сравнениям, чтобы их зацепило». Наверное, это определило его успех у зрителей. Он говорил так емко, что у зрителей в голове оставался образ. Мне понравилось одно его выражение: «Остроумие перед лицом опасности». Это то, что в нем восхищало.

Отец был интеллектуалом, любил художественную литературу и документалистику и просто очень много знал. Все-таки он родился в артистической среде. Дед был силачом в цирке, но общался в филармониях с выдающимся артистом Леонидом Утесовым, министром просвещения Анатолием Луначарским и его женой.

Рисунок Владимира Гендлина-старшего

Кроме работы журналистом, отца интересовали сценарии. Когда он на несколько лет переехал из Волгограда в Москву, даже написал один для Леонида Гайдая. Я его читал – очень добротно, остроумно. Отец знал оператора Вадима Юсова, который работал с Андреем Тарковским. Его свели с Гайдаем, они побеседовали, тот сказал, что есть вот такая идея, отец ответил, что сделает материал. Но в работу так и не пошло.

Сначала отец заразил меня любовью к боксу, а потом проделал такой же трюк со всей страной. Он знал до тонкостей и ситуацию в бою, и психологию – как тренер. Второе важное для него качество комментатора – хорошая, грамотная литературная речь. Третье – голос. У отца это имело завораживающее, магическое воздействие. Не зря его называли голосом российского бокса.

Что Владимир Гендлин сам говорил о работе комментатором?

• «Комментатор – далеко не фигура первого плана. Всегда говорил, что он вообще себя не должен выводить на авансцену. Зрелище говорит само за себя. Его фигуранты заслуживают популярность, а комментатор сбоку. Это человек, который несет вспомогательную функцию.

Да, я согласен, что есть комментаторы, которые привносят определенную краску в это зрелище. Если комментатор популярен, потому что он человек знающий и тактичный – честь ему и хвала. Если он рвется на первые роли, считаю, это нехорошо».

• «Комментатор – это не акын: что вижу, о том и пою. Не люблю трескотню в эфире. Самая основная задача комментатора – не мешать смотреть. Если видишь, что надо что-то объяснить тем, кто смотрит, объясни и умолкни. Зрелище само за себя говорит. А комментатор занимает пятую позицию в зрелище, он должен дать информацию, которая не просто констатирует факты в ринге. Комментатор должен подсказывать зрителю».

• «У меня есть правило – держаться от боксеров как можно дальше, чтобы дружба, личные отношения не мешали профессиональным. Я вообще не люблю комментаторов-болельщиков, которые в эфире начинают болеть за своих. И как бы я сам не пытался держаться от боксеров на дистанции, в отношении братьев Кличко мне это не удалось».

«Отец широко смотрел на мир: не был убежденным антисоветчиком или диссидентом – плевал на это и хотел жить своей жизнью»

Отец всю жизнь был принципиальным и беспартийным. Никогда не вступал в компартию, относился к этому скептически и с иронией. Он человек широких взглядов. Ему всегда претили тупость, ограниченность, косность, слепая вера. Отец не был слепым, как и не был антисоветчиком.

Владимир Гендлин-старший на военных сборах

У меня же в школе была репутация вякальщика, который отпускал реплики по тому, что не вязалось с логикой. Класс ухахатывался, а учительница бесилась. Помню, были уроки политинформации, где нам рассказывали о значимых международных событиях. Представляете, четвероклассники сидят и слушают про политику.

Однажды я что-то сказал про Китай, где шла культурная революция и хунвейбины избивали какого-то профессора, пока у него не пошла кровь из носа. А я уже тогда занимался боксом и у меня из носа каждый день текла кровь. И я задумчиво сказал: «Что-то долго она у него не шла». Класс засмеялся, а учительница взбесилась, наорала на меня и вызвала родителей в школу.

Учительница сказала отцу: «Ваш сын – антисоветчик». А он, сделав серьезное лицо, разыграл сценку: «Да вы знаете, что сказали? Понимаете, что может быть за такое обвинение?» Она так перепугалась, что больше никогда не вызывала моих родителей в школу.

Это ситуация двоемыслия, в которую люди с удовольствием играют. Просто у всех есть слабости. А двоемыслие – пример внутренней нечестности. Это именно то, чего отец не любил и от чего хотел нас избавить.

Да, отец широко смотрел на мир. Он не был убежденным антисоветчиком или диссидентом – плевал на это и хотел жить своей жизнью. Он хотел жить, а люди в СССР же привыкли выживать. В окружении отца были остроумные, творческие, интересные, веселые люди. И он был таким человеком, которого всегда приветствовали в любой компании.

«В США местные воротилы предложили отцу скупить наших боксеров за бесценок. Отказался, поэтому ему перекрыли кислород»

В 80-е отец стал консультантом в сборной СССР. Его знали тренеры, боксеры, с которыми завязывались отношения. Тогда я вернулся из армии в Москву и уже был москвичом, а отец с конца 1978-го по начало 1989 года жил в Кисловодске почти в нищете с обрывочными работами то тренером, то консультантом.

Владимир Гендлин-старший с Александром Зиминым и Юрием Арбачаковым в Гонолулу

Когда в конце 80-х началась перестроечная движуха и появился профессиональный клуб Red Stars, главным тренером стал Владимир Александрович Лавров, а отец получил предложение возглавить в клуб в качестве президента. Помогли опыт в боксе и знание английского.

Тогда многие получали предложения присылать бойцов за границу, но отец лучше находил язык с деловыми партнерами. Каждый месяц он вывозил кого-нибудь за границу, а потом оказался в США. Там столкнулся с мужчинами, которых называют wise guys – умники.

Когда в 20-30-е бокс зарабатывал на тотализаторе, поединки организовывала мафия. В 90-е этого почти не было, но все равно сохранялось сильное влияние местных воротил. И они решили скупить наших боксеров за бесценок.

Отец мог это провернуть и, наверное, озолотился бы. Но он работал в интересах клуба и отказался, поэтому ему перекрыли кислород. У него вдруг перестала работать карточка и закрылся отель. Дали понять: «Чего сюда приехал? Имей в виду, с кем разговариваешь».

Но он нашел других людей. Например, сошелся с Биллом Кейтоном – первым менеджером Майка Тайсона, а затем – с местным предпринимателем Ленни Адельсоном. Эта история с вывозом наших боксеров за рубеж продолжалась несколько лет. А потом один российский банкир зашел в профессиональный бокс и позвал отца. Это был 1993 год. Так отец стал промоутером первого в России боя в первом тяжелом весе между Альфредом Коулом и Гленном Макрори.

Владимир Гендлин-младший и Радик Чанышев по дороге в США

Тогда его посадили комментировать к Владимиру Маслаченко. Маслаченко сказал: «Я в боксе ничего не понимаю. Подсказывай». Они комментировали, а в это время за спиной стояли боссы НТВ. Вдруг Маслаченко снял наушники и сказал: «Я тут больше не нужен, у вас есть готовый комментатор».

Позже появился Национальный фонд спорта, который профинансировал программу «Большой ринг» на НТВ. У этого фонда драматичная история. Из-за поддержки спорта им дали налоговые и прочие преференции, поэтому они стали одним из крупнейших импортеров в стране – через них было выгодно ввозить.

Однажды как журналист я попал в казино и видел, как там проигрывают чемоданы долларов. Разговаривал с одним из игроков, который возил в Москву батончики Mars. Этих людей называли малиновыми пиджаками. Сейчас все думают, что такие пиджаки носили только бандиты. Но это такая мода – был даже у меня.

И этот парень описывал схему: брали кредит в банке (а это был самый разгар гиперинфляции – чуть ли не 120% годовых), снаряжали фуру и отправляли в Голландию. Все продавали и возвращали кредит. Потом брали еще один кредит и снова отправляли фуру в Голландию. То есть совершенно тупые способы зарабатывания денег.

Я тогда тоже немножко зарабатывал – к удивлению, я практически всю жизнь получал больше отца. За исключением тех периодов, когда у отца дополнительно были серьезные поступления. Однажды его попросили прокомментировать бой, а оказалось, что даже комментировать не пришлось – но сумму выплатили просто за присутствие. В целом отец жил в достатке, но получал скромные деньги.

У фонда вскоре возникли проблемы, поэтому НТВ стал сам финансировать «Большой ринг». В то же время появилось спутниковое вещание и отец перешел на «НТВ-Плюс Спорт». А в 2000 году на рынок вышла украинская водка Nemiroff. Их владелец Яков Грибов выкупил время на Первом канале и года три показывал бокс.

Отец делал эти программы для Первого. Одновременно их показывали на «НТВ-Плюс Спорт», а на следующий день повторяли на основном НТВ. У бокса возникла бешеная популярность. Отца уже и так хорошо знали, но тут узнаваемость взлетела до небес.

«Отец учил меня мыслить большими отношениями. Есть задумка – нужно сразу обозначить ее широкими и решительными мазками»

Отец получал письма из зоны: «Мы обожаем вашу программу и смотрим перед отбоем». Еще писали домохозяйки: «Сидела перед телевизором, заслушалась и влюбилась в этот спорт». И это женщины, которым, казалось бы, бокс вообще не интересен.

После смерти отца я читал комментарии, и одна история меня тронула: «Вспоминаю детство. Четыре-пять утра. Темно. Вдруг зажигается свет (то есть человек живет в однокомнатной квартире или вообще в коммуналке) – это папа включает телевизор. За окном холод, метель. Я просыпаюсь и слышу голос Гендлина. И это самое большое воспоминание из детства».

Когда отец уже не комментировал, я ему говорил: «А чего ты не хочешь что-то делать в интернете?» – «Ой, да меня никто не помнит». При этом сам рассказывал, как по голосу его узнал таксист.

Под 60 лет он из небытия стал всероссийской звездой. Условный Ларри Мерчант, с которым отец похож и внешне, и по манере общения, – в США мультимиллионер. Но отцу хватало того, что у него есть: он не гнался ни за чем и не пользовался славой в своих интересах.

Два его ТЭФИ до сих пор стоят у меня на полочке. Он гордился тем, что на первую награду его одновременно выдвинули Первый и НТВ, которые тогда были злейшими конкурентами. Получилась такая безоговорочная победа нокаутом.

Я стал комментировать в 2006 году – после юбилея отца. За несколько лет до этого он несколько раз меня спрашивал: «Не хочешь комментировать?» А я вообще не хотел, но иногда в разговорах у отца проскакивало, что ему тяжело вставать [на бои] в 4-5 утра, хотя он жил недалеко от «Останкино». Я подумал: «Может, правда помочь?» Ну и тоже стал комментировать.

Я купил подписку на «НТВ-Плюс Спорт», чтобы слушать собственные комментарии, и видел огрехи. Отец тоже слушал – из профессионального интереса, чтобы давать советы. Он никогда не ругал, но критиковал. Отец же меня тренировал [как боксера], а это профессиональная работа. Поэтому у нас выработалось общение на профессиональном уровне. То есть он знал, что я не обижусь.

Однажды он сделал мне замечание по комментированию: «Знаешь, у художников есть такое выражение: «Мыслить большими отношениями». Есть задумка – нужно сразу обозначить ее широкими и решительными мазками. А потом докручивать детали». То есть отец учил не тратить время на ненужные подробности и всякую ерунду.

«Матч ТВ» предлагал отцу договор и сказал пройти тесты. Он их выкинул и пошутил: «Вам двух ТЭФИ недостаточно?»

Когда появился «Матч ТВ», журналистам всех спортивных редакций предлагали контракт. В том числе и отцу. Но требовалось пройти тесты – чуть ли не 200 вопросов. Отец не стал заморачиваться над ними и выкинул. Ему позвонили: «Вы не претендуете на работу на «Матч ТВ»?» Девочка в телефоне объясняла: «Это тесты для подтверждения квалификации». Отец пошутил: «Вам двух ТЭФИ недостаточно?»

Тогда он жил нормально. Ездил в Финляндию, которую любил – там у него жил друг Йорма Лиммонен, серебряный призер Олимпиады-1960 в Риме и практически национальный герой Финляндии. Отец останавливался на окраине Хельсинки и гулял в лесу. Для отца это такой ретрит, когда он мог уединиться и от всего отвлечься.

Владимир Гендлин-старший с Йормой Лиммоненом в Финляндии

После смерти Димы мы стали чаще общаться: приезжали друг к другу в гости домой или на дачу, регулярно созванивались. Хотя в нулевые было по-другому: я был завязан на своей работе, он – на своей.

Однажды мы встретились с ним в Лос-Анджелесе, взяли такси за $40 и поехали в Санта-Монику. Сели на лавочку возле знаменитого пирса. Как в студенческие времена говорили: «Усталые, но счастливые». Сели – он ко мне повернулся: «Наконец-то встретились. На краю Земли. Представляли ли мы, что, тренируясь в Кисловодске, будем потом вот так встречаться раз в год?»

У отца не было тоски по работе. Он понимал, что очень много сделал и принес профессиональный бокс на российское телевидение. Мне кажется, в тот момент он чувствовал, что мог удалиться на заслуженный отдых – ему уже было за 80. При этом отец с большим желанием меня продвигал. Когда ему поступали предложения, как с боем Геннадия Головкина и Сергея Деревянченко [в 2019 году] для Rambler, он отвечал: «Если хотите, зовите сына».

Возраст сказывался – уже не было того куража, но для своих лет он находился в прекрасной форме. Если бы не ковид, то, думаю, отец прожил бы еще 10 лет в удовольствие. У него не было зависимостей: где-то в 70 бросил курить, не был алкоголиком, хотя мог выпить 100 г.

«Хемингуэй использовал выражение: «Изнасиловать судьбу». У отца была похожая ситуация»

2021 год начинался вполне нормально. Я тогда работал в «Ведомостях», а отец был в абсолютно бодром настроении. Он хотел заменить машину (хотя ему было почти 85 лет) и обсуждал это со мной: «Может, корейскую?» У него не было размахов и желания ездить на крутом Mercedes.

Владимир Гендлин-старший с внучкой Викторией

На следующий день, 9 марта, меня разбудила Алена [сожительница]: «У него инфаркт! Отца увезли в больницу!» Врачи сказали, что ситуация стандартная. Ему провели шунтирование – три операции за один день. И вроде все было нормально, хотя как-то отец сказал: «Не хочу у вас лежать». И собрался ехать домой: пошел по лестнице, упал и потерял сознание. Его снова отправили в реанимацию.

Все повторилось, но потом он все же взял такси и приехал домой. Позже он мне сказал: «Как-то фигово, усталость и вообще все плохо». При этом в разгар ковида отец пару раз вызывал врачей. Те ответили: «У вас все нормально [с сердцем]». А потом выяснилось, что у него воспаление легких.

Когда я узнал об этом, сказал, что надо ложиться в больницу. Отец ответил: «Не-не, даже не думай. Не поеду». Тогда мы постоянно перезванивались. В итоге я настоял на том, чтобы вызвать скорую помощь.

Приехавшие врачи сказали отцу: «А у вас же был ковид». Помню, как он жалобно на меня посмотрел: «Ехать?» – «Пап, конечно, ехать. Срочно!» Мы поняли, что надо находиться в больнице под наблюдением. Когда я навестил отца, оказалось, что его положили в красную палату.

Однажды я позвонил ему, а он злобно сказал: «Чертова больница, я здесь подохну вообще». Но он постоянно заботился о других – как императив по жизни. Для него было важным чувствовать себя хозяином судьбы. Отец просил меня позаботиться об Алене. Они друзья молодости, а в старости решили идти вместе. Это важная черта отца – невероятное чувство ответственности за других.

Мы и до этого не особо разговаривали про бокс. Однажды я из лучших побуждений решил его развлечь и позвонил, чтобы рассказать анекдот. Он засмеялся, после чего наступило удушье, начал задыхаться. Я понял, что больше шутить не нужно. Он до последнего узнавал, как у меня дела, беспокоился об Алене. Врачи говорили про 40% поражения легких, а потом перевезли отца в реанимацию. Больше мы с ним не говорили.

Знаете, в 60-е годы в России среди интеллектуалов возник культ Эрнеста Хемингуэя. Его фото с седой бородой и в свитере висело в каждой квартире. Помню, как родители зачитывались им просто лежа в кровати перед сном. Первым был Хемингуэй, вторым – Эрих Мария Ремарк.

В том возрасте, в 15 лет, рассказами и книгами, которые стояли у нас полке, отец увлек меня импрессионизмом и Хемингуэем. Я читал его биографию – там была история, как он с последней супругой попал в аварию и помог ей спастись. Тогда Хемингуэй использовал выражение: «Изнасиловать судьбу». Не знаю, как в оригинале, но Хемингуэй вполне писал с матерком. Возможно, там было «####### [отыметь] судьбу».

В каком-то смысле у отца была похожая ситуация, кроме одного. Отец никогда не матерился. Никогда. Он считал это ниже своего достоинства. Я с удовольствием матерюсь, потому что, видимо, у меня нет такого чувства достоинства. Но подход к жизни у отца был примерно такой. И если вдруг он не мог помочь, то это было для него крахом.

Интервью с Александром Беленьким – о жизни после инсульта

Фото: личный архив Владимира Гендлина-младшего; Gettyimages.ru/Central Press

logoбокс
logoВладимир Гендлин