8 мин.

Еще раз о центровых

53

VS

Слово Саврасенко против Слова о Белове

Слово о Белове

Алексей САМОЙЛОВ

«Невское время», 23 августа 1995 года

Рожденного летать не надо учить летать. Его надо учить ползать.

Почему я избрал такой зачин для слова об Александре Белове?

Да потому, что у такого тренера, как Кондрашин, тренера с такой системой взглядов на баскетбол, не должно вроде бы по законам формальной логики получиться такого игрока, как Белов.

Попробую объяснить.

Кондрашин всегда стремился отсечь от глыбы мрамора все лишнее. Все его создания (речь и о командах — сборной, клубной, и о большей части его игроков) — строго функциональны, предельно целесообразны. «Анархия—мать порядка» и «Раззудись, плечо, размахнись, рука!» — не его лозунги. У него всегда все продумано, сколько раз его игроки слышали от своего тренера раздраженное: «Бараны! Портачи!», даже когда не спешили сломя голову бросить по кольцу, едва овладев мячом, даже когда забивали, но при этом вольничали, пижонили, делали скрытые пасы a la Лысов, Алачачян или там Мэджик (впрочем, тогда еще и Мэджика-то не было на карте баскетбольной). Словом, зрелищность, красота игры, как таковая, никогда не была сверхзадачей кондрашинских команд. Болельщики, требовавшие: «Сделайте нам красиво», могли спать спокойно: Кондрашин и сам играл в другой баскетбол, и учеников взращивал не ради потрафления вкусам публики. Все эти вколачивания мяча сверху, без чего невозможно представить себе сегодня игру Гулливеров, кажутся ему пижонством, доморощенными гарлемглобтроттерством, инфантильностью, ребячеством. Разумеется, он понимает, что публика тащится как раз от всех этих дуэлей в поднебесье, от блок-шотов, от сверхдальних бросков по гаубичной траектории — чтобы мяч до времени не был перехвачен перед кольцом, бросков, заканчивающихся самой сладкой баскетбольной музыкой — шуршанием мяча в сетке кольца...

Публика всегда с теми, кто рожден летать, кто умеет летать. Можно сколько угодно обзывать ее дурой, а ее вкусы непритязательными, низменными — все равно в конечном счете она всегда окажется права, как покупатель с рекламы советских магазинов недавнего прошлого. Публика требует, чтобы ей сделали красиво сейчас, здесь, не сходя с места, не отходя от кассы. Коллективное бессознательное любого болельщицкого сообщества жаждет красоты, а сознательное, контролируемое в известной мере, разумом жаждет, алчет победы, естественно, своих, наших. Тут интересы тренера и фанатов, людей, болеющих за команду и игру, пересекаются. Тренеру тоже нужна победа. У каждого тренера свой путь к ней. Каждый создаст сначала в воображении, потом в зале, на площадке свою команду — у одних мрачноватая торжественная готика, у других веселое барокко, у третьих сплошные архитектурные излишества. Баскетбольный архитектор Кондрашин, если кого из зодчих XX века и напоминает, так великого Алвара Аалто, ярчайшего представителя финской архитектуры с еe предельной рациональностью, строгой функциональностью.

Кондрашин тоже человек северный, он тоже, как Аалто и его сподвижники, учел опыт своих предшественников — от Спандаряна до Баранова и Разживина. К тому же он человек очень русский и, стало быть, в нем всегда велика вера — в игрока, в партнера, в ближнего, вера и сердечность. «Кто вам сказал; что Кондрашин слишком крут? — возмутился Иван Едешко, тот самый Едешко, с золотой передачи которого через всю площадку на последних трех секундах финального матча СССР — США на мюнхенской Олимпиаде Александр Белов и сделал золотой бросок, нарушивший 36- летнюю гегемонию американцев в олимпийском баскетболе. — Ему как раз жесткости не хватает. Он иногда злится, кипит, может сказать игроку резкие слова. Но чувствуется, что это не для того, чтобы обидеть человека, что ему просто надо выговориться. И потом — потом Кондрашин быстро отходит... И еще: Кондрашин такой тренер, который, раз увидев игрока, многое в нем увидит. Больше, чем сам игрок, — это уж точно. И видя возможности игрока, видя, на что он способен, Кондрашин раскрывает эти возможности и тем самым вселяет в игрока такую надежду, такую уверенность!». (Монолог олимпийского чемпиона Ивана Едешко ''Играю свою игру'', записанный Анатолием Пинчуком, лучшим баскетбольным журналистом нашей страны, был опубликован в журнале «Аврора», № 8, 1977.)

Это одна из великих случайностей, одна из грандиозных шуток Создателя, заставляющих примириться с несовершенством мира, что время от времени Он устраивает такие встречи, как встреча Белова и Кондрашина. Рожденного летать и рожденного, чтобы учить ползать рожденных летать и учить летать рожденных ползать. Конструктора-рационалиста, весьма, впрочем, непоследовательного, как все российские разумники, полагающегося столько же на ratio, сколько на натуру, откровение и озарение, и одушевленный паросский мрамор, из глыбы которого, как ни отсекай все лишнее, все равно конструктивистской «машины для жилья» не построишь, только нечто ампирное, мощное и невесомое одновременно.

Если кто вдруг обиделся на «рожденных ползать», то, поверьте, совершенно напрасно. Всего-то речь идет о непревзойденном умении научить баскетболистов горбатиться в защите («ползать»), а в атаке поспешать медленно, не лезть поперек батьки в пекло, иначе батька рассердится и обругает последними словами, самое распоследнее из которых все тот же «баран». Прошу только не понимать буквально это «ползать», особенно применительно к спартаковскому нападению с таким феноменальным мотором, реактивным подносчиком реактивных снарядов, как еще один Саша — Зайчик, прошу прощения, Александр Николаевич Большаков.

Рожденные летать — если вернуться к Александру Александровичу Белову — редко, но все же появляются на белом свете. Рожденных же «ползать», то есть защищаться от недругов-соперников персонально или зоной, активным или не очень активным прессингом, и медленно поспешать при атаке чужого кольца я, признаться, не встречал. Все норовят забивать, попадать, поражать цель, никто не хочет по доброй воле защищать свои ворота, свое кольцо. Это нормально и естественно. Если бы, однако, сия естественность возобладала в игре, хаос бы поглотил нас, как во времена ископаемых. Хаос нуждался в гармонизации. Так появились правители, менеджеры, режиссеры, дирижеры, учителя, тренеры. Не умеешь — научим, не можешь — поможем, не хочешь — заставим!

Им обоим сказочно повезло, что они не разминулись во времени и пространстве. А больше всего повезло нам, пленникам Игры, заложникам вечности в плену у времени, что молодой, 32-летний спартаковский тренер Кондрашин, закончивший играть и начавший работать с детьми, однажды для своих селекционных прогулок выбрал «закоулок», на котором помещается 291-я школа Смольнинского района, и в пустынном во время уроков школьном коридоре увидел осторожно выглядывавшего из туалета мальчишку лет десяти-одиннадцати, как выяснилось вскоре, третьеклассника Саньку Белова, десяти лет от роду. 168 сантиметров, с длинными ручками и ножками, с мягкими узлами коленей и локтей, что позволило специалисту определить: признак добрый, значит, должен расти и расти. В тот замечательный для ленинградского, отечественного и мирового баскетбола день будущий чудотворец игры был выгнан учительницей из класса за баловство. А с первой тренировки Санька слинял сам: опять забаловался, тренер пригрозил, что выгонит, а он не стал дожидаться исполнения угрозы и исчез, яко дым от лица огня. «Огонь», то бишь Владимир Петрович, два месяца выдерживал характер, но поскольку, как он теперь вспоминает, дело двигалось к летнему спортивному лагерю, а парнишка ему в душу запал, он не выдержал, пошел к Беловым домой, в коммуналку на 7-й Советской. (Бабушка, Саша, отец, мать жили в одной комнате, отец часто болел — получил тяжелое ранение под Сталинградом, бабушка, отцова мать, очень была строга, школила внука, пропадавшего на улице или бегавшего к маме в Институт усовершенствования врачей, где Мария Дмитриевна работала еще с блокады.) Пришел, поговорил с родителями и с Санькой, тот возвратился, на наше счастье, в кондрашинскую школу.

Через несколько лет в летнем спортивном детском лагере Санька Белов познакомился и подружился со Славкой Зайцевым, подающим надежды юным волейболистом. Кондрашин сразу положил на будущую звезду мирового волейбола свой глаз-алмаз, глаз-ватерпас. Все его старания вовлечь Зайцева в баскетбол оказались, однако, тщетными, хотя оба друга и очень хотели играть вместе. Какой был бы «Спартак» с уникальным дуэтом трезвого всевидца и всемогущего чудотворца! А с другой стороны, если бы Саша Белов, чудо двигательной одаренности, не самый большой (всего-то 200 сантиметров) для баскетбола, но очень высокий для тогдашнего волейбола, был бы соблазнен платоновским «Спартаком» — «Автомобилистом», дуэт Зайцев — Белов был бы не слабее тандема Зайцев — Савин, и тогда, глядишь, мы бы ЦСКА бока намяли...

Демиург, однако, знает, что делает, когда, играя, творит мироздание и назначает встречи: Зайцев — Платонов, Кондрашин — Белов. Какое счастье, что они встретились.

Приходилось слышать, что Белов с его-то редчайшей природной одаренностью стал бы Беловым-звездою и без Кондрашина. Не стану спорить. Но гением, чудом игры, накрывающим громоздких великанов (выше его на полголовы) словно школьников-приготовишек, выбиравшим единственно правильную позицию под чужим и своим щитом, творившим игру-обряд с немыслимым изяществом каждого жеста (как он ловил мяч, как нежно и повелительно посылал его кольцо, как прыгал воздушно, легко, невесомо — и парил, парил в поднебесье), с печальной отрешенностью словно догадывающегося о своем коротком земном сроке Александр Белов мог стать только рядом с человеком своего роста (речь, понятно, не о сантиметрах), вместе с учителем такой же природной одаренности, как он сам.

Для меня Саша и Петрович всегда вместе, как на этой фотографии, сделанной двадцать лет назад в Ленинграде, на Межконтинентальном кубке. Петрович сосредоточен, весь в игре. Саша печален, ушел в себя. Неужели догадывается, что до 3 октября 1978 года осталось всего три года?..

Александр Александрович Белов
logoАлексей Саврасенко