Ричард Уильямс. «Смерть Айртона Сенны», глава 11
«От всего сердца, — сказал Клаудио Таффарел, вратарь сборной Бразилии, — мы посвящаем эту победу нашему другу Айртону Сенне. Он тоже стремился к своему четвертому титулу».
Сборная Бразилии выиграла Кубок мира, долгожданный tetracampeonato [Пятый чемпионат], под звуки 150 миллионов людей, взорвавшихся от радости и облегчения. На каждой из своих игр во время США '94, на «Роуз Боул», «Стэнфорд Стэдиум» и «Сильвердоум», желто-зеленые несли специальные баннеры, приветствуя человека, чей четвертый чемпионат был выигран в их сердцах: «Valeu campeão! Este é o seu Tetra!» [Спасибо, чемпион! Это твой четвертый!]
Утром Гран-при Португалии в Эшториле небольшая толпа собралась на открытие памятника, установленного на насыпи поля с видом на большой правый поворот перед финишной прямой: обелиск из белого мрамора с латунной иглой и надписью.
Ayrton disse um dia
A morte
«O dia que chegar…
Chegou.
Pode ser hoje…
Ou daqui a 50 anos.
A única coisa certa,
é que ela vai chegar …»
Однажды Айртон сказал
о смерти
День, когда она наступит,
она наступит.
Это может быть сегодня...
или даже через пятьдесят лет.
Единственная уверенность
что она придет».
Но в случае с Сенной этого никто не ожидал: отчасти потому, что люди привыкли к тому, что гонщики в наше время умирают от старости, а также из-за его особых качеств. «Он был настолько идеальным гонщиком, что никто не думал, что с ним может что-то случиться», — сказал его друг Герхард Бергер, подытоживая реакцию своих коллег.
За пределами мира автогонок волна эмоций прокатилась по всему миру, среди всех видов и классов. Даже те, кто никогда не интересовался автогонками, оказались затронуты. Дело не только в том, что молодой человек, занимавший видное место в гламурном мире, погиб в результате трагического несчастного случая (это не работа Джеймса Дина). Многим вдруг стало ясно, что у Айртона Сенны есть и другие измерения, что стремления, которыми он руководствовался в своей жизни, имеют смысл не только в выбранном им виде спорта. Это был человек, рожденный для легкого, привилегированного существования, который решил усложнить его, чтобы найти для себя какую-то истину, потому что эта истина не может быть достигнута без опыта борьбы. И если в процессе он стал лучшим в мире в своем деле, возможно, даже лучшим из когда-либо существовавших, ему этого было недостаточно. Один чемпионат мира или полдюжины: они могли быть целью, но они никогда не были смыслом.
Именно поэтому даже те из нас, кто при жизни питал к нему амбивалентные чувства, оказались потрясены переосмыслением его значения и ценности и обнаружили — возможно, к своему удивлению — насколько тронуло нас устранение фигуры, чьи действия так часто становились причиной яростных споров.
Был ли это обычный процесс посмертной сентиментализации, которой подвергаются погибшие герои? Я так не думаю. Когда Сенна был жив, он всегда был в движении, всегда думал, всегда менял уравнение, всегда заставлял всех остальных сомневаться в своих позициях и подстраиваться под его движения. Только когда он умер, мы смогли объективно взглянуть на его достижения: взвесить намерения, метод и результат. И вот что было сказано: его не заменят, потому что такая сложность характера и техническое мастерство редко уживаются в одном человеке.
«Нет предела знаниям, которые ты можешь получить или понимание или покоя, если будешь погружаться все глубже и глубже, — сказал однажды Сенна. — Я регулярно молюсь, но не потому, что это привычка, а потому, что это изменило мою жизнь. Я почти не хожу в церковь, потому что единственный раз, когда я чувствую себя по-настоящему хорошо в церкви, — это когда там никого нет».
Как и его сексуальные предпочтения или вкус хлопьев для завтрака, богословие Сенны было его личным делом. Но, похоже, это была та поддержка, которая необходима человеку, занимающемуся своим одиноким ремеслом, где множество людей работают с большой фантазией и неустанными усилиями, чтобы обеспечить человеку возможность поставить свою жизнь (и счастье близких ему людей) под угрозу. «Если Бог на твоей стороне, — сказал он, — все становится ясно. У меня есть Его благословение. Но, конечно, меня могут ранить или убить, как и любого другого человека».
Поскольку он решил говорить об этих вещах, о Боге и морали, его легко было понять неправильно. Еще проще отнестись с неприязнью к его набожности или посмеяться над его претензиями. Предполагается, что люди, занимающиеся спортом, в философском плане не идут дальше отработанного односложного высказывания. Но чем больше вы видели его (и, возможно, чем старше и мудрее он становился), тем легче было оценить его мужские качества. Порой он лгал и обманывал, что не позволяло не испытывать к нему смешанных чувств. Но он понимал смысл слов Браунинга [Английский поэт и драматург, прим.пер.]: «Ах, но человек должен превышать свои возможности, иначе зачем ему рай?» Это была его версия: «Много раз я оказывался в удобном положении, но не чувствовал себя счастливым от этого. Это... огромное желание идти дальше, путешествовать за пределы своих собственных границ». Для него последним врагом была не смерть, не соперник рядом с ним на решетке, а он сам.
«Я всю жизнь получал очень сильное и хорошее образование, — сказал он однажды, — и из него я вынес четкие и сильные принципы... и я использую эти принципы, чтобы двигаться как человек и как профессионал. Я ни о чем не жалею. Я верю, что делаю все по правильным причинам. Кто-то понимает, кто-то нет. В конце концов, ты никогда не добьешься того, чтобы все поняли, согласились и приняли...»
Звуки бразильцев, говорящих на португальском, настолько близки к музыке, насколько это возможно в человеческой речи: все эти мягкие, без трения звуки «жжжауу» и «онннг», а также падающие каденции. Даже на английском языке голос Сенны отличался особым лиризмом. Когда он собирал свои мысли, мысленно переводил их и пускался в ясное, фантастически подробное описание какой-то мелкой технической проблемы во время гонки, иногда это заставляло отвлечься от внимания к словам, чтобы лучше насладиться музыкой.
Его готовность противостоять инквизиторам и вести с ними полный и вежливый диалог была источником постоянного удивления и удовольствия. После пресс-конференции его часто подкарауливали репортеры по пути в моторхоум, и он стоял час или больше — в поту, в толстом водительском костюме, в конце дня напряженной физической и умственной работы — пока не дал исчерпывающие ответы на все вопросы.
Иногда, когда он объяснял, почему только что прижал Проста к пит-уолл или пытался вытеснить его с трассы, он мог показаться высоко оцененным лицемером. Нельзя отрицать, что он сделал больше, чем кто-либо другой, чтобы привнести грубую тактику аттракционных автомобилей в Формулу-1. Его инициатива стала относительно безрисковой благодаря толстым резиновым шинам и невероятно сильным клеткам выживания нынешних машин. Если бы Фанхио, Мосс и Хоторн в своих хрупких, веретенообразных, незащищенных машинах попытались сделать то, что регулярно происходило между Сенной, Простом и Мэнселлом, они бы сразу же погибли. Таким образом, Сенна смог изменить настроение и стиль спорта, что привело к последствиям, которые пережили его самого: как лучший гонщик своего времени он стал, хорошо это или плохо, примером для подражания для амбициозных молодых гонщиков.
Его защита также не всегда гарантированно покоряла сердца скептиков. Однажды, когда он спорил с кем-то, кто сделал что-то, что ему не понравилось, ему сказали, что и он в свое время заблокировал пару соперников. «Но я — Сенна», — сказал он. Это звучит абсурдно, пока вы не подумаете об этом. Он действительно был Сенной, и культивирование смирения в его трудовой жизни не привело бы его к тем местам, которые он нашел. И при всей порой сомнительности его устрашающих маневров нельзя не признать, что во многих случаях его блестящее поведение деформировало поведение его конкурентов, которые вряд ли могли бы отнестись к нему с пониманием.
Богатый человек в стране третьего мира, он спокойно отдавал большую часть своих доходов на благотворительность. Возможно, пожертвования — $100 млн. на детскую больницу в Сан-Паулу, $75 млн. на организацию, занимающуюся здравоохранением индейцев и работников каучуковых плантаций в глубинке страны — были деньгами, отданными для успокоения совести. Но, должно быть, это было очень совестно. «Так больше продолжаться не может, — сказал он о своей стране. — Богатые люди больше не могут жить на острове в море бедности. Мы все дышим одним воздухом. У людей должен быть шанс, хотя бы элементарный. Шанс на образование, питание, медицинское обслуживание». Все, что он сделал в этом отношении, не было погребено вместе с ним: Фонд Сенны, управляемый его сестрой и бывшими соратниками, стал проводником его финансового наследия, сконцентрировав свои усилия на помощи детям.
Ему можно многое простить. На трассе — за то, что он не желает останавливаться на достигнутом, почивать на лаврах, брать деньги и лишь изредка ехать чуть медленнее. Он жил в настоящем времени и смотрел вперед. «Я вижу только будущее, — сказал он. — Прошлое — это всего лишь данные, информация к размышлению». Не обращайте внимания на терминологию. Он говорил не о компьютерной телеметрии, а о реальном доказательстве таланта: вы выигрываете что-то, а потом возвращаетесь и выигрываете это снова, и снова.
В Интерлагосе в его последний сезон, во время тренировки, я наблюдал за ним в боксах, когда он беседовал с Дэймоном Хиллом и Патриком Хэдом. Хилл, который провел большую часть испытаний новейшей машины и знал о технологиях Williams гораздо больше, чем новичок, вел беседу. Он описывал какой-то аспект поведения FW16, вытянув перед собой две руки ладонями вниз, двигая ими влево и вправо, вверх и вниз, имитируя положение двух сторон автомобиля. Хэд слушал, изредка что-то говоря. Но Сенна слушал на каком-то другом уровне. Внимательно смотря на Хилла и молча. Он впитывал любую информацию, которую передавал младший, впитывал ее, осмысливал, превращал в выигрышные данные.
Он не был невосприимчив к фантазиям. По словам Адрианы Галистеу, он говорил о том, что хочет закончить карьеру в Ferrari, «даже если машина будет медленной, как «Жук»». Это было одно из немногих чисто романтических представлений, которые когда-либо выходили за пределы его мечтаний. Думаю, этого бы не случилось: Ferrari, которую он хотел водить, была построена под присмотром Энцо. Он наверняка мечтал опуститься на место, которое когда-то занимали Аскари, Фанхио, Гонсалес, Коллинз, фон Трипс, Суртис, Лауда и Вильнев, но битва умов со старым Ингнером была бы еще интереснее. И в этом он, возможно, опередил Фанхио, независимо от того, дошел ли он до пятого титула или шестого, что добавило бы статистические доказательства к самым большим из всех заявлений, сделанных от его имени.
«Сенна был величайшим гонщиком в истории, — заметил Ники Лауда, не чуждый сентиментальных преувеличений. — А когда погибает такой человек, приходится задаваться вопросом, в чем смысл всего этого».
Однажды, сказал мальчик своему отцу, когда они ехали домой, Джим Кларк станет чемпионом мира. В ту ночь он лежал в кровати и снова и снова перечитывал программку гонки. Следующие несколько лет мальчик с гордостью следил за восхождением Кларка. Двадцать пять побед в Гран-при и два титула чемпиона мира. Историческое вторжение в Индианаполис.
И, конечно же, воскресенье 7 апреля 1968 года, день гибели Кларка в бессмысленной гонке в Германии. Его Lotus вылетел с трассы и врезался в деревья по причинам, которые никто так и не смог объяснить. Возможно, лопнула шина. Сломанный рычаг подвески. Отказ рулевого управления. Он не мог ошибиться.
Мужчина встает на цыпочки, чтобы дотянуться до коричневой картонной коробки на вершине книжных полок. Он достает небольшую брошюру и осторожно несет ее к своему столу. Обложка оторвалась от одной ржавой скрепки, в остальном она цела.
Он смотрит на результаты, заполненные знакомой отцовской рукой. Из того серого пасхального понедельника 1959 года его мысли перенеслись в моросящий апрельский полдень 1993 года, когда он стоял на грязном берегу и смотрел, как мимо проносится желтый шлем.
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
