9 апреля 2018, 08:37 20 мин.

Первый триумф после возвращения из Ада в гонке и квалификации. Жизнь Ники Лауды в «Феррари»

Автор

Фудзи

Дождь, дождь, дождь. Первая разминочная тренировка была прервана. Сразу же заезжаю в боксы. Дальнейшая езда была бы глупостью. Гонщики, все кроме троих, против участия в гонке. Разговоры, торговля, споры, ссоры.

Вторая тренировка. Выехали лишь пара участников. Я остался в боксах.

Гонка по такой воде была бы величайшей глупостью. Теряется ориентировка, совершенно ничего не видно, начинаешь глиссировать по воде, не понимая, зачем всё это нужно. Ни руки, ни голова не в состоянии справится с машиной. Едешь прямо, и вдруг тебя куда-то уносит. Зачем?

Ссоры, споры. Аргументы. Надо подумать о телевидении. И вот:

– Уже начало третьего, в 5 часов наступят сумерки, поэтому необходимо сейчас же стартовать.

Глупость. Спорили пять часов и вдруг решили, что хватит, так как времени уже 3 часа.

Старт через 5 минут. Дождь не так силён, как раньше, и, по-видимому, большие лужи сметены с трассы щётками. Но это слабое утешение, так как оно не меняет сути дела.

Разминочный круг проходим медленно. Ехавший рядом со мной Уотсон вдруг исчезает – скользит и оказывается на траве. Через трассу текут ручьи, и мы плывём, словно окурки в водостоке. Остаётся надеяться на чудо – может трасса ещё высохнет? Только это могло бы спасти. Но дождь всё усиливается...

Едва удаётся справляться с машиной, хорошо видно, как вода течёт по трассе. Отхожу к бровке, но в таких условиях на скорости 150 км/ч ты рано или поздно рискуешь вылететь на траву или на отбойник. Еду медленно, выхожу из группы, чтобы на меня кто-нибудь не наскочил. У меня нет никакого желания ехать даже медленно – так всё равно можно вылететь с трассы.

После двух кругов заезжаю в боксы. Форгьери интересуется – в чём дело?

– Я просто не поеду дальше, так как это безумие

У него молниеносно готово извинение:

– Сообщим об отказе мотора твоей машины!

– Нет, – отвечаю я. – Если я не еду, я так и говорю, что я не хочу ехать. Мне не нужны для этого никакие причины и уловки.

Я уверен, что Форгьери не желал выводить меня на чистую воду, он действительно хотел мне добра. И всё-таки я бы чувствовал себя плохо, если бы принял его предложение. Позднее при моём уходе мне бы обязательно это припомнили: мы защищали этого труса – и вот его благодарность...

Стою в боксе и просто наблюдаю за гонкой. Через некоторое время дождь стихает.

– Вот и приплыли, – проносится в голове. Я не ищу оправданий, принятое мной решение было верным. Уже на первом круге могла случиться катастрофа с убитыми, раненными, с искалеченными автомобилями. Опасность была настолько явной, что, в конце концов, неважно, случилось что-то или нет. Всё-таки вероятность катастрофы была очень велика. Нежданное прекращение дождя было моей личной неудачей. Это подвело меня, но ошибки я не сделал.

Чтобы успеть на самолёт нам пришлось до окончания гонки покинуть трассу. Вместе с Форгьери и Марлен мы сели в машину. Если Хант финиширует пятым или ещё дальше – я чемпион мира. Когда мы покидали Фудзи, Хант лидировал. Но впереди была замена шин, которая должна была всё расставить по местам. По радио мы слышали, что Хант стал немного откатываться назад. Потом о гонках не было никаких известий. Спустя четверть часа диктор начинает сообщать результаты, но именно в этот момент наша машина въезжает в тоннель. Всё осталось тайной.

Только в аэропорту представитель «Феррари» сообщил нам, что чемпионом мира стал Хант. Я и в самом деле потерпел неудачу. Но в тот момент мне всё это было безразлично. Нельзя же, в самом деле, убиваться из-за того, что дождь вдруг прекратился.

Ещё из аэропорта Токио мы с Форгьери позвонили Старику. Я рассказал ему о своих ощущениях, объяснил, что продолжение гонки было бы безумием.

Он был деловит:

– Ага, так-так, да-да, хм, до свидания...

Меня даже не упрекнули. Но и не сказали ничего утешительного. Он не сказал мне: «Не беспокойся!» Как здорово было бы это услышать!

Я мог себе представить, что там сейчас начнётся после того, как Феррари бросит трубку. Обыкновенная ругань.

Я ощутил лишь отголоски этой бури. Официально Старик поддержал моё решение, но пользы мне от этого не было никакой. Спустя всего несколько недель после моей аварии, когда я уже начал поправляться, меня взяли в ежовые рукавицы. Правда, делалось это не в открытую, а так исподволь, из-за угла. Естественно, они ни умом, ни сердцем не могли принять мои действия. Даже такой верный друг, как Лука Монтедземоло, посчитал, что Лауда доездился, что на большее он уже не способен, что он трус, что он очень испуган. Моё решение не вписывалось в их девиз: либо победа, либо поражение. Не стартовать, позволять себе какие-то рассуждения, отказываться от участия в гонке – это уже слишком.

Нижние чины «Феррари» заволновались.

Мне недосуг было заниматься всем этим – нельзя было откладывать операцию на глазу. Я ещё лежал в больнице, когда Лука Монтедземоло открыл мне, откуда меня подстерегает опасность:

– Они хотят сделать из тебя начальника команды.

Лука в какой-то мере одобрял эти планы, поскольку и он не верил в мои возможности.

Идея была сногсшибательной – таким манером они повесили бы на меня все заботы о «Феррари». Они решили, что раз уж я теперь не очень хороший гонщик – не такой, как прежде – ко двору пришёлся бы кто-то другой. С другой стороны, у них не было уверенности, что они не получат в моём лице очень опасного соперника, перейди я в другую команду. А вот в качестве менеджера «Феррари» меня использовали бы при испытаниях машин, я был бы под колпаком и, таким образом, им не опасен.

Это был самый неподходящий момент: на моих плечах ещё висела неудача в Японии, я ещё не знал, чем закончится операция на глазу и ко всему этому добавилось такое вот бесстыдство. Я сказал Луке:

– Если вы не хотите, чтобы я выступал за вас, освободите меня от контракта, и я тут же уйду. Перспектива работать менеджером не подлежит даже обсуждению!

Колебаниям Луки на этом пришёл конец, он снова меня поддерживал. Он сообщил руководству «Феррари» о моей позиции, и вся эта история тем и закончилась. Но это никоим образом не изменило отношения ко мне со стороны самого Феррари.

Как только с глаз сняли повязку, зрение моё восстановилось, и я приехал в Болонью, чтобы получить ясность по поводу своего будущего. Было ясно, что мы должны были свои машины испытывать, испытывать и испытывать для того, чтобы ликвидировать наше техническое отставание. Я был полон сил, мне уже удалось справиться с теми переживаниями, которые остались от провалившегося чемпионата мира. Я думал только о предстоящем сезоне и подготовке к нему.

Когда я поинтересовался, какова же программа, мне сообщили, что Ройтеман начнёт испытания на следующей неделе в «Поль Рикар».

– Хорошо, я прибуду на место в назначенный день!

Они забеспокоились, занервничали, закрутились и, наконец, сказали, что подготовлена только одна машина.

– О'кей, – согласился я. – Ну что же, тогда мы её поделим. Я и Карлос будем ездить на ней по очереди.

На это они мне не сказали ничего.

На пресс-конференции я заявил, что начинаю сначала, что еду в «Поль Рикар» и так далее. По возвращению в Зальцбург я получил в бюро телеграмму от Феррари: «Читал в газете, что ты собираешься тренироваться в «Поль Рикар». Это не входит в наши планы. В этот день ты должен быть во Фьорано». Не было даже подписи. Просто стояло: «Спортивный отдел».

Когда Ройтеман врезался в стену и разбил машину, положение «Феррари» стало очень бледным, нам уготована была роль статистов. Я сошёл на 20-м круге из-за отказа топливной системы. Карлос отвоевал себе в этой массе машин третье место вслед за Шектером и Пасом.

Дома мои итальянские друзья никак не могли понять, почему в квалификациях я умудрился опередить Ройтемана. Ну да, конечно, первая гонка сезона и так далее. С этим я был согласен, время покажет!

Затем была Бразилия и взлёт Ройтемана. После весьма скромных результатов на тренировке на его машине установили новое заднее крыло, что сразу же сделало её более управляемой. На старте он стоял в первом ряду, в гонке обошёл Ханта и блестяще победил. Первый триумф «Феррари» после длительного перерыва! Вот это был восторг!

Мне же пришлось смириться с ролью Золушки. Тринадцатый результат в квалификации (мой худший результат за все годы у «Феррари»), в гонке – третий, и никаких иллюзий по поводу возможности подняться выше.

Груз психологического давления в связи с моим возможным отстранением лишил меня способности спокойно думать и анализировать ситуацию. А при правильном анализе результаты могли быть такие: 13-й результат против 2-го у Ройтемана – это, конечно, грустно, но имеет свои причины. Во-первых, не было отрегулировано рулевое управление, во-вторых, отказала топливная система, и я сидел буквально в ванне с бензином. Пришлось пересесть в запасную машину, которая держалась на трассе ещё хуже. К тому же у нас было только одно новое заднее крыло. У Карлоса всё удачно вышло только благодаря этому крылу.

С паршивой тринадцатой позиции на старте мне более критично виделось отставание наших Машин в техническом развитии. Это же не решение проблемы, когда Форгьери в последний момент, словно фокусник, извлёк это крыло. Мы догадывались, где главная проблема. В аэродинамике, а не в амортизаторах или шинах. Всё было в таком тумане и до такой степени подвержено воле случая, что мне ничего не оставалось как оценивать позиции Ройтемана (лидера чемпионата) и мою собственную, как очень паршивые.

У меня был серьёзный разговор со Стариком. Я был энергичен: перед следующей гонкой в Южной Африке необходимо как можно больше потренироваться и погонять машину именно в Кьялами. И это должен сделать я. Если с машинами не будет предпринято ничего кардинального, мы никогда больше не выиграем ни одной гонки. В тот момент Энцо Феррари поверил мне и согласился провести расширенные испытания в Кьялами.

Благодаря этому получилась одна из лучших моих гонок, моя величайшая победа!

Кьялами

Утром я проснулся с ощущением, что сегодня обязательно выиграю. Чудесный день. Моё положение не хуже, чем у других гонщиков. Я могу идти в ногу с ними.

Это стало ясно на тренировках. Стою во втором ряду и никто, кроме меня не знает, что я сознательно придерживал машину, что на самом деле моё место – впереди. На тренировке по многим причинам приходится идти хуже, чем это возможно. Например, на решающих кругах очень мешает большое количество других машин на трассе. В общем, это здорово – стартовать из второго ряда, имея свою маленькую тайну.

Лихорадка старта. Я – второй. Пока этого достаточно. Впереди Хант, позади – Шектер и он пока не слишком опасен. Нужно быть внимательным: в S-образном повороте Хант очень быстр, он просто уходит от меня. На следующем круге он делает это ещё увереннее. Этот поворот предоставляет наилучшие возможности для обгона, и я должен быть собран. Если Хант допустит маленькую ошибку, я не сумею извлечь из этого пользу, если буду отставать от него на пару корпусов. На всякий случай мне нужно держаться как можно ближе от него, а в этом повороте быть таким же быстрым, как он. Остальные участки трассы не доставляют мне никаких хлопот.

Настраиваюсь на этот поворот и убеждаю себя проходить его быстро. Сижу у Ханта прямо на хвосте. На седьмом круге наконец-то происходит следующее: он задевает бордюр и его слегка сносит. Я знаю, сейчас он на мгновение должен снять ногу с акселератора. А вот и я! На мгновение остаюсь с внутренней стороны – и вот он уже у меня в руках. Я лидирую, я – первый, впервые после несчастья!

Теперь надо быть бдительным и хладнокровным. Я должен использовать обстоятельства и увеличить отрыв. Пару кругов иду на пределе, ухожу от Ханта на 4,5 секунды.

Из бокса мне показывают, что второй – Шектер. Новый человек, это всегда неприятно. Это может означать, что Шектер до сих пор держался в тени, а на самом деле был быстрее Ханта. Возможно, он начнет давить на меня сильнее, чем это делал Хант. Действительно, скоро нас с Джоди разделяют всего три секунды.

На прямой какой-то предмет. Приблизившись, вижу – что-то металлическое. Успеваю повернуть руль, но чувствую удар. После этого никаких других ощущений.

Ослабляю верхнюю пряжку привязных ремней, немного приподнимаюсь, чтобы осмотреть передок машины. Вижу переднее крыло – там, кажется, всё на месте. Снова затягиваю ремни. Никак не пойму, что происходит на трассе: вижу какие-то обломки и только через несколько сотен метров замечаю на траве две машины. Столкнулись Прайс и Лаффит. Но почему на трассе так много обломков?

«Феррари» никак не хочет вписываться в очередной поворот. Наверное, что-то всё же случилось с крылом, иначе эта телега не тащила бы меня в сторону так сильно. Ясно, я что-то зацепил. А если это серьезно? Снижаю скорость.

Все эти манипуляции позволили Шектеру приблизиться ко мне, и вот я вижу его крупным планом в зеркале заднего вида. «Всё», – проносится в голове, «Всё пропало». Но пока всё идёт по-старому. А может стоит попробовать? Пробую ещё раз, но машина не держится на дороге. В бокс?

Раньше я так бы и сделал. Я попросил бы проверить машину и попытаться устранить неисправность. Но несчастье меня закалило, на подобные случаи у меня теперь большой опыт. Решаю не заезжать пока в бокс. Нужно удержаться перед Шектером. Беспокоит только плохое управление. Где Шектер может меня обойти? Только при выходе из поворота, там же, где я обошёл Джеймса. В иных местах у него такой возможности нет. Мне нужно собраться при выходе из поворотов. Теперь вхожу в поворот медленнее. Он может висеть у меня на хвосте так близко, как только пожелает. Пользы ему от этого никакой не будет, если я буду правильно вести машину – своевременно давать газ при выходе на прямую. Ещё медленнее в поворот! Только не скользить! А теперь – газ до упора, насколько хватит сил! Взгляд в зеркало: разрыв уже два корпуса.

По-прежнему на каждом круге положение у меня критическое: я не должен слишком быстро входить в поворот, иначе я не смогу справиться с машиной. Придётся сбросить газ и уступить дорогу Шектеру, чего он так терпеливо ждёт. Так же, как и я, когда ехал за Хантом. Я уже начинаю привыкать к этой невероятной машине. От Шектера меня отделяют уже три секунды.

В конце прямой во время торможения на приборной доске вспыхивает красная лампочка. Не может быть! Всматриваюсь – всё вроде бы в порядке. На следующем круге при торможении та же история. Красная лампочка показывает, что упало давление масла. Чёрт! Сколько ещё кругов? 26. Всё, эту гонку ты можешь забыть, все твои надежды рухнули.

Прикидываю: а поеду-ка я дальше, поеду до тех пор, пока будет идти моя машина. Каких моральных усилий требуют различные действия, если знаешь, что все они бессмысленны! Но ведь стоит попробовать. Что можно предпринять, чтобы поднять давление масла? Во-первых, на прямых начну тормозить на 50 метров раньше. Молодец – давление больше не падает, но лампочка продолжает регулярно загораться. Из-за более раннего торможения в повороты приходится входить на более высокой скорости. Джоди мне пока не угрожает и потому в поворотах я могу делать всё, что пожелаю. С поросячьей наглостью еду дальше. В некоторых поворотах я даже выключаю сцепление. И всё же – как можно раньше нажать педаль газа, как можно раньше, как можно раньше...

Сигнализация показывает, что дела мои плохи. Лампочка теперь и не желает гаснуть. Практически нигде у меня нет нормального давления масла. Сколько ещё кругов? 10. Безнадёжно, бессмысленно. Когда же эта телега развалится? Остановись же, наконец, пожалуйста, остановись сейчас, не делай так, что ты встанешь за полкруга до финиша! Ну, остановись же!

А машина идёт по-прежнему. Я уже не смотрю на лампочку. Когда я вижу этот красный огонёк, на душе кошки скребут. Чувствую, что мотор даёт 10 000 оборотов и я стараюсь не смотреть на эту лампочку. В голове какие-то клятвы, ругательства.

Ещё 4 круга! Три круга, два. А может она доедет? Последний круг! Надо дотянуть только до прямой. Третьей передачей набрать скорость, переключиться на нейтраль, и мёртвая машина сама накатит на финиш.

Красная лампочка выводит из себя, но машина по-прежнему едет...

Первая победа после несчастья!

Торможу, никаких кругов почёта. Выскакиваю из машины и лезу под неё, хочу понять, в чём же там дело. Раньше я бы так не сделал. Я бы шепнул инженеру Тумаини на ухо – там что-то случилось, какое-то инородное тело. Но за последние месяцы я утратил всякое чувство мелочности. Ерунда, пусть зрители видят, что машина неисправна. Да, ясно – часть от машины Тома Прайса пробила систему водяного охлаждения. Позднее механики скажут, что в радиаторе вместо 14 литров воды было только 4, всего полтора литра масла из положенных восьми. Обычно такие отказы для машины смертельны.

Во время церемонии награждения представитель Goodyear Болдуин сообщил, что Том Прайс погиб. Глупая смерть по вине перебежавшего через трассу человека из оцепления. Горечь в связи со смертью коллеги и чувство победы – вместе это что-то неописуемое.

Быстро домой. Там уже ждёт телеграмма от Старика: «Ты всё такой же, как прежде. Даже лучше, чем прежде!»

Грубо. Телеграмму он дал не потому, что я победил, а потому, что его машина была первой на финише. Он поздравил меня не за проделанную работу, а за случай, волей которого этот драндулет не развалился. Если бы машина заглохла в последнем повороте, я, пожалуй, добился бы того же, а телеграмму не получил бы.

Я не принимаю такие телеграммы всерьёз, они ничего не стоят. К тому же они не отражают того, что чувствует, о чём думает отправитель. Если бы он всегда посылал мне телеграммы! Было бы лучше, если бы он успокоил меня после некоторых поражений.

Преодоление

Лонг-Бич. Как сумасшедший выжимаю из машины один круг за 1'21"68. На пять сотых быстрее, чем Андретти! Бестолку писать об этом, все равно никто не сможет это правильно оценить. Мне, почему-то, нравится такой стиль езды: сломя голову отыгрывать мгновения, сокращать тормозной путь, проходить повороты с почти заблокированными колёсами, рашпилем проноситься по придорожным камням. Трудно даже объяснить, что я сумел сделать: пять сотых, поздравляю, господин Лауда, вы на тренировке самый быстрый и потому стартуете из первого ряда!

В Лонг-Бич не могу ничего плохого сказать о машине. В этот день, при этой погоде, на этой трассе она была хороша. Впервые после несчастья выиграл квалификацию!

В день гонки я испытывал какое-то странное необъяснимое возбуждение. Может быть на меня так повлиял мой успех в квалификации? Это вызывает чувство какой-то ответственности: ты должен стартовать лучше всех, вести гонку и одержать победу.

Но старт я провалил. Стартовая линия была проведена так, что приходилось задирать голову для того, чтобы увидеть стартовый светофор. Тем, кто стоял позади меня, было лучше: они могли одновременно следить и за светофором, и за мной. Я же мог видеть только что-то одно. Когда загорелся зелёный, как раз упали обороты моего двигателя. На обгоны рассчитывать было трудно. В этом смысле Лонг Бич похож на Монако: если идущий впереди тебя не пропустит, у тебя почти нет шансов его обогнать.

В этой гонке я допустил ещё одну ошибку, что, конечно же, было вызвано моим угнетённым состоянием. Это можно сравнить с плохой формой, но не это меня беспокоило. Я не ощущал себя «не в форме», а вот угнетение, или то, что я понимаю под этим, давало себя знать. В общем, это был не мой день. Я попытался улучшить своё положение после неудачи на старте, но затормозил слишком резко и заблокировал передние колёса. Надо же было такому случиться! После такой неприятности резина как бы сточена с одной стороны, колесо теряет свою идеально круглую форму. Из-за этого возникает вибрация, которая наиболее сильно ощущается на рулевом колесе – такое ощущение, что держишь отбойный молоток.

Я финишировал вторым вслед за Андретти, и потому в Италии снова пришлось услышать, что во всём виноват я сам. В данном случае это так и было: я мог проехать лучше и победить, если бы не ошибся.

Харама. Тренировка перед Гран-при Испании. Левый поворот и – о-о-о, как нож в рёбра! С большим трудом добираюсь до бокса. Готов буквально испустить дух. Грахалес! Где врач? На вертолёте отправляюсь в больницу.

Боль настолько чудовищна, что даже при воспоминании об этом чувствую, как на лбу выступает пот. В больнице выяснилось, что это отголоски аварии на Нюрбугринге, но кто в это поверит.

У меня не было никаких сомнений – на сей раз мне стартовать не придётся. Боль и ограниченность движений просто не позволяли это сделать. Грифы кружились вокруг, выжидая. Ройтеман пришёл к моим механикам и холодно поинтересовался:

– Ну так в чём же дело? Он поедет или нет?

Механики ответили отрицательно. Ройтеман зашёл в вагончик проверить. Он увидел меня растерянного и лежащего без движения. Сказал: «А-га», – повернулся и вышел. Его вид, его движения, всё выражало неподдельную радость: отпал ещё один конкурент, на нём можно ставить крест.

Я не в обиде на него, здесь никто ни от кого не ожидает сочувствия. Если вдруг я сам когда-нибудь услышу, что, к примеру, у Андретти приступ аппендицита, я не стану лить по нему слёзы. В наши обязанности не входит выражение сочувствия или симпатий. Но нельзя же вести себя так грубо, как это делал Ройтеман. Это ещё более обостряет обстановку. Будучи моим напарником по команде, Ройтеман никогда не был своим парнем.

Пока мы с Вилли Дунглом бились в Зальцбурге над проблемой моего скорейшего возвращения за руль гоночного автомобиля, из Италии последовал давно ожидаемый психологический удар. Феррари сообщил газетам, что Лауда просто неженка, поэтому с ним всё время происходят всякие несчастья. И Старик приказал мне прибыть в Болонью к его личному врачу. Тот долго изучал меня и наконец объявил своё мнение: «Хорошо тренированное тело». Своё заключение он отдал мне, а я бросил эту бумажку на стол Старику:

– Вот он, ваш неженка!