«Зеленый Ад». Жизнь Ники Лауды в «Феррари»
1 августа 1976 года
Нюрбургринг. Я ощущаю сильный прессинг, поскольку утверждаю, что трасса опасна для жизни. Меня пытались представить до смешного трусливым, каждый считал своей обязанностью обидеть меня.
Трус я или нет, но кому это нужно, чтобы гонки стали похожи на жертвоприношения. Кому на пользу, что в каждой гонке минимум двое попадают в аварии. Даже в ситуациях, когда предусмотрены, казалось бы, все меры безопасности, случаются аварии со смертельным исходом, которые ставят наш вид спорта под сомнение. Надо ли ещё больше увеличивать риск гонками на ненадёжных трассах?
И наиболее опасная из них – Нюрбургринг. Уже хотя бы своей длиной – по этой причине аварийные службы никогда не успевают вовремя прибыть на место происшествия.
Меня Нюрбургринг не привлекает. Не буду философствовать над этим утверждением. Поначалу я даже любил эту трассу, так как был как будто создан для неё. Я чувствовал её вдоль и поперёк. Перед своей первой гонкой на Нюрбургринге на «Формуле-V» я тренировался здесь целую неделю. Я выступал здесь в самых разных гонках и никогда ничего против неё не имел. Я не сомневался в своих возможностях, допускал определённый риск и был готов к тому, что возможны всякие непредвиденные и опасные ситуации.
Сейчас я припоминаю, когда я впервые очнулся. Наверняка это случилось на гонках «Формулы-1». Я и раньше становился свидетелем смертельных аварий, но тогда возникал вопрос, не был ли всё же во всём виноват гонщик. Не пил ли он накануне вечером и потому утратил возможность сконцентрироваться? А может он и вовсе был слабак и не годился для автоспорта? Всё изменилось, когда я вошёл в мировую элиту, когда увидел, как гибнут такие же люди, как я, возможности которых я хорошо знал. Когда видишь, как гибнет гонщик, который внешне едет абсолютно правильно – это приобретает совсем иную окраску. В голову лезут настойчивые мысли.
С тех пор, как я начал это понимать, я всегда и везде борюсь с необоснованной опасностью в автоспорте, будь это Нюрбургринг, Моспорт или Фудзи.
Если вернуться к 1976 году, то я просто был согласен с позицией тех гонщиков, которые предлагали прекратить гонки на Нюрбургринге.
Туман. Временами моросит дождь, осенняя прохлада.
Старт отложен, о состоянии трассы ходят самые разные слухи. Впрочем, ясно, что трасса абсолютно сырая. Поэтому на машине установлены шины для дождя.
Я стартовал неважно, хоть и стоял в первом ряду: я трогался со второй передачи, поскольку трасса была сырая, но слишком сильно открыл газ. Колёса забуксовали, что на второй передаче особенно неприятно. Если прозеваешь момент, когда колёса «ещё держат», остаёшься практически на месте. Со мной так и произошло.
Первый круг. Скользко, а так, в общем, ничего. Шёл где-то на девятом месте. Трасса подсыхала, и я заехал в боксы для замены резины. Чёткая, быстрая замена...
...Слышу какое-то гудение. Вертолёт! Я в вертолёте!
Лежу в постели и верю, что скоро всё пройдёт. Я устал, хочу лишь только уснуть, всё забыть. Тело набито какими-то трубками. Слышу голоса, вижу какое-то движение, чувствую, что начинаю терять сознание. Я не должен, не должен потерять сознание!
Цепляюсь за чей-то голос, как утопающий хватается за соломинку. Пока я слышу этот голос, я жив, я борюсь, борюсь, я не должен сдаваться. Наконец схватываю знакомое слово – Фиттипальди. Узнаю голос: Грахалес, врач Фиттипальди. Это уже шаг вперёд, это вырывает меня из неопределенности. Я знаю, что я хочу лишь только жить.
Слышу голос Марлен. Я не вижу её, не могу с ней говорить, но я слышу её и кажется, что всё становится на свои места. Начинаю понимать, что произошло: авария, больница, лёгкие.
Выходит, я могу управлять своими чувствами, воспринимать окружающее, немного разговаривать. На глаза наложена повязка. Могу шевелиться и даже кое-что соображать. Понимаю, что хотят что-то сделать с моими лёгкими, что это очень необходимо, но крайне болезненно, что я должен сам как-то этому помочь, подготовить себя к этому. Что ж, я себя подготовил, но боль страшная...
Я закутан, слеп и нем. Кто-то подходит к постели. Похоже, это священник. Он что-то бубнит по-латыни, словно читает смертный приговор. От этаких речей и помереть недолго, это как-то шокирует. Священник не сказал ничего приятного, даже не дал понять, есть ли у меня шансы остаться в живых.
На четвёртый день мне сообщают, что анализ крови и состояние лёгких настолько хороши, что жить я буду.
Провал в памяти начинается с остановки в боксах. Иногда вспоминается полёт в вертолёте и провал наконец-то заполняется удаляющимся голосом доктора Грахалеса. Оказывается, всё это время я разговаривал. Я указывал Аудетто, где ключи от моей машины. Сам я ничего этого не помню.
Естественно, я видел фильмы и видеозаписи. И не один раз. Еду с горы, на повороте принимаю влево и цепляю поребрик. Заднюю часть машины начинает сносить. Поворотом руля в противоположную сторону устраняю эту проблему. Всё в порядке. Скорость чуть более 200. И вдруг машина устремляется вправо, пробивает ограждения, от какого-то столба отскакивает назад, теряет бак. Одним из столбиков с моей головы сбило шлем. «Феррари» стоит поперёк трассы. Его таранит машина Бретта Ланджера и сотню метров тащит за собой. Жизнь мою спасают Мерцарио, Ланджер, Эдвардс и Эртл. Они вытаскивают меня из горящих обломков. Большое дело совершил Артуро Мерцарио. Словно древний бог он прошёл сквозь огонь и освободил меня от привязных ремней. Между прочим, его подвиг не изменил его отношения ко мне. Он меня просто не переваривал и постоянно атаковал и ругал меня в итальянских газетах. После несчастья он продолжал выступать в том же духе. Это был по-настоящему бескорыстный спаситель – он вырвал из огня парня, которого просто терпеть не мог.
Ожоги на голове, лице и руках для жизни не опасны, тем серьёзнее оказались повреждения лёгких от вдыхания горящих паров бензина.
Восстановительная палата в больнице в Мангейме. На четвертый день снимают зонд. Опять могу говорить.
Первые посетители. Марлен, мои родственники. Все в зелёном – зелёные халаты и головные уборы. Спрашиваю, почему они так вырядились. Оказывается, они получили стерильную одежду и прошли через шлюз стерилизации. В палате 300 тепла. Из-за ожогов и опасности инфекции в палате меня поместили ещё и в стеклянный бокс.
В четверг мне приносят зеркало. Ничего не вижу, веки приходится раскрывать пальцами. Что это: голова увеличилась примерно в три раза и этот огромный арбуз расположен прямо на плечах – шея и нос отсутствуют. Картина, в общем, не из приятных. «800 градусов, – говорит сестра. Так действует восьмисотградусная жара».
Первый успех: с помощью сестры могу прогуливаться. «Бедненькие», – думаю я, глядя на других тяжелобольных в нашем отделении. Автомобиль соскочил с домкрата и упал на своего владельца. Сестра склоняется над беднягой и пытается пробудить в нём хоть какие-то рефлексы. А он только всё время стонет: «Откройте глаза, пожалуйста, откройте глаза». Безнадёжно.
Дни, последовавшие сразу после несчастья, можно рассматривать с разных позиций: тело, душа, общественность, «Феррари».
Тело. В период между освобождением меня из обломков и доставкой в восстановительное отделение было совершено множество ошибок, даже самых элементарных, при оказании первой помощи. Дальше всё пошло хорошо: великолепные врачи и условия, моё крепкое желание жить и, конечно же, счастье. При ожогах лёгких вопрос обычно решается так: или жизнь, или смерть. Если жизнь, выздоравливаешь относительно быстро. Ожоги были, скорее, косметической проблемой. Пересадка кожи с правого бедра на лицо была выполнена сразу же, как только миновал кризис, и она удалась.
Я больше не могу переносить больничную обстановку. Мне в большом количестве дают снотворное, но заснуть удаётся лишь на несколько часов. Врачи понимают моё состояние. Они верят, что дома я смогу быстрее набраться сил. Меня, перебинтованного, тайно доставляют в Зальцбург. Некоторое время о моём пребывании дома знает лишь узкий круг посвящённых лиц. С первого раза мне удаётся проспать целых 6 часов – всё-таки свой дом лучше всех. Я не строю себе никаких иллюзий: ковыляю с помощью палки, места, где содрана кожа, доставляют боль и неизвестно, насколько красиво я выгляжу. Но всё это оставляет меня холодным. Ритм жизни, тем временем начинает ускоряться.
Для физического восстановления мне потребовалось всего 6 недель. Совершенно ясно, что получилось это благодаря помощи Вилли Дунгла, да я и сам хотел поскорее вернуться к прежним делам и был готов смириться со всем, что со мной делали.
Ожоги и шрамы не составляли для меня психологической проблемы. Я собирался появиться на публике, как только это позволит моё физическое состояние. Однако для других это по-своему было проблемой. У каждого пострадавшего есть право выучиться какой-либо специальности, общество должно оказать ему в этом помощь, а уж никак не препятствовать. Что же касается косметических проблем, я считал, что для меня они остаются на втором плане.
Семья. То, что Марлен находилась в больнице, очень помогало мне, помогало преодолеть себя. Эти дни приблизили меня к родителям и брату.
Общественность. Что касается моих сторонников, их реакция была невероятной – на 99% положительной, вселяющей надежду, ободряющей и даже трогательной. Люди звонили мне по телефону и предлагали свою кожу и уши, делились своими способами лечения ожогов и восстановления кожи. Один малыш, узнав, что мой «Феррари» сгорел, прислал мне его игрушечную копию.
Если говорить о журналистах, их следует строго разделять. Крикуны из их числа сделали даже больше, чем это можно было бы себе даже представить. Чего только они не предпринимали, лишь бы получить фотографии моей опухшей головы. Больница была окружена фотографами, сёстрам предлагали взятки. В «Бильд» целую неделю бурлила кровавая Лауда-опера. Заголовки на обложках: «Лауда борется со смертью!», «Боже, где его лицо?!» И в тексте: «У самого быстрого автогонщика мира Ники Лауды больше нет лица, только кровавый кусок мяса, из которого сверкают глаза...» К этому приложены две замечательные фотографии моей перебинтованной головы. Всё это, естественно, на обложке. Два дня спустя читатели «Бильд» получили хорошую новость под названием: «Ники Лауда пробьется, но как человек может жить без лица?» Из той же статьи: «Как он будет жить без лица? Всё это очень печально. Несмотря на то, что тело совершенно здорово, он не собирается появляться среди людей по крайней мере в течение полугода. Только к началу лета 1977 года окончательно сформируется его новое лицо. Нос, брови, губы к этому времени должны быть в полном порядке. Его новое лицо совершенно не будет похоже на старое. Его можно будет узнать только по мимике и голосу».
«Феррари». Реакция была трогательная, по-человечески сочувствующая, несколько озабоченная и, в какой-то мере, подлая. Аудетто, которому ничего не было известно наверняка, заявил на всякий случай, что во всём виноват гонщик. Обломки машины были в таком состоянии, что по ним ничего нельзя было определить. Даже проявленные позднее узкие любительские киноплёнки не дали полной ясности, но всё же позволяли предположить неисправность машины. Я всегда заявлял, что ничего не знаю и не помню. Аудетто же должен был честно сказать, что причину несчастья просто невозможно установить.
Одно обстоятельство комментировалось слишком скудно и, к тому же, неверно. Наши английские конкуренты прежде всех обвинили «Феррари» в том, что пожар возник из-за разрушения бокового топливного бака. Возможно, у кого-то и установлены лучшие огнетушители, чем на «Феррари», однако я уверен, что любая «формула», несущаяся на заграждения со скоростью 200 км/час, не сможет избежать разрушения бака. Гораздо важнее, по моему разумению, что я не потерял и не сломал ни одной части своего тела, что я вообще остался в живых. Мою жизнь спас тяжёлый «Феррари». Не могу себе представить ни одной машины в 1976 году, водитель которой после таких прыжков и кульбитов остался бы жив. Меня спасла стальная рама, на которой крепился алюминиевый корпус. Такой люкс, как излишний вес (к тому же за счёт утяжеления) могла себе позволить только «Феррари».
Что же касается верности людей «Феррари» по отношению ко мне в период моей болезни, она выразилась в уверении, что «твоя машина останется за тобой навечно». До выяснения позиций Фиттипальди и Петерсона по поводу возможности занять место в моей машине. По причине испытываемой большой злобы к решению спортивных боссов, признавших в Хараме победу за Джеймсом Хантом, а может, вследствие ощущения внутренних потерь и чувства беспомощности Феррари заявил, что снимает команду с соревнований. Затем было объявлено, что «Феррари» пропустит лишь пару Гран-При, прежде всего австрийский. Венцом всей этой истории стало то, что Аудетто собрал группу австрийских газетчиков, которые должны были добиваться отмены гонки в Цельтвеге: необходимо было воспрепятствовать соперникам беспомощного Ники Лауды в его отсутствие набирать очки в зачёт чемпионата мира.
P.S. Вот теперь вы знаете действительно трогательную историю маленького болельщика «Феррари».
Также предлагаю к просмотру фильм «Гонка» о борьбе Лауды и Ханта от обладателя двух премий «Оскар» Рона Ховарда, снявшего такие фильмы, как: «Игры разума», «Код да Винчи», «Ангелы и демоны», «Инферно», «Хан Соло. Звёздные войны: Истории» и тд.
Ниже вы сможете вспомнить предысторию:
«Ты бросил Феррари, ты – ублюдок». Жизнь Ники Лауды в «Феррари»
«Прекраснейшие дни в моей жизни». Жизнь Ники Лауды в «Феррари»
