34 мин.

«С Плющенко спорили, в том числе на деньги. Женя – жадный до побед». Интервью с хореографом Мариинки, который ставит программы лучшим фигуристам

Юрий Смекалов ставил программы в фигурном катании еще до того, как стал солистом, а потом и хореографом Мариинского театра в Петербурге. 

За 17 лет он успел поработать с несколькими поколениями учеников Алексея Мишина, Тамары Москвиной и Нины Мозер. В этом году постановку Смекалова можно увидеть в исполнении Елизаветы Туктамышевой – произвольную «Хроники заводной птицы». Программу готовили онлайн, в разгар первой волны пандемии, когда все в России – и спортсмены, и артисты балета – сидели по домам.

Знакомство с Мишиным и Плющенко, работа с ними, молодые, постановки, на льду

– Как начался ваш творческий путь в фигурном катании?

– Был 2003 год. Я работал в театре Бориса Эйфмана, но не выступал из-за травмы колена. Наш педагог Татьяна Квасова посоветовала меня Алексею Николаевичу Мишину в качестве хореографа для программ Евгения Плющенко. Я поставил ему две программы: «Нижинский» и «Фламенко» – и после этого все начало быстро развиваться. Недавно я слышал, что то ли в Корее, то ли в Японии программа «Нижинский» признана лучшей программой XXI века (нам не удалось найти информации об этом – Sports.ru).

Так что можно сказать: первый опыт сразу получился результативным. После этого, конечно, были предложения и от других тренеров федерации фигурного катания. Также я продолжал работать и с учениками Алексея Николаевича.

– Когда вы начинали, вы ведь были совсем молодым – 23 года. Не переживали? Все-таки Плющенко уже был чемпионом мира, призером Олимпиады.

– Нет. Ведь речь шла все-таки о спорте. Одно дело – элитарное искусство, другое дело – фигурное катание. Мы понимаем, какое огромнейшее влияние на формирование фигурного катания оказал советский балет. И пиетет фигурного катания перед классическим балетом всегда был очень высок. Поэтому говорить, что было волнение или трепет, я не могу. Тем более я был молодой, только начинал учиться на хореографа, мне хотелось экспериментов. А страхи и волнение обычно появляются тогда, когда ты уже с этим сталкивался, и после – боишься проиграть, чувствуешь на себе великую ответственность.

Мне же просто хотелось работать, тем более в такой прекрасной компании. Мишин очень многое мне дал как тренер, как творческий человек. Например, в отношении того, как нужно относиться к команде, чтобы добиваться результата. Я считаю, что Алексей Николаевич – пример педагогики, правильного отношения и высочайшего профессионализма.

– Что вас больше всего впечатлило в его отношении к команде?

– Каждодневная отеческая забота – когда он следит, кто что поел, у кого как завязаны шнурки. Именно мелочи ярче всего демонстрируют заботу. Когда на таком бытовом уровне столько внимания, соответственно, в больших и сложных вопросах эта забота проявляется в еще большей степени. Алексей Николаевич – открытый, добрый, заботливый человек в этом смысле. Это, наверное, самое главное качество для любого педагога. Потому что учитель должен влюбить в свою дисциплину ученика. Если он это сделает, то жизнь, скорее всего, у спортсмена удастся.

– При этом, насколько я знаю, Алексей Николаевич – любитель своеобразных, довольно скабрезных шуток, в том числе – в отношении учеников и учениц.

– А это разве плохо? Любые шутки разряжают обстановку. Спорт, как и балет, имеет огромные последствия, не самые положительные – как в физическом, так и в моральном плане. Шутки, улыбка – то, что позволяет превозмогать трудности и переживания. Когда человек обладает таким чувством юмора, это только помогает.

– Но ведь шутки бывают разные. Юмор на грани – а иногда и за гранью – на ваш взгляд, уместен? Вы были свидетелем чего-либо подобного?

– Да я видел и слышал разное… Но Алексей Николаевич ведь так не шутит с детьми, которым 15 лет, правильно? Он шутит так со спортсменами, которые что-то понимают. Шутки могут, наоборот, снимать какие-то блоки. Ведь очень часто Алексей Николаевич может быть очень строгим. Многие спортсмены его боятся – это ведь сумасшедший авторитет! В этом отношении шутки – даже пусть они будут немножко на грани – дают возможность человеку почувствовать, что и с ним Алексей Николаевич может быть на равных. Это же прекрасно!

– Помните, как познакомились с Плющенко?

– Сейчас первую встречу уже не вспомню. Но могу сказать, что с самого начала он был открытым и приветливым. Меня вообще как-то приняли крайне радушно, и так получилось, что мы сразу поехали на горные сборы в Италию. Там провели вместе три недели, за это время успели подружиться. Каждое утро мы бегали по ступенькам в гору, у нас были общие тренировки, мы занимались постановками, вместе веселились по вечерам.

Один раз поехали на горное озеро на минивене, Женя был за рулем. В итоге мы застряли и пришлось переплывать озеро, так как иначе выбраться оттуда было невозможно. Я плыл с вещами в одной руке, фотоаппаратом в другой, чуть не утонул. В общем, целые приключения.

– А как веселились по вечерам?

– Хм.

– Как вы интересно улыбаетесь!

– Ну как веселились… Мы здорово ужинали. Женя был со своей девушкой, я со своей. После ужина для тренировки мы взваливали наших девушек на спину и бегали наперегонки до отеля. Еще ездили на пикники. Остальные наши веселья были связаны со спортом. Играли в настольный теннис, бадминтон. Спорили, в том числе на деньги. Женя очень азартный человек и достаточно жадный до побед в любом проявлении. Это очень здорово! Ведь именно это качество и привело его на олимпийскую вершину. И поэтому он – самый сильный фигурист, на сегодня вряд ли его кто-то превзошел в достижениях.

– Вы ведь почти ровесники, поэтому и нашли общий язык без проблем?

– Мы всегда были на одной волне, у нас много схожих моментов, связанных и с профессией, и с увлечениями. Поболтать про машины, про скорость – без этого не обходились наши вечера. А еще мы оба любили красивых женщин! Так что у нас было очень много общего всегда.

– Когда вы начали работать над программами Плющенко, ваши представления о том, как нужно работать над хореографией в фигурном катании, оказались соответствующими действительности?

– Я бы не сказал, что в фигурном катании очень специфическая хореография. Специфические сами фигуристы. Да, они могут «транслировать» твои позы, движения, но они все равно ограничены в этом смысле – с точки зрения пластики, эстетики. У кого-то копировать движения получается лучше, у кого-то хуже. Потом уже они эти движения присваивают себе, адаптируют под свои возможности.

Женя в этом плане очень органичный человек. Он приспосабливает хореографию под собственную харизму. Да, это всегда выглядело похоже на задуманное. Но опираясь на индивидуальность и харизму, он дорисовывал хореографическую канву.

Когда я только начал работать с Женей, в силу молодости и неопытности сделал слишком насыщенную программу. Движения у нас перетекали из одного в другое, каждое имело смысл. Женя все это выучил, на полу получилось красиво, мне очень нравилось. Но когда мы начали приспосабливать [постановку ко льду], Мишин многое убрал: «Здесь ему надо разогнаться, здесь надо подышать, здесь надо перед дорожкой немного отдохнуть, позу надо попроще – сейчас закрутится в узел, потом не раскрутится». В итоге, убирая и убирая какие-то вещи, он довел меня до слез.

– Прямо до слез?

– У меня ведь была выстроена хореографическая драматургия. А тут моему ребенку, который выстрадан – пусть это было не так долго по времени, но тем не менее – на моих же глазах начали безжалостно отрубать руки и ноги.

Я сказал: «Алексей Николаевич, как это вообще возможно? Это же хореографическая драматургия, вы что, не видите?» Он: «Юра, пойми одну простую вещь: мы все здесь – и тренер, и хореограф, и врач, и команда поваров – только для того, чтобы вот этот парень стал чемпионом мира. Кататься – ему. Ему прыгать элементы, выполнять программу. И он уже будет нести ответственность за всех».

В фигурном катании ты можешь поставить шикарную программу, все будет прямо круто, красиво. И если фигурист откатает идеально, все будут говорить: «Какая шикарная программа, какой молодец хореограф, какие молодцы тренеры!» Но если фигурист не откатает качественно, упадет – даже не во время дорожки, а с элемента – все. Будут говорить: «Ну, программа где-то недодуманная, где-то – слишком сложная, что-то в ней есть вязкое, не до конца прочитывается образ». В общем, начнут умничать.

Меня это очень сильно раздражало – почему от качества катания, от качества элементов зависит качество программы? Этого не может быть! Я ведь привык к другому. Но в итоге я понял – в фигурном катании просто другая специфика. Здесь мастерами считаются те тренеры и хореографы, которые умеют выстроить программу так, чтобы она смогла подчеркнуть лучшие качества фигуриста, дать ему возможность отпрыгать все элементы, которые он может сделать. Нужно дать возможность проявить себя, но не замучить хореографией, а именно раскрыть потенциал фигуриста, показать его настоящим артистом. Вот это, я считаю, настоящий пилотаж.

Танец, балет, Ламбьель, Туктамышева с Хрониками заводной птицы (этот сезон)

– Илья Авербух как-то сказал, что в фигурном катании «хореография – лишь дополнение к элементам», насколько бы печально ему самому это не было бы признавать.

– Естественно, если спортсмен выполнит все элементы, сделает то, что никто не делал, то, конечно, будут оценивать в первую очередь это. Если девочка катается на огромных скоростях и вся ее техника настолько филигранна, плюс еще она работает корпусом, ты можешь включить любую музыку, сделать любую программу – если она все выполнит, то выиграет. Да, в таком контексте, как и говорит Илья, хореография – это дополнение к образу, к впечатлению от программы. Отчасти я с этим соглашусь.

Но творческая – и романтическая – часть меня хочет отчасти поспорить. Танец – уникальная вещь, через которую мы можем освобождаться от внутренних зажимов, от комплексов и переживаний. Когда фигурист может станцевать, по-настоящему прожить программу, полностью погрузиться в образ, это ставит его на совершенно другой уровень. И никакие канадцы, китайцы или американцы близко не будут стоять к этому уровню.

Потому что то, как способен кататься русский спортсмен, со своей многогранностью души, со своими корнями, со своим бэкграундом той литературы и искусства, носителями которых мы являемся, поверьте, ни один спортсмен мира никогда его не догонит – если мы также будем развивать в спортсмене выносливость, технику, выразительность и широту вот этого, актерского понимания своей роли. Это все имеет огроменное значение, потому что зритель воспринимает сердцем. Зритель не глазами воспринимает.

– Вы думаете, это все зависит от национальности, а не от личных качеств спортсмена?

– Естественно, я не националист. Я ни в коем случае не говорю о том, что русские могут все это делать лучше, чем остальные. Но, поверьте, я работаю с разными людьми из разных стран – и понимаю, что выразительность на сцене присуща больше русской школе. И русская балетная школа, из которой фигурное катание многое заимствовало, имеет под собой не только эстетику, красоту и филигранность, но еще и очень высокую и глубокую эмоциональность.

Очень редко, но все-таки есть такие иностранные артисты балета, например, восточные – корейцы, японцы, китайцы – которые вы-ра-зи-тель-ны. Но все равно их актерское начало несколько другое, потому что у них другая культура. Другая культура театра и актерского мастерства.

Есть, конечно, Ламбьель, прекрасный фигурист, которого я обожаю, очень эмоциональный, танцевальный и по-актерски сильно развит. Но таких, как он, на пальцах руки можно перечислить – иностранцев, которые могли действительно так эмоционально и здорово кататься. А у нас на кого не посмотри, практически все – и Плющенко, и Ягудин, и Урманов… Во всех наших видах!

– А как вам японские фигуристы?

– Да, они прекрасны. На самом деле японцы – очень внимательная нация. И то, как они следят за тем, что происходит в мире, достойно уважения. Японцы и китайцы очень многое берут у русской школы – и наши тренеры с большой душой делятся информацией, приезжают на мастер-классы, дают уроки, берут студентов. Рассказывают, объясняют, делятся мастерством. И японцы, конечно, все это впитывают.

Еще они очень исполнительные. Если им говорить, как нужно делать, они будут биться головой – и делать. А наши спортсмены, мне кажется, более ленивые, больше травм, переживаний, метаний, чем у восточных спортсменов. Там – сумасшедшая дисциплина. Вообще здорово, когда есть такая конкуренция.

– Какая из постановок в фигурном катании, которые вы видели, впечатлила больше всего с точки зрения хореографии?

– Я не могу сказать, что анализирую все фигурное катание, смотрю за всем. Я, конечно, приезжаю и смотрю ледовые шоу, и Авербуха, и Плющенко, какие-то вещи для себя подчеркиваю. И, конечно, смотрю программы фигуристов, с которыми работаю. Посмотреть программы остальных фигуристов у меня далеко не всегда получается. Физически не хватает времени.

С одной стороны, это плохо, потому что необходимо анализировать конкурентов и смотреть, кто что делает. С другой стороны – я же знаю, что я хочу сказать. И у меня уже есть опыт, я понимаю тенденции. Зачем забивать себе голову тем, какие программы делают другие? Никто не сделает то, что сделаю я. И я никогда не сделаю так, как сделают другие. Мы же все разные, в этом и смысл. Я ненавижу копировать, у кого-то что-то заимствовать. Пусть лучше у меня заимствуют! Мне есть что сказать, поверьте.

Были программы, которые мне нравились, но я очень спокойно к этому отношусь, не было такого, что мне прямо что-то бы запомнилось. Вот могу отметить программу «Хроники заводной птицы» – то, что мы сейчас сделали с Лизой Туктамышевой. Эта программа мне нравится!

– Чем?

– Как в принципе программа может не нравиться создателю? Хотя могу сказать, что мне пока не до конца нравится то, как Лиза ее исполняет, я недоволен качеством.

Я объясняю это тем, что ответственность, когда ты выступаешь на чемпионате мира, все-таки колоссальная. Поэтому ты катаешь так, чтобы в первую очередь качественно выполнить все элементы – отсюда сдержанность, недоделывание каких-то элементов для экономии сил, чтобы их хватило на всю программу.

Я знаю, что с точки зрения хореографии Лиза это может делать – и делала – еще лучше, еще интереснее, танцевальнее, в этом может быть больше динамики, больше работы корпуса и изящества, больше японского стиля. Но чтобы программа пришла в ту кондицию, в ту форму, в которую необходимо, нужно время. Я думаю, что если эта программа будет сохраняться до Олимпиады, там уже Лиза будет просто недосягаема!

– Расскажите немного про то, какой вы задумывали эту программу.

– Изначально эту работу я ставил для дуэта Мей Нагахиси и Виктора Кайшете, наших артистов Мариинского театра – они с ней должны были ехать на телевизионный проект «Большой балет». Так как Мей японка, этот номер я посвящал именно ей. Отсюда и музыка в японском стиле, и сюжет хореографии – история первой исполнительницы театра кабуки (Идзумо-но Окуни – Sports.ru).

«Хроники заводной птицы» – это и одно из моих любимых произведений Харуки Мураками, которое также вдохновило меня на эту работу. Но наш номер в итоге на «Большой балет» так и не попал, так как Виктор Кайшете получил травму. Премьера номера состоялась позднее [во время международного фестиваля Dance Open] в словенском Мариборе – его исполнял уже я сам вместе с замечательной балериной Михайловского театра Ириной Перрен.

На встрече с Мишиным задолго до пандемии я показывал ему этот номер, давал слушать музыку – и предложил сделать на его основе программу для Лизы, будучи уверенным в том, что ей подойдет эта японская тематика. Конечно, хореографический текст абсолютно другой, так как разная специфика и задачи, но музыка и стилистика сохранены. Алексей Николаевич и Лиза идею поддержали, мы договорились о работе, но случилась пандемия. И все же, несмотря на то, что мы находились в разных местах, работу над программой решили не отменять, а сделать ее в виде инста-сериала – то есть снимать работу над произвольной программой в режиме онлайн, находясь в разных пространствах и с участием зрителей.

Это впервые в истории фигурного катания, когда завеса тайны открыта для зрителя – более того, зрители могли даже поучаствовать в создании, предлагая образы и движения. В общем, было очень здорово.

– Сложно было работать, находясь в разных помещениях?

– Конечно! Сложнее друг друга понимать, сложнее объяснять. Также непросто и с точки зрения передачи энергетики – обычно, когда ты работаешь с человеком в зале, это воспринимается совершенно по-другому, информация считывается гораздо быстрее. Но многие артисты и фигуристы за последний год могли научиться совершенно новым правилам существования, репетиций, тренировок. И в этом, я думаю, многие преуспели.

– Сколько времени у вас заняла постановка программы, учитывая такой – непривычный – режим?

– Все вместе – около двух недель. Неделю мы ее ставили и еще одну – переносили на лед – если считать по дням. А так это, конечно, все очень растянулось во времени.

– Вам всегда нравится то, что вы сами делаете?

– Нет, конечно, я критичен к своим работам – как любой человек, который что-то создает. Но критикую я себя обычно в момент создания. После того, как программа сделана – это прошлое. Я это отпускаю, я уже не имею к этому отношения, это уже присвоено либо спортсменом, либо танцовщиком. Я считаю, что если ты мог что-то изменить, сделать иначе во время работы, ты бы это сделал.

Но во время работы анализ у меня происходит как раз очень глубокий. Чаще всего в хореографических работах других людей, которые я смотрю, мне всегда чего-то недостаточно. Поэтому в своих работах я хочу дать максимум. А уже насколько спортсмены смогут этот максимум взять, это от них зависит. Мои программы чаще всего бывают перенасыщены информацией, поэтому фигуристам приходится их обрезать, приспосабливать, потому что физически не хватает сил.

Снова постановки, работа с Мозер, Столбовой и Климовым, балет

– Как считаете, вам повезло, что вы начали путь в фигурном катании именно с Плющенко?

– Везет тем, кто готов к этому везению. Не было бы Плющенко, был бы кто-то другой. Может быть, путь в фигурном катании у меня сложился бы иначе, может быть, я так долго этим бы не занимался. Но на сегодня уже 17 лет, по сути, где-то что-то, но выскакивает. Работа либо с парами, либо с одиночками.

– Для хореографа-постановщика важно, чтобы его работу оценило как можно больше людей?

– К огромному сожалению, очень редко фигуристы остаются благодарными за твой труд. Я не буду называть фамилии, но бывало так, что я ставил работу, находил время в очень жестком графике, чтобы эту работу доделать, а потом моя фамилия даже не звучала нигде, никто не знал, что я имел отношение к этой работе. При этом люди занимали какие-то места...

Конечно, это вопрос воспитания, молодость. Но, к сожалению, труд хореографов в данном виде спорта недооценен. И это жалко. Понятно, что тренеры всегда благодарны, мы встречаемся, со всеми дружим. Но спортсмены очень часто об этом забывают. Им кажется, что если хореограф поработал со мной пять дней, а потом он со мной не занимался, я могу забыть о его работе; хотя хореограф придумывал концепцию, разрабатывал, трудился, находил время, находил время, чтобы передать спортсменам суть хореографической мысли. Такие моменты бывают, но я уже к этому спокойно отношусь.

– То есть я правильно поняла, что вы поставили программу, а ее приписали кому-то другому?

– Нет, такого не было. Было иначе – как мне показалось, не было высказано достаточных слов благодарности. Когда программы показывают по телевидению, очень редко когда упоминаются имена хореографов. Хотелось бы, чтобы это было чаще, потому что за кадром остаются люди. Разработанная идея является очень серьезным импульсом, стержнем программы. Лишний раз можно напомнить зрителю, что труд хореографа нужно уважать.

– Сколько у вас обычно уходит времени на одну программу?

– Что-то можно сделать за три дня, бывает, мы этим занимаемся неделю, две недели. Все зависит от сроков и от задач. Когда я работал с учениками Нины Мозер – Ксенией Столбовой и Федором Климовым, я приезжал в Сочи и мы занимались две недели. Каждый день были тренировки, можно было покопаться, посочинять, попридумать переходы.

Часто репетиционный процесс сопровождалось ссорами, трудностями – у спортсменов, особенно в парах, не всегда простые отношения, много приходится отвлекаться на эмоциональное состояние – это, конечно, мешает работе. Быть психологом не очень хочется, хочется просто сделать хорошую программу.

– Как вы себя чувствуете, когда вы работаете на программой, а фигуристы начинают при вас ссориться?

– Чувствую себя как будто между двух огней. Стараюсь примирить, найти слова. В балетном мире бывает так, что я просто выгоняю людей с репетиции: «Решите свои вопросы за дверью, потом возвращайтесь, будем работать». Но там у меня другой статус. У фигуристов есть внутренние правила, отношения, я стараюсь туда не лезть.

– Когда я готовилась к интервью, я была впечатлена тем, насколько много вы успеваете. Вы – второй солист Мариинки, выходите на сцену, тренируетесь, репетируете. Вы ставите балетные постановки. У вас компания, которая занимается современным танцем. У вас семья и дети. Как в вашем графике находится время для фигурного катания?

– Трудно сказать. Но пока как-то находится. Как говорил мой педагог по хореографии: чем больше человек занят, тем больше у него свободного времени. Этот девиз я несу по жизни.

– Поясните, что вы имеете в виду.

– Когда ты очень занят, ты совершенно по-другому концентрируешься на задачах, решаешь некоторые из них намного быстрее. У тебя нет времени на лишние переживания, на лишнюю эмоциональность. Время же нелинейно. Ты можешь его растягивать, сжимать как угодно – это все во власти человека. За час можно очень продуктивно поработать – поставить, например, четверть программы. А можно час отрабатывать лишь один элемент. Все субъективно и зависит от наших стремлений, увлечений.

– Фигурное катание часто сравнивают с балетом. При этом и балет ведь можно сравнить отчасти со спортом – учитывая жесткость тренировок и ограничений, порой намного более суровых, чем у спортсменов?

– Да, абсолютно. Но самое страшное, что в нашем виде нет системы. В спорте есть система тренировок, система восстановления, есть время, когда нужно подготовится к старту, время соревнований. Все расписано очень четко. В балете ты работаешь без выходных. Можешь работать месяц, два, три подряд. Можешь работать один час в день, а можешь – восемнадцать. Нет нормированного расписания, которое бы позволило тебе выстраивать график.

Если только танцевать, это проще. Особенно когда ты молодой – сил, энергии гораздо больше. Становишься старше – появляется больше забот и проектов. Но я все равно продолжаю танцевать, мне это нравится, и пока у меня есть силы, я буду этим заниматься.

Дети-фигуристы, тренировки, родители, Людмила Власова из балета

– Чем для вас является работа в фигурном катании, зачем вы этим занимаетесь?

– Ну, я начал этим заниматься – и мне нравится. Хочется добиться результатов, может быть, более серьезных. Я вообще играл в хоккей до поступления в Академию русского балета, на достаточно высоком, пусть и детском уровне. Поэтому коньки очень люблю, до сих пор катаюсь. Мне хотелось бы научиться делать элементы из фигурного катания, чтобы можно было самому показывать, сочиняя движения.

Но специфика такая, что если этому учиться, то нужно будет тогда заниматься лишь этим. К сожалению, мой творческий потенциал не позволяет мне ограничить себя только фигурным катанием.

– Переход из хоккейной школы в балетную – не самый очевидный.

– Абсолютно неочевидный. Но я очень рад, что хоккей был в моей жизни, потому что это настоящая мужская игра, которая формирует тебя в разных направлениях. Скорость, закалка, даже единоборства. Очень хороший вид спорта – я всем мальчикам, наверное, в большей степени рекомендовал бы заниматься хоккеем, чем фигурным катанием. Потому что когда ты занимаешься фигурным катанием с детства – это сродни балету.

Ты должен быть на льду, ты должен тренироваться, все время прыгать. Это трудно – и интереса в детском возрасте в этом мало. Это нужно быть либо прямо совсем поклонником фигурного катания, либо чтобы так тебя заинтересовали, и ты бы катался, и у тебя бы все получалось. А хоккей – это интересно, весело, это фан.

– Ну либо можно иметь, будучи в фигурном катании, суровых родителей, которые не дают тебе поблажек – и у тебя просто нет выбора. Что в принципе очень актуально для российского фигурного катания.

– Наверное, это и правильно. Ребенок далеко не сразу может принимать решения и выбирать профессию. В 10 лет он не способен на это, в 11 тоже. Здесь очень важно направлять, поддерживать, заражать профессией, которую ты хочешь, чтобы твой ребенок освоил. Может быть, ему не всегда это может нравиться, но почувствовать вкус спорта можно будет, став старше. Здесь я согласен со строгостью родителей, это нормально.

– Вам не кажется, что все-таки 10-11 лет – не тот возраст, когда ребенок в принципе должен слишком серьезно думать о будущей профессии?

– Никто не знает, о чем должен думать ребенок в 10-11 лет. Кто устанавливает эти правила? Нет единого мнения в воспитании и педагогике, нужно ли заставлять ребенка – или дать ему выбор. Допустим, в Европе, может быть, дети совершенно по-другому воспитываются. Они делают выбор с самого начала, как только у них появляется хоть какая-то осознанность. Но в Японии, например, все по-другому. До семи лет детям позволяют все делать, а потом начинается такая муштра… Поэтому, наверное, там такой высокий процент суицида.

Но в каждой стране есть традиции в воспитании. Мы не можем осуждать и говорить, правильно это или неправильно. Сейчас все довольно размыто. Может быть, заявлять о том, что нужно быть строгим, диктовать ребенку, чем он должен заниматься в 10 лет, наверное, неправильно. С другой стороны – наверное, ребенка все-таки нужно направлять, нужно ему подсказывать и смотреть обязательно на его возможности и данные.

Если ты видишь, что у ребенка есть данные для фигурного катания, балета, хоккея, баскетбола, плавания, и эти данные позволяют ему качественно заниматься, и у него есть к этому предрасположенность, даже если он не хочет и ему лень, вот здесь надо просто проявить настойчивость, заинтересовать, найти педагога, который будет заниматься с ребенком так, что он влюбится в этот вид спорта. Главное – всегда анализировать возможности ребенка, чтобы его не сломать ему судьбу.

– Какой мир вам кажется более жестким – фигурного катания или балета?

– Жесткость мира определяется нами самими. У всех складывается по-разному – и во многом зависит от твоего собственного отношения. Ты в любом мире можешь находить компромисс, возможность получать удовольствие от того, что ты делаешь. Что значит жесткий мир? Если это профессия, которая заставляет тебя работать ежедневно по 6-8 часов – так ведь и в музыкальной школе то же самое. Попробуй просиди семь часов за пианино. Я посмотрю на этого мальчика, что с ним станет. Или шесть часов в день проиграй на скрипке.

Все, чем ты занимаешься серьезно, с полной отдачей, будет сложно. Если говорить про конкуренцию – она есть везде. Если говорить про то, что педагоги заставляют, унижают, оскорбляют, что случается – это тоже везде есть, даже в обычных школах. В чем жесткость? Может быть, в том, что не всем артистам балета и не всем фигуристам суждено стать звездами – вот в этом, наверное, самая главная проблема. И родители начинают в какой-то момент этого бояться: «Если мой ребенок не станет звездой – значит, поломанная судьба? Значит, ему надо будет приспосабливаться к жизни уже в дальнейшем?»

Поэтому родители очень часто перестраховываются и не продолжают именно в спортивном плане развивать ребенка, решают не направлять его в узкоспециализированную профессию. Чтобы у него был все-таки какой-то кругозор, возможность выбора в дальнейшем.

– Бывшая балерина Людмила Власова рассказывала, что уйдя из балета и начав работать хореографом в фигурном катании, она постоянно пребывала в шоке. От того, насколько все жестко в фигурном катании – в плане излишней амбициозности людей, подковерных интриг, человеческим взаимоотношений и прочего.

– Власова ведь не была никогда ведущей балериной, поэтому у нее чуть по-другому складывалась ее внутренняя борьба, в том числе с обстоятельствами в балетном мире (Власова была солисткой Большого театра с 1961-го 1982-й – Sports.ru). Если мы будем говорить про Майю Михайловну Плисецкую или про Анну Павлову или, не знаю, Кшесинскую, у них были свои трудности, своя борьба.

И сегодня в мире балета у каждой звезды есть серьезнейшая борьба и с самим собой, и с обстоятельствами, и с конкуренцией. В фигурном катании конкуренция тоже есть, конечно, просто эта конкуренция – более выпуклая, более очевидная. В балетном мире нет такого соревнования, когда нужно бороться за медали. Конкуренция в балете может быть только в том, нравишься ли ты режиссеру-хореографу, лучше ты прыгаешь или хуже – и это очевидно.

Жестокость фигурного катания, мне кажется, в том, что тот промежуток, когда ты можешь активно выступать, и у тебя есть возможность конкурировать на очень высоком уровне, он очень короткий – в среднем десять лет. Как Лиза Туктамышева, которой сейчас 24, говорит: «Я фигуристка бальзаковского возраста».

Балетная карьера формируется по-другому. У нас тоже короткий век, но ты можешь переходить из одного качества исполнения в другое качество. Если ты был ведущим танцовщиком, ты потом можешь танцевать игровые партии, характерные партии, современный танец – у тебя много возможностей развиваться. В фигурном катании – либо ты чемпион, либо никто. Причем добиться этого надо за короткий срок – от этого и появляется ощущение беспощадности этого мира. Это не жестокость, это не то, что люди друг другу мстят, устраивают какие-то диверсии, это скорее данность, которую нужно принять.

– Но «диверсии»-то тоже устраивают, вон сколько скандалов в фигурном катании.

– Ну какие диверсии? Это больше похоже на легенды, мифы, байки, которые как будто бы являются страшными вещами. На самом деле все, что происходит и в балетном или спортивном мире, происходит и в обычной жизни. В музыке тоже можно найти диверсии. А в бизнесе? А в политике? О чем тут разговаривать? В нашем театрально-спортивно-художественном мире все очень хорошо. Какие-то вещи случаются, вопросов нет, мы все свидетели.

– Почему, наверное, и в фигурном катании, и в балете это вызывает такой диссонанс – потому что действо и на сцене, и на льду в основном очень красиво. Но когда ты узнаешь, как красота достигается, возникают вопросы. Например, после рассказов тренеров о том, как совсем юных фигуристок скидывают с лестницы их собственные родители-бабушки-дедушки, за то, что они недостаточно хорошо тренировались, хочется спросить – нужна ли красота такой ценой?

– Маниакальность родителей, конечно, никто не отменял, она присутствует. Я понимаю вашу мысль. Конечно, все прекрасное должно быть прекрасным во всех отношениях. Только это не так. Спорт, балет – это колоссальные нагрузки и физические, и моральные. При этом все мы живые люди. Ведь и в православной церкви все люди должны быть высокодуховными и развитыми – но сколько встречается и там сложных ситуаций. Человек так устроен.

Это касается любого действа, чем бы ты ни занимался. Человек грешен, падок на внутренние страсти. Никто не идеален. Есть внутренние переживания, обиды, горечь, зависть, злоба. Наравне со светлыми чувствами в человеке присутствуют и темные чувства – и от этого никуда не деться. Какая разница, какая форма? Суть-то та же самая.

– Насколько часто в балете педагоги, хореографы позволяют себе применить физическую силу к детям во время тренировок?

– Ну да, такое случается. Педагог может ущипнуть или ткнуть в ногу ногтем. Но ребенок иногда просто не понимает, какую мышцу напрячь. Когда ты щипком указываешь или дотрагиваешься достаточно остро до этого места – он сразу, раз, и понимает, что нужно сделать. Мне кажется, это нормально. Другой вопрос, что в Европе, в Америке попробуй педагог хоть как-то дотронуться до ребенка, его сразу в тюрьму посадят за домогательства.

Но как быть, если без физического воздействия нормально не объяснить? К сожалению, педагоги тоже не идеальны. Бывают, они срываются и весь внутренний мир, который мучает их, собственную несостоятельность перекладывают на учеников. Мы неоднократно сталкивались с такими примерами. Но в целом это такая тема, достаточно объективная.

– В каком смысле объективная?

– В этом есть рациональность. Допустим, ребенок опоздал – он должен 30 раз отжаться.

– Ну это же совсем другое, вам не кажется?

– Но это ведь тоже наказание. Допустим, скажут ребенку стоять на голове 30 минут. Тренер не имеет права наказывать ребенка, устраивать ему испытания – неважно, отжимания это или стойка на голове. Почему он это делает, кто дал ему на это право? С другой стороны, должна быть дисциплина, понимание. Мы же не говорим про физическое измывательство. Мы же не говорим, что тренер подошел и влепил оплеуху или дал подзатыльник.

– В балете такого не случается? В российском-то спорте такие истории есть.

– Нет такого, конечно, в балете. И в фигурном катании тоже такого нет. Есть элементарные вещи: втяни, например, зад. Пока ты не покажешь, что конкретно втянуть, он может и не понять. А покажешь – сразу импульс. Но мера, понимание, что можно, а что нельзя, у педагога должны быть.

– Но при этом даже Тутберидзе сама рассказывала, как она маленькую Евгению Медведеву возила за ноги по льду – вопреки ее желанию. Причем со словами о том, что это «очень смешно» вспоминать.

– Кто-то может быть и возит… Это приносит результаты?

– А вам кажется, что так должен вопрос звучать? Это важно в данном контексте?

– Да никак не должен стоять вопрос. Если речь идет о заслуженном педагоге, и он делает что-то, что имеет отношение к результатам, и это не нарушает права ребенка, и родители согласны, что такие методы имеют место быть, тогда это их дело. Вопрос в том, когда это переходит границы… Например, ты дотронулся до ребенка, поправил ему руку или повернул голову, и родители пишут на тебя заявление, что ты прикоснулся к ребенку, как это происходит в Европе, то это абсурд.

– Вы думаете, что в Европе действительно все доходит до такой крайности?

– Там у педагогов нет права трогать чужого ребенка – на законодательном уровне. И мне кажется, что это перегиб. Как и перегиб – в обратную сторону. Если педагог таскает за шкирку ученика по льду, нанося ему психологическую травму, и если это не является согласованным элементом воспитания, понятно, что это не педагогично. Но если она (Тутберидзе – Sports.ru) смеется, рассказывает об этом так, что никакой проблемы, эксцесса не было, значит, это была нормальная форма и норма ее воспитания и общения с детьми. И родители это принимали.

– В отношении ваших детей что является «согласованным элементом воспитания»?

– Если ребенок приходит в слезах и жалуется на педагога, это не является согласованным элементом воспитания. Если ребенок молчит, и я вижу, что он в депрессии после таких уроков, это тоже не является согласованным элементом воспитания. Откровенные разговоры с ребенком, конечно, должны быть – чтобы можно было понять, как происходит обучающий процесс. Тем более в таких заведениях, которые требуют очень серьезной физической активности и отдачи.

Закрытие Сочи-2014, Гергиев, Мацуев

– Вам после балета интересно работать в фигурном катании? Что есть в фигурном катании, чего нет в балете?

– Чего-то такого сверхъестественного, чего нет в балете, в фигурном катании нет. Просто есть другая форма. И есть люди, с которыми интересно работать. Все время хочется сделать еще более интересную программу. Но почему у меня нет регулярности в работе с фигуристами – потому что у меня достаточно много проектов, которые не позволяют мне это делать чаще.

– В финансовом плане работа в фигурном катании более прибыльна, чем в балете?

– Нет, конечно, это ни разу не прибыльно. Это небольшие деньги, это не те деньги, за которыми мы бы стояли в очереди со словами: «Дайте поставить, дайте поставить».

– То есть постановками в фигурном катании вы занимаетесь для души?

– Нет, ну конечно, всегда за постановки платят деньги, вопросов нет. Естественно, это дополнительный заработок. Но это не те деньги, чтобы можно было все бросить и заниматься только этим.

– Я знаю, что вы принимали участие в закрытии Олимпийских игр в Сочи. Как это было?

– Очень масштабно. Выходить на стадион, где 60 тысяч зрителей, и танцевать в таком пространстве – это удивительное ощущение. Мне кажется, такое привлечение балета – это верно и правильно. Потому что балет олицетворяет нашу страну. С другой стороны, и для меня быть частью важнейшего для России события, где объединяется и спорт, и культура... Это важно. И программа открытия, и программа закрытия были совершенно потрясающими. Вообще это было удивительное время – Олимпиада в Сочи. Я помню, мы шли по аллее в Олимпийском парке и познакомились с женской сборной Канады по хоккею. Пошли вместе с ними выпивать и веселиться.

– Прямо так сразу познакомились и сразу пошли пить?

– Да! Общение в формате олимпийских домов — это уникальные мероприятия, которые объединяют страны и спортсменов со всего мира. Это событие, которое, мне кажется, у каждого останется в сердце. Жаль, что у нас сейчас такие обостренные отношения. На самом деле этой Олимпиадой мы всем показали, на каком высочайшем уровне можем проводить такие мероприятия. Очень многие страны могут только позавидовать нам. Потому что то финансирование и тот размах, с которым это все было проведено – это очень круто.

– Если бы еще параллельно неподалеку не происходили другие события… Но возвращаясь к закрытию Игр. Вы исполняли роль Сергея Дягилева. То, насколько огромную роль Дягилев сыграл в популяризации русского балета в мире, для вас делало эту роль, наверное, особенной вдвойне?

– Я больше скажу – для меня это были какие-то переплетения. Знаете, как говорят – все случайности неслучайны. Для меня роль Дягилева, как и роль Мариуса Петипа, в нашем мире балета являются одними из самых важных. Есть и другие деятели, которые меня очень вдохновляют и перед которыми я преклоняюсь, но Дягилев был настоящим революционером, подобных ему, наверное, больше не было в истории. Он – именно тот, на кого я равняюсь, кто мне симпатичен в области продюсирования.

То, сколько он приносил в жертву себя ради балетного искусства и беспамятства обожал все это – совершенно удивительный пример. Так как я сам занимаюсь продюсированием и пытаюсь делать проекты, которые в какой-то степени, не побоюсь этого слова, являются революционными – для меня это колоссальнейший пример. Но до него, конечно, нам всем далеко.

– Выступление обошлось без приключений?

– Перед генеральной репетицией гример очень долго и тщательно готовила усы для Дягилева. В итоге она нашла просто шикарные усы, мы потом еще так долго их обрезали – провозились полтора часа с ними. Я гримеру говорю: «Давайте я оставлю их в гримерке, чтобы они никуда не пропали». Приходим на следующий день, а усов нет. Уборщица убиралась и подумала, видимо, что это мусор, поэтому просто их выкинула.

В итоге гример отрезала свои локоны, и из своих волос сделала новые усы. В общем, во время закрытия Олимпиады у меня на губе были волосы нашего гримера. Но когда мы обнаружили пропажу, было очень волнительно.

И еще, помню, было очень классное событие – во время генеральной репетиции. У нас была зеленая комната, где собирались все, кто принимал участие в закрытии. Там стояла огромная плазма и показывали соревнования в прямом эфире.

Вместе с нами в комнате был Валерий Абисалович Гергиев. Он выступал перед нами, дирижировал симфоническим оркестром вместе с Мацуевым. Так как был очень жесткий регламент, то все бегали, система логистики работала, охрана с наушниками контролировала каждое действие. И вот выход Гергиева через пять минут, за ним приходит охрана – а в это время как раз идет шорт-трек и бежит Виктор Ан. Гергиеву говорят: «Валерий Абисалович, вам выходить, пойдемте» – «Подождите!» – «Ну как, ваш выход ведь» – «Нет, подождите».

В итоге только после того, как Ан добежал, выиграл последнее золото, он пошел за охранником. Вот это я понимаю – любовь к спорту.

Фото: Юлия Михеева; instagram.com/smekalove; РИА Новости/Александр Вильф, Владимир Вяткин, Владимир Сергеев, Валерий Мельников; 

logoЮрий Смекалов
logoсборная России
logoчемпионат мира по фигурному катанию
logoмужское катание
logoЕлизавета Туктамышева
logoАлексей Мишин
logoЕвгений Плющенко
logoженское катание