8 мин.

Начистоту. Часть вторая

51

1977 год. Когда мой папа недоволен, случаются неприятности.

Мне семь лет, я разговариваю сам с собой, потому что мне страшно, и кроме меня самого меня никто не слушает. Вместе с выдохами я шепчу: «Просто уйди, Андре, просто сдайся. Опусти ракетку и уйди с корта, прямо сейчас. Разве это не будет раем, Андре? Просто уйти? Никогда больше не играть в теннис?»

Но я не могу. Не только потому, что мой отец Майк будет бегать за мной по всему дому с ракеткой. Что-то внутри меня, какая-то глубокая невидимая сила, не позволяет мне.

Я ненавижу теннис, ненавижу его всем сердцем, но я продолжаю играть, продолжаю все утро стучать мячом, весь день, потому что у меня нет выбора. Неважно, насколько мне хочется все это бросить – я не могу. Я постоянно умоляю себя остановиться, но продолжаю играть. Эта пропасть между тем, чего я хочу, и тем, что я делаю, похоже, и есть основа моей жизни

В этот момент вся моя ненависть к теннису направлена на дракона – теннисную пушку, которую сделал мой извергающий пламя отец. Он усовершенствовал ее своими руками и установил на корте, который построил у нас во дворе в Лас-Вегасе.

Черный, как ночь, дракон на резиновых колесах – живое дышащее создание прямиком из моих комиксов. У него есть мозг, воля, черное сердце, и ужасающий голос. Засасывая в свое чрево очередной мяч, дракон издает серию тошнотворных звуков. Когда давление в его глотке усиливается, он стонет. Вот мяч медленно поднимается к его рту, и он визжит. А теперь он нацеливается своим смертельным выстрелом на меня и палит со скоростью 180 километров в час – в этот момент он издает кровожадный рев. Когда я его слышу, я всегда вздрагиваю.

Мой отец специально придал дракону устрашающий вид. Он удлинил ему шею куском алюминиевой трубы и сделал узкую алюминиевую голову, которая дергается, как от удара хлыстом, каждый раз, когда дракон плюет огнем. Еще он установил дракона на платформу высотой почти в метр и поставил его выше сетки, так, что дракон возвышается надо мной. Для своего возраста я маленький, но когда я стою напротив дракона, я выгляжу крошечным. Чувствую себя крошечным. Беззащитным.

Мой отец хочет, чтобы дракон возвышался надо мной, не просто для того, чтобы привлечь мое внимание и вызвать уважение. Он хочет, чтобы мячи, вылетающие из пасти дракона, приземлялись у меня в ногах так, будто кто-то сбросил их с самолета. Траектория полета мячей такова, что их практически невозможно принять обычным способом – я должен каждый раз бить по восходящему мячу, или он пролетает у меня над головой. Но моему отцу и этого недостаточно. «Бей раньше», – кричит он. «Бей раньше».

Мой отец все кричит по два раза. Иногда по три, иногда по десять. «Сильнее», – говорит он. «Сильнее». Но чего ради? Неважно, как сильно я бью, как рано выхожу на мяч – другой мяч все равно прилетает ко мне. Любой мяч, который я посылаю через сетку присоединяется к тысячам, которые уже покрывают корт. Не сотням. Тысячам. Они летят не меня нескончаемой волной. Я не могу сделать лишнее движение, не могу сделать лишний шаг, не могу повернуться. Я не могу сделать ни шага, чтобы не наступить на мяч. А наступить на мяч я не могу, потому что мой отец этого не выносит. Наступи на теннисный мяч моего отца, и он будет выть, будто ты наступил на его глазное яблоко.

Каждый третий мяч, посылаемый драконом, попадает в мяч, который уже лежит на земле – это вызывает сумасшедшие отскоки. Но в последнюю секунду я улавливаю, куда он полетит, успеваю выйти на него и резко перебить через сетку. Я понимаю, что это необычный рефлекс. Я знаю, что очень мало детей в мире могут хотя бы увидеть такой мяч, не говоря уже о том, чтобы ударить по нему. Но я не получаю ни удовлетворения от своих рефлексов, ни признания своих заслуг. Это то, что мне положено делать. Каждый удар ожидаем, каждая ошибка – провал.

Мой отец говорит, что если я буду бить 2 500 мячей в день, то за неделю их будет 17 500, а за год это число приблизится к миллиону. Он верит в математику. «Числа не врут», – говорит он. «Ребенок, который за год набивает миллион мячей, будет непобедим».

«Бей раньше», – кричит отец. «Черт побери, Андре, бей раньше. Набегай на мяч, дави на него».

Но сейчас он сам давит на меня. Он орет мне прямо в ухо. Недостаточно просто отбивать те мячи, которыми дракон стреляет в меня. Мой отец хочет, чтобы я бил сильнее и быстрее дракона. Он хочет, чтобы я победил его. Эта мысль заставляет меня паниковать. Как можно победить что-то, что никогда не останавливается? Если подумать, дракон во многом похож на моего отца. Только мой отец хуже. Дракон хотя бы стоит передо мной, я его вижу. Отец же стоит за моей спиной, я редко вижу его, только слышу, как день и ночь он орет мне в ухо.

«Сильнее крути мяч! Бей сильнее. Бей сильнее. Не в сетку! Черт побери, Андре! Только не в сетку!».

Ничто не злит моего отца больше, чем удары в сетку. Раз за разом он повторяет: «Сетка -твой главный враг».

Мой отец поднял главного врага на 15 сантиметров выше, чем предусматривают правила. Он просчитал, что если я смогу чисто играть через его высокую сетку, то однажды у меня не будет проблем с сеткой на «Уимблдоне». Плевать, что я не хочу играть на «Уимблдоне». Мои желания несущественны.

«Бей сильнее», – орет мой отец. «Бей сильнее. Теперь бэкхенды. Бэкхенды». Я чувствую, что моя рука сейчас отвалится. Но в какой-то момент я удивляюсь сам себе – как сильно я ударил, как чисто. Хоть я и ненавижу теннис, мне нравится ощущение идеального удара. Когда я что-то делаю идеально, я наслаждаюсь несколькими секундами умиротворения и покоя.

«Работай над игрой слета», – кричит отец, точнее пытается. Он американец, но родился в Иране. Ни на одном из пяти языков, которыми он владеет, он не говорит хорошо, а на английском к тому же с сильным акцентом. Он путает v и w, поэтому его крик звучит как «Vork your wolleys». Из всех его инструкций эта – самая любимая. Он орет ее до тех пор, пока она не начинает мне сниться. «Vork your wolleys, vork your wolleys».

У меня появляется идея. Якобы случайно я запускаю мяч высоко над забором. Я специально ловлю его на деревянный обод ракетки, поэтому звук получается, как при сорванном ударе. Я делаю это, когда мне нужно передохнуть. И у меня в голове мелькает мысль, что я должно быть очень хорошо играю, если могу неправильно бить по своему желанию.

Мой отец слышит, что мяч ударился о дерево, и поднимает глаза. Он видит, как мяч улетает с корта. Он сквернословит. Но он слышал – мяч ударился о дерево, значит, он улетел случайно. Отец топает со двора в пустыню. У меня есть 4 с половиной минуты, чтобы отдышаться и понаблюдать, как ястребы лениво кружат в вышине.

Мой отец любит пострелять по ястребам из винтовки. Наш дом покрыт его жертвами, мертвыми птицами, таким же ровным слоем, каким мячи покрывают наш корт. Мой отец говорит, что не любит ястребов, потому что они нападают на мышей и других беззащитных пустынных тварей. Он не может свыкнуться с мыслью, что сильный охотится на слабого (этот принцип остается в силе, даже когда он ходит на рыбалку – он целует в чешуйчатую голову любую рыбу, которую поймает, а потом выкидывает за борт). Но он охотится на меня без малейших колебаний. И без малейших сожалений наблюдает за тем, как я задыхаюсь на его крючке.

Жестокий от природы, мой отец всегда готов к драке. Он все время дерется с тенью. В машине у него всегда лежит топорище. Он выходит из дома только со щепоткой соли и перца в каждом кармане на тот случай, если попадет в уличную драку, и ему надо будет ослепить кого-то.

Конечно, его самые жестокие битвы происходят с самим собой. У него хроническое онемение шеи, и он постоянно пытается освободиться от него, яростно вращая и размахивая головой. Когда это не работает, он встряхивается как собака – машет головой из стороны в сторону, пока шею не отпустит, и она не издаст звук, похожий на хруст попкорна.

Когда даже это не помогает, он обращается к тяжелой груше, которая висит на специальном ремне у нас во дворе. Отец встает на стул, снимает грушу и засовывает шею в ремень. Затем он отталкивает стул, и его ноги взмывают в воздух, а потом ремни внезапно прерывают его движение. Первый раз, когда я это увидел, я был уверен, что он повесился. В истерике я подбежал к нему. Увидев мой безумный взгляд, он гавкнул: «Какого хрена?».

Но большинство его драк происходят с другими людьми, они начинаются без предупреждения и в самые неожиданные моменты. Например, во сне. Ему снится, что он боксирует, и моей спящей матери часто достается. Еще в машине. Если другой водитель обгоняет или подрезает его, или, наоборот, он сам кого-то подрезает – дело плохо.

Однажды было такое – я еду с отцом, и он перекрикивается с другим водителем. Мой отец останавливает машину, выходит и приказывает тому человеку выйти. Поскольку у отца в руках топорище, тот отказывается. Тогда мой отец бьет по фарам и стоп-сигналам его машины так, что всюду разлетаются стекла.

В другой раз отец тянется через меня и наставляет на другого водителя свой пистолет. Он держит его на уровне моего носа. Я тупо пялюсь вперед. Я не двигаюсь. Я не знаю, что тот парень сделал не так. Видимо, что-то столь же ужасное, как удар в сетку.

Я чувствую, что палец моего отца напряжен на курке. Потом раздается рев уносящейся машины того парня, и это сопровождается звуком, который я слышу редко – мой отец смеется. Просто животики надрывает от хохота.

Такие моменты всплывают в памяти всякий раз, когда я подумываю сказать отцу, что больше не хочу играть в теннис. Кроме того, что я люблю своего отца и хочу сделать ему приятно, я не хочу его огорчать. Просто не осмеливаюсь. Когда мой папа недоволен, случаются неприятности. И если он говорит, что я буду играть в теннис и стану первой ракеткой мира, если он считает, что это мое предназначение, то все, что мне остается – кивать и подчиняться.

Продолжение следует…

logoATP
logoАндре Агасси