Тренер из Петербурга выиграл три «Больших шлема». А вы его даже не знаете
Борису Чернову всего 31 год, он родился в Петербурге – но уже 14 лет живет и работает в Финляндии. Там он познакомился с Харри Хелиеваарой, который с ним в качестве тренера выиграл три «Больших шлема» – один в миксте и два в паре, где он еще и побывал первой ракеткой мира.
2025-й Чернов начал с того, что помог Хелиевааре и Генри Паттену выиграть Australian Open.
Из этого интервью вы узнаете:
● Как Чернов в 17 лет один оказался в Финляндии и начал работать за 500 евро в месяц;
● Почему холодность финнов удивляет его даже после 14 лет в стране;
● Почему в России теннис – это жизнь, а в Финляндии – хобби. И как это влияет на профессиональный спорт;
● Почему для парников теннис нужно разбирать на молекулы;
● Что именно нужно Джоковичу для победы на «Большом шлеме» – даже в 50.
Рано понял, что не станет теннисистом, и сразу стремился тренировать – в Финляндии дали возможность
– Как вы переехали в Финляндию?
– В 2011-м я окончил школу, сдал ЕГЭ, собирался куда-то ехать. Было несколько альтернатив, но все туманные.
Ехал с очередного турнира через Финляндию, заехал к маминой знакомой на одну ночь – а задержался на несколько дней. И просто по гугл-картам посмотрел, где теннисный корт. Пошел туда, и там был человек, который владел теннисным клубом в Котке. Мы познакомились, он сказал, что у него четверо детей – и они думали их куда-то отправить, но в итоге не захотели. Я спросил, какие у них есть денежные турниры, хотел заработать игрой.
Через месяц-два он мне написал и предложил поработать. Началось все с 500 евро в месяц. Никогда не скрываю, что получал 500 евро в месяц за все тренерство. Натяжка ракеток мне еще 100-200 евро в месяц приносила. И мне еще субсидию выделяли.
– То есть вас взяли без рекомендаций, без проверки…
– В Финляндии на тот момент выше меня в рейтинге стоял один или два человека. Понятное дело, что 350-й – ни о чем. Но, по финским меркам, это более-менее неплохой юниор, у которого есть возможность поехать в хороший американский колледж.
Он это посмотрел – для него это была рекомендация. И он со мной поговорил. Там еще смешные совпадения были – например, у нас день рождения в один день.
Хотя я до сих пор удивляюсь, как он меня взял. Потому что это был формат «ты переезжаешь». Мы с ним договорились в июне, а у меня день рождения 21 августа. Мне 17 лет, и я не мог контракт подписать – по финским законам, нужно ждать 18-летия. И я 2-3 месяца как-то там существовал. Как только мне исполнилось 18, мы подписали контракт, и я подал документы на вид на жительство.
Они меня сразу взяли в семью, я жил у них дома – чужой человек приехал из России, а они его сразу в дом пустили. Наверное, зарекомендовал себя по коммуникации, приверженности работе.
За три года, что я проработал в Котке, немножко понял финский менталитет. У меня были мальчик и девочка, которые стали топ-20 в возрасте до 14 лет. Из-за этого мне предложили переехать в Хельсинки, в академию Яркко Ниеминена, которая на тот момент была высшим теннисным институтом. Там руководил Федерико Риччи – долгое время был директором академии Крис Эверт.
У меня были забавная первая поездка как у тренера академии. Никто из финских тренеров не хотел ехать в страны СНГ, потому что там почти не говорят по-английски, культура своеобразная. И меня отправили с ребятами в Молдавию. Они быстро поняли, что лучше держаться ко мне ближе.
Водитель турнирного шаттла собирал с игроков деньги. Европейцы ему платили. Я подошел к организатору, рассказал. Этого водителя выгнали в тот же день.
Когда мы приехали, нам сказали, что нужно будет поехать в какой-то институт, попросить у вахтера ключ – и там тренироваться. Я ребятам объяснил, они такие: «Не-не-не-не, тут что-то странное происходит. Давай не поедем». Я им говорю: «Чуваки, все под контролем. Я это проходил».
И так в течение года я обрел своего рода идентичность внутри клуба, потому что ездил по местам, которые другие тренеры считали стремными. А ребята поняли, что со мной можно пройти огонь, воду и медные трубы, для меня это нормальная среда.
– Расскажите про свою теннисную карьеру.
– Я начал играть во Всеволожске, маленьком городке Ленинградской области. Играл там лет до 13-14. Потом периодически тренировался в Питере. Было лето, когда постоянно играл с Сашей Бубликом, меня приглашал его папа. Они в тот момент жили во всеволожской теннисной академии.
Я не считаю себя успешным теннисистом. У меня вообще не было ударов – были ноги и тактическое понимание. Я бегал и пытался за счет тактики и характера что-то выиграть. Этого хватило, чтобы дойти где-то до топ-350 ITF до 18 лет, стать мастером спорта. Причем по старым нормативам – я выиграл чемпионат Петербурга. В России стоял где-то в десятке по юниорам.
Где-то в Казахстане проиграл Дане Медведеву 1:6, 2:6 – без шансов, понимал, что мне вообще нечего ловить. Хотя он на три года младше.
После того, как у меня в 15 лет была серьезная травма спины, я понял, что хочу тренировать. Рано спарринговал неплохим питерским девчонкам. И пытался стать тренером.
– Вот вам 17-18 лет. Вы хотите стать тренером. Как вы учились?
– На ошибках.
Я любопытный человек. Мне интересно, как устроены процессы. Учился по ютубу и у людей, которые встречались на пути. Постоянно рефлексирую. Очень много анализировал, изучал кейсы игроков, которые смогли то, чего я не смог. Было интересно понять, как родители и дети себя ведут, как они учатся, как тренируются.
Мне повезло, что и Саша [Бублик] был рядом, и Даню я видел, и Карена Хачанова.
Плюс повезло, что я просто делал свою работу максимально хорошо, и два юниора заиграли. Меня забрали в академию Яркко Ниеминена, я с ним познакомился – а у него больше 400 матчей в туре. Таких игроков не очень много – может быть, 30 человек в современной истории. Яркко – потрясающий, мы до сих пор созваниваемся.
Федерико Риччи работал с Грожаном, работал в академии Крис Эверт, – познакомил с разными нюансами.
Постоянно ходил на семинары, курсы. Один из первых семинаров проводил Магнус Норман – когда Вавринка выиграл «Ролан Гаррос». А до этого он тренировал Содерлинга, когда тот Надаля на «РГ» обыграл. И он показывал те самые записки, как обыграть Рафу.
Потом я познакомился с Луи Кайером – как парный тренер 30 «Шлемов» выиграл. Я все это впитывал.
Очень много саморазвития. Просто брал курсы по анатомии, физиологии, восстановлению после травм. Еще купил четверть теннисного клуба в городе Коувола. Это была одна из основных остановок, когда курсировал поезд Питер – Хельсинки. Открывал теннисный клуб в Хельсинки. Попытался открыть школу, заточенную на русскоязычных. Мы с женой ездили в детские садики и школы, размещали объявления.
Я полностью прошел всю цепочку – от самого низа до верха.
– В Финляндии есть выстроенная и понятная система воспитания профессиональных теннисистов?
– Я бы не называл это системой, но есть элементы.
Здесь очень крутая клубная система. Некоторым больше 50 лет, некоторым больше 100. Здесь очень много теннисных кортов.
Но важно разделять мужской и женский теннис. Мужской теннис в Финляндии достойного уровня, может сравниться с любой страной мира. Ребята систематически входят в топ-100 по юниорам, выигрывают европейские командные чемпионаты. За последнее время было два человека в мужском топ-100: Отто Виртанен и Эмиль Руусувуори. Плюс Яркко Ниеминен. В паре было две первые ракетки мира.
В мужском теннисе хорошая масса, постоянно приходят новые ребята – и все развитые. Тут в каждом дворе есть хоккейный лед, доступ к спортивным площадкам. Поэтому ребята спортивные, не боятся соперничества.
У девчонок все кардинально по-другому. Последний раз в топ-100 WTA теннисистка была в 2006-м – Эмма Лайне. Сейчас лучшая теннисистка Финляндии – Анастасия Куликова, переехала из Рязани и недавно получила гражданство. И тренируется в Сербии.
Самый большой навык – в Финляндии не лихорадит. Тренеры приходят, чему-то учат. Возможно, не самый высокий уровень, но и не плохой. Там нет неразберихи. Они по 15-20 лет не меняют место работы.
Для ребят этого достаточно, постоянно появляются результаты.
– Если сравнивать российскую систему подготовки, через которую вы прошли как игрок, и финскую систему, в которой вы работаете как тренер – в чем основные различия?
– Я не представитель русской системы. Я практически полжизни уже в Европе. И я не могу точно сказать, что сейчас из себя представляет русская система. Ориентируюсь только на то, что было до 2011 года.
Самая большая разница, что в России теннис – это жизнь, а в Финляндии – хобби. Здесь никогда не будет, что надо продавать квартиру, чтобы найти тренера и ездить по турнирам. Или что надо по 3 часа в одну сторону ездить к тренеру. Никогда. Здесь это хобби. И ради хобби квартиру не продашь.
Соответственно, когда в России выходишь на корт, есть такое: «Ты работай-работай, старайся, мы деньги заплатили!» И ты находишь в себе дополнительные ресурсы, которые, если это хобби, человек не найдет.
Расставляешь приоритеты, исходя из того, что теннис – это главное. Он дает тебе возможность состояться. А здесь такого нет. Здесь главное – день рождения бабушки-дедушки, выпускной, праздники, выходные. Почему хобби должно съедать мою жизнь?
Когда я был в России, отношения с тренером, по финским меркам, были некорректными. Нарушалась субординация, упор на негатив. Меня тут переучивали – сначала нужно говорить, что человек делает правильно. А в России сразу: «Ноги ниже, работай, ну как так, почему так плохо?» Здесь, если игрок будет работать при таком давлении, через три недели скажет «до свидания».
И отсюда вырастает совершенно другая работа тренера. Ты ищешь позитивные моменты. Как Слуцкий говорил, что в Голландии, если ты человека не выпускаешь, то говоришь ему: «Ты лучший, но сейчас тяжелый момент, потом я тебя выпущу». А в Англии просто говоришь: «Ты не проходишь по уровню». Тут та же история.
Я считаю, что в Финляндии в каком-то смысле выжимка не самого хорошего отношения к тренерству. Тут, например, низкое уважение к тренерской работе, низкий тренерский статус в обществе. Если я приду брать кредит на квартиру и скажу, что работаю тренером, мне ответят: «Здорово, классное хобби. А работа-то какая?»
К нам приезжают ребята из Америки и говорят, что там тренер – в топ-3 самых ценных для общества профессий. Это статус. А здесь статус тренера ниже плинтуса.
В России тренер тоже имеет статус, важность, он ближе к семье даже в каком-то плане. А здесь тренер – просто сервис, и этот барьер сложно преодолеть, чтобы тренер стал наставником, помощником в жизни. И теннисом занимаются для веселья, а не для достижения максимальных результатов.
Я до сих пор с этим борюсь.
– Боретесь с собой или юниорам доказываете, что надо стремиться?
– Я пытался погасить амбициозность, но понял, что это убивает мою идентичность. Ко мне люди обращаются, хотят со мной работать. Надеюсь, что ценен в тренерском сообществе.
Главный вопрос, с которым я сталкиваюсь: «Зачем? У нас же все хорошо, социальные платежи высокие. А спорт – это стресс, травмы». Я тоже с этим сталкиваюсь, но для меня важнее всего достижение максимальных результатов.
Чернову до сих пор тяжело с финнами – они для него слишком холодные
– Вы в 17-18 лет оказались в чужой стране один. Каково вам было?
– Азартно. Я этого и хотел – независимости от родителей. И вспоминаю это с огромным теплом.
Меня приняли в семью, я познакомился с культурой. Ездил на велике, потом купил первую машину – красный «Пежо» 1993-го. Мне дали 800 евро призовых, и я потратил их все на старую машину. При этом на страховку денег не хватило – она стоила тысячу.
И это было золотое время в том плане, что из ниоткуда у меня появилась ценность – спрос на мои навыки, на мою идентичность. В Финляндии мне чаще всего разные люди говорили: «Не меняйся». Мне говорили, чтобы я не становился массой, сохранял себя. Предупреждали, что я, скорее всего, многое потеряю с точки зрения стабильности, потому что люди здесь не любят прямолинейную амбициозность. Но на нее все равно есть спрос. И те, кому чего-то не хватает, придут именно ко мне.
Было сложно, когда я переехал в Хельсинки, там почувствовал одиночество. Работа спасала, но она же и выматывала. Мне было где-то 24, приходилось многое изучать, разбираться в себе.
И тогда я встретил жену. К тому моменту уже понял, что в семье хочу говорить на родном языке и искал человека, с которым это можно было бы делать. Жена переехала ко мне из Питера. И потом уже дети, процесс идет спокойно.
– Когда переехали, какой был главный культурный шок?
– Я здесь уже 14 лет и до сих пор не могу привыкнуть, что люди очень мало разговаривают, очень мало эмоций. Вообще нормально шесть лет жить на одной лестничной площадке и ни разу не поздороваться с соседом. Вообще норм.
Сейчас еще пограничное отношение к русским. Кто-то не любит, кто-то относится с пониманием – тем более я достаточно давно в стране. Но все равно можно попасть на агрессию на ровном месте, потому что говоришь на русском в автобусе или магазине. Да и раньше такое было.
Ценности в вопросах семьи в Финляндии сильно отличаются от наших. Я зимой из окна увидел, что человек лежит на снегу. Один прошел мимо, второй, третий. Мне жена говорит: «Выбеги, посмотри». Я выбегаю, а он мне говорит на финском, что у него силы кончились, ноги не держат. Запаха от него нет, я понимаю, что это либо инфаркт, либо инсульт.
Подошел второй мужчина – сириец, – и мы его вместе отнесли в парадную, потому что на улице -10, снег по пояс. Этот мужчина звонит дочке и говорит, что ему очень плохо, он лежит в парадной, ждет скорую. Она отвечает: «Как в скорую сядешь, набери».
Я спросил, где она живет, что так сказала? Он ответил, что в соседнем районе. Спрашиваю: «И не приедет?» Он: «Да не надо, зачем?»
Я когда финнам эту историю рассказываю, они не понимают, что не так. Для них помощь человеку – работа скорой, а не дочки. Дочка своими делами должна заниматься. И я понимаю, что такое возможно, но стараюсь все равно быть на эмоциональной волне, на которой меня вырастили. Да и юмор наш, язык – они ничем не заменимы.
Работа с Харри Хелиеваарой: четкий план, как стать лучшими, помощь великого английского тренера
– Как вообще получилось, что вы начали работать с Хелиеваарой и пришли к тому, к чему пришли?
– В 2015-м я переехал из Котки в Хельсинки – в академию Яркко Ниеминена. Меня туда пригласил главный тренер Федерико Риччи, который долгое время работал с Эмилем Руусувуори.
В академии были лучшие юниоры Финляндии, тренировались профессионалы. В том числе Хенри Континен, который на тот момент стоял первой ракеткой мира. Я через него начал немного узнавать про пару.
В это время Харри возобновлял карьеру и пару раз приходил к нам тренироваться. Вскоре академия распалась, потому что вышло первое поколение игроков. Со мной остался Патрик Никлас-Салминен. Мы с ним дошли примерно до топ-400 в одиночке и топ-200 в паре, а потом он вообще до сотки дополз.
Харри тогда параллельно играл одиночку и пару с Патриком, чтобы вернуться. Мы ездили втроем, периодически делили номера. Я не был его тренером, а просто помогал по-человечески.
В 2018-м, когда он уже был в районе топ-150, он сказал: «Слушай, у нас в Финляндии не так много ребят, которые могут со мной пройти этот профессиональный путь. Нужно много учиться, потому что про пару никто не знает. Тебе было бы интересно?» Я с удовольствием согласился. Это было в декабре 2018-го.
И потихонечку пошло.
– Вы сказали, что первое время помогали ему в вопросах по-человечески. В каких вопросах?
– Просто оргмоменты – подвезти-довезти.
– У него же вообще интересная история. Он завершил карьеру, работал в аэропорту, вернулся. Когда вы начали общаться и работать, представляли вообще, что через 7-8 лет…
– Меньше. Первые результаты пошли уже через 4-5 лет. И первый «Шлем» он выиграл в 2023-м. Прошло пять лет с 2018-го.
– Представляли, что через пять лет это будет чемпион «Шлема»?
– Нет, конечно. Я себе и товарищам-тренерам сказал, что просто хотел делать максимум с хорошим человеком, с профессионалом.
Общество относилось к нам очень скептически. Что за бред? Финское общество не поощряет иррациональные решения в карьере. Здесь дети с раннего возраста понимают, что будут, например, врачами. А теннис просто как бы есть.
У Харри достаточно состоятельная семья. Его дядя известен в экономических кругах, брат неплохо состоялся. Поэтому на Харри всегда было давление. Ты стоишь 190-м в одиночке, тебе это ничего не приносит, ты только уходишь в минус. У него еще были серьезные проблемы со спиной. Думаю, совокупность этих вещей и заставила его в 23 года завершить карьеру.
Хотя мы с ним много раз обсуждали эту тему – и сейчас он уже не отрицает, что в принципе тогда достиг плюс-минус максимума.
– Когда он возвращался, он был нацелен на одиночку или сразу на пару?
– Сразу на пару. Хотя в одиночке он играл очень хорошо, за полтора года поднялся в топ-350, выигрывал «Фьючерсы», побеждал Пашу Котова и многих ребят, которые сейчас в сотке стоят.
Но при этом целью всегда была пара. Причем конкретно – Олимпиада в Токио. Он не думал ни о каких «Больших шлемах», считал, что если в топ-50 попадет, то это будет dream come true (исполнение мечты – Спортс’’).
Почему Олимпиада? Хенри Континен на тот момент стоял в топ-10. Харри думал, что за 2-3 года подтянется – и они хорошие друзья, с детства много вместе тренировались, и у Хенри есть право выбора партнера. Он мог взять кого угодно – даже 400-го.
А получилось так, что к Токио Хенри провалился. И вообще Олимпиаду перенесли. А потом у Харри пошел резкий скачок. Первое попадание в топ-10, когда они играли с Ллойдом Глэсспулом. И тогда он решил еще поиграть.
– За счет чего случился скачок, после которого вы поняли, что можно ставить высокие цели?
– Наверное, это работа с англичанами.
Когда он стоял еще 150-м, я ему нарисовал план, как он может стать лучшим игроком в мире. Мы об этом не стеснялись говорить. У меня была такая цель: если хочешь играть, то либо ты лучший в мире, либо встает серьезный вопрос, зачем ты это делаешь.
Из-за одного пункта в плане Харри надо мной посмеялся. Я написал: «Давай попробуем найти парника из страны, в которой проводят ТБШ». Он такой: «Что за бред вообще? От такого нельзя отталкиваться в выборе партнера». Я говорю: «Ну ты же понимаешь, что датчанин Фредди Нильсен выиграл «Уимблдон» с Джонни Мэрреем по wild card?»
Мы это записали, он посмеялся, сказал: «Ты, конечно, комик, давай реалистичные цели ставить». А через год он играл пару с англичанином Ллойдом Глэсспулом.
У англичан есть система, про которую мало кто знает. Я даже в туре общался, допустим, с Сашей Бубликом, и он не был в курсе. Система зародилась где-то в начале 2010-х. К тому моменту Луи Кайер переехал из Канады тренировать Джейми Маррея. И потихонечку он начал превращать это в систему из частного тренерства.
Чернов с Луи Кайером
У него появился штаб аналитиков и куча разных дата-тулов (data tools, инструментов по работе с данными – Спортс’’). Они используют систему, в которой ты можешь при помощи фильтров проанализировать, куда подаешь, куда принимаешь, как часто ошибаешься, куда бьешь первый удар после подачи, как много принимаешь свечками. Можно это посмотреть по себе, по соперникам.
Эта система стала одной из фундаментальных основ. Помимо того, у Луи есть четкие технико-тактические принципы, в которые он верит. Куда ты должен бить с лета? Куда подавать первым или вторым мячом в важные моменты? Какой должна быть командная работа? Какой должна быть химия на корте? За счет чего вы превращаетесь из двух индивидуальностей в юнит, чтобы быть сильнее двух сильных индивидуальностей?
Третье – он занимается образованием тренеров. Последняя стадия – High Performance Coach Education, пятилетняя программа. Там он тоже посеял очень много семян. Многие тренеры сейчас пользуются его методологией. Например, Генри Паттен – это уже продукт человека, который тренировался у Луи.
Так что он породил вот такую систему. И через нее Луи начал объяснять нам, что и как лучше делать. Нам начали давать статистику и обратную связь. Дали направление – что и как нужно тренировать.
Но самое интересное, что появляется связь с человеком, который выиграл 30 «Больших шлемов». И пусть это будут условные 20 дней в году, но за счет этого ты понимаешь, что дистанция между тобой и «Шлемами» маленькая. Это не что-то невозможное и неописуемое.
Ну и все, мы начали играть, делать все более осознанно и целеустремленно, сосредотачиваться на игровой идентичности. Чтобы не было такого, что ты просто что-то делаешь. В паре можно делать миллион разных вещей.
Что-то мы узнали у Хенри [Континена], что-то у англичан. Так что у нас было две модели победителей «Большого шлема». Хенри не похож на английскую модель – он художник, играет очень раскрепощенно, на ощущениях. А английская модель – солдат. Там закрытые паттерны: подаешь туда, принимаешь туда, с лета бьешь туда. Это делается, потому что Луи работает с игроками невысокого уровня. Это не сверхъестественные таланты.
Чернов с Луи Кайером, Генри Паттеном и Харри Хелиеваарой (слева направо)
– Как работает видеоанализ? Человек вручную смотрит матчи и все помечает – какой прием, где свечка и так далее?
– Да, ручной теггинг – в Dartfish, достаточно популярном приложении в спорте. Там человек тегами проставляет каждое действие. Подача – тег. Первый удар с лета после подачи – тег. И там дальше куча других фильтров: прием против левши, прием слева, прием справа, прием свечкой.
И ты проставляешь тегами – например, «Харри», «приемы». И он тебе дает нарезочку всех моментов, которые ты отметил.
У меня доступа к системе нет, потому что я не англичанин. Они это дозируют только для своих. Но мы можем получить доступ, если нужно что-то узнать, потому что мы часть команды. А это один из тулов, который добавляет проценты, чтобы ты был лучше других.
Джокович в паре средний. Но довольно легко может стать великим – есть четкий рецепт
– Три самые важные вещи, которые, по вашему опыту, должны быть у игрока, чтобы он мог претендовать на «Большой шлем» в паре?
– Я расскажу через призму Харри и Генри как достаточно успешных парников.
Первое – крутой teammate, хороший партнер, который должен дополнять твои теннисные навыки. Почему они хорошая пара? Харри приносит энергию, опыт в сложных моментах, который он получил, когда, например, играл Кубок Дэвиса перед 10-тысячными трибунами и выигрывал. У Генри такого опыта до Лондона не было, и Харри его через все эти моменты как бы с собой проносит.
Второе – качество подачи и приема. Первые два удара – самые важные. У Генри потрясающая подача левши, которая создает огромное преимущество для третьего удара. У нас философия, что третий удар должен играть сеточник, он должен мяч поймать, должен его хотеть. Не подающий, а именно сеточник.
Третье – однозначно mental resilience, навык справляться с давлением в периоды большого стресса. У тебя постоянно решающие очки при 40:40, постоянно чемпионские тай-брейки, где все очень быстро меняется. Одна ошибка судьи, подал случайно двойную, не принял подачу там, где надо было – и все ускакало.
Тебе нужно постоянно быть в моменте – прямо физически голову в момент вставить и забыть про все, что было и будет. Остаться в моменте. И тут важно, как ты с этим совладаешь и смогут ли оба с этим совладать.
Чернов и Хелиеваара после победы на «Уимблдоне»
– Устойчивость у Харри была всегда или ее тоже тренировали?
– Тут два фактора. Первый – он зрелый мужчина. У него двое детей, получил шикарное образование, работал в разных местах – от теннисной федерации до аэропорта, где менял бумагу в машинах, которые печатают билеты. И после этого еще был консультантом в одной из топовых компаний. Это большой багаж.
Еще он играл в Кубке Дэвиса – и это фундамент, потому что финны там собирают огромные стадионы. У нас на последних двух Кубках Дэвиса была полная хоккейная арена. И он через это прошел, умеет справляться с давлением.
Второй момент – это тренировки, его уровень требований к себе. Он хочет попадать каждый мяч, создает себе состояние, в котором он нервничает. Он хочет выиграть каждую маленькую игру, попасть пять первых подач подряд в маленькие зоны. Есть куча различных упражнений, где проявляется требовательность к себе, где он говорит себе «я не могу ошибиться».
У него есть поддержка психолога – не систематическая, но она присутствует. Он постоянно развивается в этом направлении.
В Дохе, например, нервозность была в каждом матче. Хотя мы только что выиграли Australian Open, стоим первыми в гонке – выходи спокойно. Но ты смотришь – все сеяные проиграли. А у тебя второй круг – Джокович. Ты только что выиграл «Большой шлем», но выходишь против Джоковича и понимаешь, что все твои «Шлемы» не имеют никакого значения. Люди тебя даже не знают, они пришли на Джоковича – а тебе нужно с ним справиться.
И ты сначала ловишь себя на мысли: «Ого, я с Джоковичем стучу?» С этим совладал, нашел какие-то инструменты. И в итоге они сыграли очень хороший матч, хотя оба нервничали страшно.
– Джокович в паре хорош?
– Джокович в паре средний. Мы играем в систему, которая делает им неприятно, которая позволяет определенными средствами нейтрализовать и Джоковича, и любого другого. Никому не будет просто.
Почему? Потому что подача и прием очень агрессивные, они идут на большие риски. У сетки человек очень умелый, с хорошими рефлексами.
Так что я не могу сказать, что именно в паре у Джоковича есть то, чем он может сильно удивить.
– Если Джокович улучшит парные навыки, то он может выиграть «Большой шлем», например, в 45 лет?
– Он может выиграть «Большой шлем» когда угодно. Я сразу скажу: если игроки из топ-10 в одиночке чуть-чуть поработают над именно парными навыками, то они могут выиграть любой турнир. Это априори.
В нашей команде большое уважение ко всем одиночникам. Мы все понимаем, что индивидуально это нереальные таланты. Все, кто стоит в плюс-минус топ-100, – это талантливые люди, которые нашли способ выиграть достаточное количество матчей, чтобы оказаться там, где пытаются оказаться десятки тысяч людей.
Поэтому Джокович и в 50 лет может выиграть любой «Большой шлем», если у него будут:
а) хороший партнер;
б) небольшие навыки, которые требуются именно для пары.
– Какие именно навыки?
– Давайте пойдем по порядку, по прогрессии. С чего начинается розыгрыш? С подачи или приема. С подачей проблемы будут, только если ты пассивно подаешь вторую, даешь шанс зацепиться, слишком часто направляешь ее в тело. Если ты подаешь вторую по точкам, то все нормально.
На приеме есть специфическая штука. В паре порядка 30% приемов – это свечка. Одиночники свечку не тренируют. Не получится просто начать их кидать – скорее всего, будет либо коротко, либо наоборот чуть в аут по длине. Соответственно, много от этих свечек ты не получишь. А это должен быть стабильный инструмент.
После этого нужно научиться принимать в направлениях, в которых ты не принимал в одиночке. Тебе нужно попасть в коридор – по сути, в аут. Это совсем другие мишени. В одиночке ты всегда бьешь через центр сетки. Всегда. Так что удар в коридор – некомфортная среда.
Я разговаривал со многими одиночниками, и они говорят, что на приеме очень сложно. Потому что там еще и раздражает человек, который у сетки стоит – с 3-метровыми рычагами и рефлексами, потому что в него всю жизнь били. Ему тренер с руки по несколько сотен повторений за тренировку бьет со всей силы в тело. Поэтому отмирает инстинкт самосохранения. Ты просто начинаешь deflection делать, если на хоккейном языке, переправлять этот мяч.
Есть еще навык выбора позиции на корте. Ты должен находиться в геометрически правильном месте, чтобы закрывать большие зоны на корте и вынуждать соперника играть в маленькие.
Нужно поменять понимание ритма игры – потому что она быстрая, ударов немного. Это не одиночка, где тебя зажало, ты подал, как-то отыграл, отбегал, вернулся в матч и снова чувствуешь себя комфортно. А тут мы с ребятами смеемся, что иногда ты начинаешь розыгрыш с того, что в тебя бьют со всей силы – а ты должен играть с лета. Для тебя это начало розыгрыша. В одиночке такого нет.
Есть еще movement patterns (схемы движения – Спортс’’). Как ты двигаешься на смэш, как идешь назад, когда тебя перекидывают с приема. Это очень специфично именно в плане шагов, техники. Есть такой pivot step – как из аэробики, когда ты должен на ноге как бы повернуться.
Это очень технично. Почему? Возвращаемся к тому, что парники – не очень хорошие игроки в теннис, не состоявшиеся. Поэтому им нужно прямо на молекулы разбирать, что такое пара, что и как нужно делать, чтобы выстоять с талантами из одиночки.
– Вы сами считаете парный теннис интересным?
– Не всегда. Для меня это профессиональная история – я его изучаю, как и любой другой профессионал изучает свою сферу.
Я бы кардинально идентичность парного тенниса не менял, но, может быть, стоит сократить сеты – чтобы быстрее подходить к ключевому моменту, когда кто- то выигрывает сет. И я бы постарался сделать все, чтобы люди чуть лучше понимали структуру и саму игру.
– Как бы вы оценили среднюю температуру по палате – как одиночники относятся к паре?
– Я в туре провожу 12-14 недель в год, но я не вижу снисходительности или надменного отношения к ребятам.
Посмотрите на Олимпиаду. Ни у кого язык не повернется сказать, что одиночникам там все равно на пару – они же играют за страну, за медаль. Но почему-то в этот раз выиграл Пирс и Эбден, а до этого – Мектич и Павич. Хотя там играли лучшие одиночники.
Это показывает, до какого уровня парники дошли за счет работы. Поэтому их уважают. Есть 1-2%, которые относятся иначе, но по ним нельзя судить.
Фото: личный архив Бориса Чернова; Gettyimages.ru/Matthew Stockman, Sarah Stier, Dan Istitene; IMAGO/NOUSHAD/Global Look Press
Боря , Маша , хоть моей дочке всего 8 месяцев, теперь я точно знаю кто будет ее тренером . Готовьтесь 😁😁😁😁
Рад, что у них с братом всё так хорошо в этом спорте сложилось, был очень удивлен, когда увидел Борю в ложе на Уимблдоне на их победном финале с Генри, т.к. за его карьерой после отъезда из России не следил, да и сам только недавно в теннис вернулся.