Боль
Все же мы удивительные существа. В эпоху колоссального объема информации, открытого и доступного практически каждому, мы научились глушить или даже уничтожать совсем многие интуитивные функции своего существа. Мы привыкли, что каждый день кто-то где-то умирает, что-то где-то падает, ломается, взрывается, извергается, и нас это не особо беспокоит. Конечно, мы сочувствуем погибшим в перестрелках мирным жителям, жертвам автокатастроф, терактов, природных катаклизмов. Но наше сочувствие длится обычно 15-20 секунд. И это отнюдь не кощунство – это ответ организма на огромное количество «плохих» новостей, которые попадаются ему на каждом шагу. Мы свято верим в то, что уж с нами и нашими близкими такое не случится никогда….
Это был обычный сентябрьский день, когда теплое солнце и зеленая трава под ногами еще напоминают о лете, но желтеющая листва уже портит настроение осенью. Мы отмечали день рождения коллеги по работе, и задолго до окончания рабочего дня основная часть коллектива сидела за импровизированным столом и поздравляла именинника. Настроение было боевым, все планировали долгое продолжение банкета, и работать дальше уже никто не собирался. К 17.00 подтянулись практически все трудоголики, пиршество входило в ключевую фазу. Пошли разговоры о политике, женщинах, работе и о наступающем хоккейном сезоне. Ко мне подсел мой старый приятель Алексей, плеснул мне и себе очередную порцию алкоголя и, ни слова не произнося, осушил пластиковую емкость. Я не сразу заметил неприятно тревожное выражение лица всегда добродушного товарища. Да и его вопрос не заставил меня насторожиться. «Слышал новость?», «Что еще придумало наше доблестное руководство?», весело ответил я ему вопросом на вопрос. «НАШИ упали», еле проговорил он.
Я очень точно, в малейших деталях помню наш с ним короткий диалог. Как был одет, как выглядел, как тяжело и неповоротливо он сел, как без тоста выпил, как неожиданно долго отвечал на мой вопрос. Но то, что происходило дальше, я помню очень смутно. Вопросы «Кто? Как? Где? Почему?», судорожные поиски в интернете скудной и противоречивой информации, звонки непонятно кому и неизвестно зачем…. И звенящая, жуткая глухая пустота….
Как разошлись, и как я очутился дома, я не помню совсем. У дома меня уже ждал Серега, мой лучший и такой нужный в тот момент друг. Ребенок уже спал, жена понимающе ушла в другую комнату, лишь еле слышные ее всхлипывания иногда напоминали нам, что в квартире еще кто-то есть. К тому моменту мы уже знали ответы на все вопросы, но легче от этого не становилось совсем. Только знание, что Сашка жив, борется, уже в больницу доставлен, оставляло надежду. «70-80% ожогов тела, состояние крайне тяжелое, но стабильное», такой вердикт местных врачей предполагал хотя бы теоретическую возможность выздоровления. Он был в сознании, разговаривал, узнал дядю Геру (своего отца), когда тот примчался в Соловьевку. Очень долго ждал помощи. Вместо того, чтобы вытащить его на берег, где была возможность долететь на машине, Сашку мучительно долго везли на лодке до спасательного катера, оттуда опять же вплавь до пристани, и только потом - в скорую. Все это мы с Серегой обсуждали в тот ненавистный вечер. Рассвет уже бился в окна моей квартиры, когда за ним приехало такси. Я остался один в комнате. Только тогда я полностью осознал, что все это все же произошло на самом деле. Дикое тупое чувство разрывало изнутри, было трудно дышать. Больно. Даже вспоминать. Боль это все, что было у меня в тот момент. Я ее вдыхал, думал о ней, она медленными теплыми солёными струйками предательски ползла по щекам….
Дождь лил все три дня, не останавливаясь ни на минуту. В день похорон с самого утра он превратился в ливень. Все пришедшие за 5 минут промокли до нитки, но раньше положенного никто не уходил. Все короткие разговоры, так или иначе, были связаны с Сашей. Говорили о том, что критические три дня прошли, и это хороший знак. Что тело обожжено на 90%, и это очень плохо. Что в Москву его перевезли вместе с отцом. Что все это просто не справедливо. И все по-прежнему надеялись. Но он ушел. Через пять дней с момента трагедии Сашино сердце остановилось, последняя надежда ушла вместе с ним.
Мы никогда не были близкими друзьями, но кто его знает - подтвердит, он всегда при встрече был приветлив, улыбался, звал в гости. Теперь я часто бываю у него в гостях. Мы не ходим с ним вместе на охоту, не любуемся дивными пейзажами, не говорим о хоккее. Мы просто молчим. Как и со всеми остальными ребятами той команды. Команды, живущей в сердцах….
Мы очень редко задумываемся о том, что у погибших во всевозможных происшествиях, о которых мы ежедневно узнаем, тоже есть родные и близкие люди. Что им в этот момент так же бывает невыносимо больно. Что эти несчастья могут произойти с каждым, в том числе с нами, или что еще страшнее – с нашими близкими людьми. Тот самолет, упавший под Ярославлем 7 сентября 2011 года, в одночасье оставил сиротами почти два десятка детей. Трое детишек появились на свет уже после гибели их отцов. Около ста тысяч человек пришли к Арене 2000, ледовому дворцу города, в день похорон, чтобы проститься с командой. Но более 6 миллиардов человек либо никогда не слышали об этой трагедии, либо сочувствовали погибшим те самые 15-20 секунд…
Фото: tvrain.ru, cruissingzone.com, negrustin.com
