Алексей Касатонов: Хочется позвонить Тихонову, пообщаться. А уже нельзя…
Сегодня – 40 дней со дня смерти великого тренера Виктора Тихонова. Вспоминает двукратный олимпийский чемпион Алексей Касатонов.
Майор Алексей Касатонов, полковник Виктор Тихонов, подполковник Владислав Третьяк, капитан Игорь Ларионов и майор Вячеслав Фетисов:
Не найти хоккеиста, чья судьба в большей степени переплетена с Виктором Тихоновым, чей Алексей Касатонов. 11 славных сезонов в ЦСКА и сборной СССР с двумя золотыми олимпийскими медалями и единственным победным для Советского Союза Кубком Канады-81; возвращение на год в армейский клуб после НХЛ на роль дядьки-наставника в концовке игровой карьеры в 96-м; наконец, функции генерального менеджера национальной команды в сезоне-2003/04, когда 73-летний мэтр последний в своей жизни год тренировал, – сборную России.
Они всегда были рядом. Не знаю, применимо ли к жесткой стилистике Виктора Васильевича понятие «любимый ученик», но со стороны Касатонов казался именно таковым. Он был чуть ли не единственным, кто поддержал тренера в тяжелейшей для того ситуации конца 80-х, когда сбрасывались с пьедестала былые идолы, и группа великих игроков объявила Тихонову войну. Когда Алексей завершил карьеру хоккеиста, их отношения перешли в другую стадию: Тихонов теперь был для него единомышленником и старшим товарищем. Таким и оставался до последних дней тренера.
– Хочется понять главное: почему в конце 80-х, когда Вячеслав Фетисов и Игорь Ларионов объявили Тихонову войну, вы остались на стороне тренера? Насколько тяжело вам было сделать такой выбор? – спрашиваю Касатонова. Тот на несколько секунд задумывается. И говорит:
– У Тихонова была своя задача – сохранить команду, вырастить и подготовить к Олимпиаде 1992 года следующее поколение – Буре, Федорова, Могильного. Для этого нужно было, чтобы сезон-два они играли вместе с лидерами. И он всеми силами цеплялся за каждый год.
У нас, игроков, на тот момент была иная концепция. Другой возраст, другие устремления, другие аппетиты. И ехать мы собирались не на курорт, а в НХЛ, и тоже каждый год был на счету. Это не было личным противостоянием. Каждый боролся за свою идею.
– Но лично у вас она оказалась несколько иной, чем у партнеров по звену.
– У меня была с Тихоновым договоренность, что он отпустит меня перед Новым годом – с 89-го на 90-й. Ребята хотели уехать раньше. У Славы был конкретный разговор с «Нью-Джерси», его реально хотели и предлагали контракт – причем уже с предыдущей зимы, когда мы ездили на суперсерию. А насколько серьезно хотели меня, я не знал.
Потом подключился Игорь, нашел организацию, которая стала представлять его и Крутова. Со мной же реальных переговоров до поры не было. Очень важно и то, что в жесткую конфронтацию с Тихоновым я вступать не хотел, потому что человек для меня столько сделал. И клуб тоже. Понимал: все, чего я добился, – благодаря Виктору Васильевичу, который был для меня не только тренером, но и учителем.
Просто мы попали на излом времен. Появилась возможность уехать, все кричали: «Ура, Америка!» Но всё оказалось не так сладко. Жизнь всё расставляет на свои места – в том числе и в вопросе, где мы нужны и где нет. Все, кроме Игоря, в конце концов вернулись. И регулярно играем вместе, и общаемся (чета Фетисовых была у Касатонова и на масштабно отмечавшемся 50-летии, и на 55-летнем юбилее в узком кругу).
– У Фетисова контакт с Тихоновым спустя годы также наладился. У Ларионова, казалось, с Виктором Васильевичем всё было сложнее.
– У Ларионова всегда была своя позиция, он четко знал, чего хочет, жил и живет по этим законам. И, кстати, я его за это уважаю, хоть близко мы с ним никогда и не общались.
– Вас тренер в какой-то момент тоже ведь попытался удержать в Союзе?
– Да, была такая попытка. Но в итоге мы расстались абсолютно нормально. Из Штатов всегда звонил ему, поздравлял с Новым годом и днем рождения. Летом заезжал к нему в ЦСКА, тренировался с командой. А потом они с генеральным директором команды Валерием Гущиным предложили вернуться. Понимая, что с НХЛ у меня всё заканчивается, согласился. И ничуть не жалею. В свое время Тихонов в меня очень многое вложил, а тут я хоть как-то помог молодым ребятам, которые были у него в ЦСКА и которым почти не у кого из партнеров уже было учиться.
– Какой эпизод из своего общения с Тихоновым назовете самым показательным для этого человека?
– Году в 82-м мы с Фетисовым отдыхали в Крыму. Настроение хорошее, всё в предыдущем сезоне выиграли, начиная с Кубка Канады и заканчивая чемпионатом мира. А у Тихонова 4 июня день рождения. Решили заехать к нему поздравить – он всегда отдыхал в военном санатории, кажется, ракетных войск рядом с Медведь-горой по пути в Ялту. Подарили букет цветов его жене Татьяне Васильевне. Он сидел за столом – вроде расслабленный, без майки.
– И что делал?
– Что-то увлеченно, не замечая ничего вокруг, чертил и писал! В два часа дня – в самый разгар пляжного отдыха! В день рождения! Мы со Славой попили чаю – ничего другого нам не предложили – и поехали дальше. Даже в разгар отпуска и в такой день он жил хоккеем.
А иначе он бы не стал тем, кем стал. Тихонову ведь было очень сложно, когда он пришел в ЦСКА. Это сейчас кому-то кажется, что он всегда был на пьедестале. Но всё было гораздо сложнее, и нужно было обладать очень сильным характером, верить в себя, чтобы в той ситуации не сломаться и победить.
Во-первых, он из «Динамо». Сейчас это, может, не имеет такого значения, а в то время имело, и огромное. Два главных конкурента, две системы, за которыми – два силовых министерства.
Во-вторых, он пришел в команду, которая была действующим чемпионом СССР при Константине Локтеве. И то увольнение повлияло на судьбу выдающегося хоккеиста, который мог стать и очень сильным тренером. Кстати, Тихонов всегда говорил, что сопротивлялся и не хотел идти в ЦСКА в том числе из-за этого. Потому что понимал: идет в коллектив, который выиграл и которому вдруг сказали, что у вас смена тренера. Причем приходит динамовец…
В-третьих, перед приходом в ЦСКА он работал в рижском «Динамо». Не в «Динамо» московском, «Спартаке» или «Крыльях», а на периферии. Конечно, команда прогрессировала, он фактически создал хоккей высокого уровня в Латвии, занял 4-е место. Но ясно было, что он идет к опытным, заслуженным, всеми любимым людям, которые привыкли всё выигрывать и без всякого восторга будут его встречать. Кто такие тогда были Михайлов, Петров, Харламов – и кем был Тихонов? Полстраны играло в них во дворе!
В-четвертых, первый его чемпионат мира проходил в Праге, где накал страстей по понятным причинам был сумасшедший. И сборная его выиграла. В-пятых, он смог встать после неудачи на своей первой Олимпиаде, в Лейк-Плэсиде, пойти дальше и выиграть следующие три…
– Будучи игроком, вы понимали, под каким стрессом Тихонов работал?
– Однажды поняли. Году в 83-м мы попали в незапланированную «яму», и Виктора Васильевича вызвали то ли в ЦК, то ли в Главпур – главное политуправление Министерства обороны. Он вернулся оттуда, увидел нас с Фетисовым и буквально повис на нас. В слезах! Говорил: «За что они меня так?» Видимо, жестокий был разговор. И это были слезы несправедливости.
– В знаменитые тихоновские блокноты вы когда-нибудь заглядывали?
– При его жизни – нет. Сейчас, когда мэтр ушел, мне показали его наследие, архивы. Там много интересного – оказывается, он анализировал не только хоккей, но и другие виды спорта. Кстати, скоро будет создан фонд Тихонова – с целью развития детско-юношеского хоккея, повышения квалификации тренеров.
Плюс к тому, у нас в музее отечественного хоккея в спортивно-развлекательном квартале «Парк Легенд» на ЗИЛе откроется уголок Тихонова. Договорились с ЦСКА, что нам передадут вещи из его кабинета – вплоть до письменного стола. Это обязательно надо сделать, потому что правильно называл его на панихиде Иосиф Кобзон – «национальное достояние».
– Помните первую встречу с Тихоновым?
– Она была после отпуска летом 1978 года, когда я только перешел из ленинградского СКА. Старый дворец ЦСКА, красный уголок, первое собрание. Он поздоровался со всеми, в том числе и со мной. Ничего особенного.
– То есть он лично вас перейти в ЦСКА не уговаривал?
– Нет, разговор был с легендарным армейским селекционером Борисом Шагасом. В Волгограде.
– Нехоккейное место.
– В конце сезона-77/78 там была «вооруженка» – турнир армейских команд. Участвовали те игроки, кто не попал на чемпионат мира. Я играл за СКА, там-то Борис Моисеевич и пригласил: мол, Виктор Васильевич хочет видеть тебя в ЦСКА.
– Сомневались?
– Нет. Для меня это была мечта и честь. Правда, в клубе СКА, когда я известил руководство о своих намерениях, произошла смешная история. Мне ответили: «Да мы тебя сейчас в армию заберем!» Учитывая, что я шел в ЦСКА, угроза прозвучала забавно. Само собой, без проблем перевелся в московский военный институт физкультуры, принял присягу, дали первое звание – младший лейтенант.
– Закрепились вы в команде Тихонова, говорят, с большим трудом?
– Первая предсезонка очень тяжело пошла. Нагрузки были несоизмеримыми с ленинградскими. Месяц-полтора не мог адаптироваться. В СКА мы, наверное, за неделю столько не делали, сколько в ЦСКА за день. И атлетизм, и беговая программа…
Дело было в Москве, на футбольном стадионе, и я тут же понял, почему игроки всё это называли – «Сантьяго». Если вспомнить, что в столице Чили у Пиночета стадион был превращен в тюрьму, думаю, поймете, как это было тяжело. Стояла страшная июльская жара, и выполнять аэробную, легкоатлетическую программу – это было удовольствие ниже среднего.
– У Тихонова всегда бегали много?
– Думаю, его концепция как раз и состояла в том, что к серьезному атлетизму тарасовской школы он добавил мощную работу на скоростно-силовую выносливость. Это была так называемая интервальная программа. О ней много спорят, но «физику» она давала.
– На чем она основана?
– На характере. Каждая дистанция – 200, 400, 800 метров – которую нужно было после определенного интервала пробежать, – это была борьба. И с одноклубниками, и с самим собой. Недобежать до конца в ЦСКА было нельзя. Кто сходил с дистанции, тот уходил из команды.
– У Тарасова нередко один игрок садился на плечи другому, причем комплекцией поменьше – и бежали в гору или играли в баскетбол. У Тихонова подобное было?
– Нет, в баскетбол, как и в футбол, играли обычным способом – хотя и контактно, плечо в плечо. У Тихонова на плечах друг у друга никто не сидел. Видимо, он осознавал, что так можно спину сорвать. В этом плане у него была другая культура.
С каждым поколением в хоккее усиливалась именно скоростная подготовка. Если взять тарасовцев, то это люди более мощного телосложения, чем мы и тем более все последующие, но менее быстрые и разворотливые. Да и у НХЛовцев сейчас габариты куда меньше, чем прежде. Когда-то ценились вес и мускулатура, затем всё стало переходить в быстроту и выносливость. Тихонов эту тенденцию уловил одним из первых.
– Почему у Тарасова с Тихоновым были, мягко говоря, натянутые отношения?
– Это вечная тема Моцарта и Сальери – не в смысле зависти, а в смысле столкновения великих талантов и их амбиций. Когда речь идет о наших ведущих хоккейных тренерах, на этих людей возложена огромнейшая ответственность, и они хотят быть только первыми, причем на все времена. Хотя открытого противостояния у них я не видел и не слышал.
Просто Тихонов сказал, что будет работать полностью самостоятельно. Как в свое время наверняка и Тарасов. Игроки должны замыкаться на одном человеке, а когда появляется какой-то другой полюс – тут же начинается раздвоение, интриги. Поэтому первое условие, которое поставил Виктор Васильевич, – то, что он будет тренировать так, как считает нужным, без каких-либо советов со стороны. Возможно, кстати, что и Аркадий Чернышев легко согласился отпустить своего помощника по «Динамо» Тихонова в Ригу, поскольку уже видел в нем будущего конкурента. Думаю, что от Чернышева он многое взял.
– Игроком, говорят, Тихонов был средним. На льду во время тренировок ЦСКА и сборной он мог что-нибудь необычное показать?
– Как понимаю, технарем он и вправду не был – а был хорошим, добротным защитником. Кстати, я задавался этим вопросом, потому что он с нами собственно в хоккей на тренировках никогда не играл. Моисеев, Кузькин, Фирсов всегда любили повозиться с шайбой, а Виктор Васильевич – нет.
А вот кроссы он бегал с нами при первой возможности. Разумеется, не интервальные тренировки. Баню очень любил. Это продолжалось вплоть до моего отъезда в НХЛ в 89-м (Тихонову в тот момент было уже 59). И растяжку в зале сделать, со штангой позаниматься – вот это про него. Разумеется, с легкими весами.
– Ни разу во время первой предсезонки не сказали себе: «Что я тут делаю? Надо возвращаться в Ленинград»?
– Нет, цеплялся зубами и всем, чем мог. Понимал: такой шанс, чтобы чего-то в жизни добиться, бывает один. А Тихонов видел перспективу у молодежи, давал ей карт-бланш. Где-то даже искусственно. Но только так ты мог расти.
– Какие-то особые слова он для вас в это время находил?
– Со мной тогда больше занимались его помощники – Моисеев и Кузькин. Лишние слова тут были не нужны – и так было ясно, что надо бороться, выживать. Естественно, ко мне присматривались – к характеру, отношению.
– Тихонов как-то сказал, что тогда у вас были нелады с режимом.
– Если бы они были серьезными, меня в ЦСКА точно бы не оставили.
– Известна история, что спустя два месяца он даже хотел вас из команды убирать – но Юрий Моисеев заступился.
– Это известное разделение на доброго и злого следователей. Что-то там, конечно, было разыграно – строгий главный напрягает, более мягкий второй просит дать шанс…
Это было в Ленинграде, на предсезонном турнире на призы «Советского спорта». В тот момент история действительно была связана с режимом. В родном городе я не вернулся в гостиницу к отбою. А утром меня вызвали к тренерам.
Команда – тонкий организм. В тот вечер не пришел к отбою еще и Борис Александров. На него Тихонов и раньше точил зуб, хотел из ЦСКА убирать. Будь он единственным провинившимся, сделать это было бы легче. Но потом он понял, что мы были порознь: Борину ситуацию усугубляло то, что он, в отличие от меня, не вернулся в гостиницу ни в ту ночь, ни на следующее утро.
Тихонов тогда был на нервах, и, учитывая мою далеко не лучшую форму, вспылил. Тем не менее ясно, что он не склонялся к тому, чтобы меня выгнать. Если бы этого хотел – сто процентов сделал бы, невзирая на всё заступничество Моисеева. Но сказано было очень жестко. Александрова он в итоге убрал, а моя ситуация ушла на второй план.
– Собрания команды он часто устраивал?
– Каждый день. И припечатать на них мог – дай боже. Никому не доставляло удовольствия, когда тебе при всех выволочку устраивают. Нет, не матом – ему этого не требовалось, учитывая, что его назначил ЦК партии, и все понимали уровень полномочий. Собрания бывали разные – когда дисциплинарные, когда тактические. Для последних в распоряжении Тихонова было видео.
– Уже?!
– Он был одним из первых, кто стал им пользоваться. Причем еще с Риги. У него была своя программа, своя нарезка, свои люди, которые этим специально занимались. Все говорят, что именно Тихонов еще в Риге первым в СССР ввел игру в четыре полных звена. Кроме того, наша пятерка стала первой в своем роде – до того все говорили о тройках, постоянных парах защитников, связках игроков: так, в «Динамо» всегда выходили вместе защитник Васильев и форвард Мальцев, а партнеры у них могли меняться. Но полная пятерка – это было что-то новое.
– В чем вообще, по-вашему, главная сила тренера Тихонова?
– В сумасшедшей работоспособности. Еще – в мощнейших победных амбициях, самодисциплине, анализе. В постоянном поиске чего-то нового. Ну, и в психологии – умении работать со звездами, заставить их подчиняться себе, своим задачам, режиму.
– Который был несладким.
– Да уж. Но он всегда создавал для команды максимальные условия – у нас была отличная клубная база в Архангельском и база сборной в Новогорске. И питание, и массаж, и система премиальных, и решение всех возникающих проблем. А если ты попадал в сборную, жизнь у тебя была уже совершенно другого уровня. И это всех тоже, естественно, стимулировало.
– С Фетисовым в паре уже в молодежке играли?
– Нет. В паре оказались в какой-то мере случайно – из-за чьей-то травмы. Как раз перед Олимпиадой в Лейк-Плэсиде. Все эти тяжелой памяти Игры провели – и по их итогам пара оказалась по всем показателям лучшей. Так и остались вместе.
– А до того с кем вас Тихонов ставил?
– Меня – с Цыганковым, чтобы был для меня дядькой-наставником и подтянул. Мы выходили с первым звеном – Михайлов – Петров – Харламов, и мне с такими людьми, конечно, было легче расти. А Слава играл с Бабиновым, в атаке – Капустин, Жлуктов и Балдерис.
– Как тренер отреагировал на поражение от американских студентов? Что творилось в раздевалке?
– Плохо помню. Все были в шоке, там уже не до крика было. Никто не мог поверить в то, что произошло, и понять, что будет дальше.
– Тихонов рассказывал, что предупреждал команду: американцы – наш главный соперник, и нельзя обращать внимание на победу 10:3 в товарищеском матче.
– Мы просто пересидели за океаном. До того у нас был выезд в Америку, затем вернулись, снова поехали, причем прилично заранее… В итоге ближе к концу турнира потеряли кураж и настрой. И разгром в контрольном матче сказался, и то, что чехи вылетели на предварительном этапе, а шведы были слабые. Но режим мы там не нарушали.
– Не думали, когда назад летели, что Тихонова уволить могут?
– Больше думали о том, что родителям сказать, как людям в глаза смотреть.
– Позже Тихонов признавал, что ошибся с заменой Третьяка после первого периода. Он это при всей команде сказал?
– Не думаю. По-моему, позже, уже в интервью.
– Каково было наблюдать за тем, что как раз после Олимпиады Тихонов начал отсекать ветеранов – уже в декабре того же года, например, капитана Бориса Михайлова?
– Когда ты молодой, и тебе дают играть – ты наслаждаешься игрой и не очень задумываешься о других вещах. Хотя, естественно, это для тебя кумиры и лидеры. Тем более Михайлов – человек-эпоха в нашем хоккее. Если честно говорить, в фильме «Легенда N 17” в характере Валерия Харламова больше взято у Михайлова. Ни в коем случае не собираюсь этим принизить Харламова: для меня Валерий Борисович – как бог. Но образ в фильме получился собирательный.
– Михайлов действительно начал сдавать в игре?
– Тихонов думал не о сегодняшнем дне, а уже начинал готовить команду для Олимпиады-84 в Сараево. Выиграть которую после поражения в Лейк-Плэсиде стало уже вдвойне важной задачей. С учетом возраста (Михайлову было 35) в той нашей системе координат было ясно, что до тех Игр Михайлов недотянет. Правильно это или нет, но тренер берет на себя ответственность за результат. И Тихонов его добился.
Тогда у нас был такой спорт, что ты фактически рождался и умирал в одном клубе. Не было принято, чтобы такая звезда, как Михайлов, заканчивала где-то еще. Знаю, что Михайлов и Петров хотели перейти в СКА. Но им не разрешили.
– Тихонов?
– Нет, кто-то из руководства армейского спорта.
– Петров даже с Тарасовым в открытую при всех ругался. С Тихоновым тоже?
– Владимир Владимирович, думаю, и сейчас такой (смеется). Его ничто не сломает. Помню, мы с Фетисовым опоздали на банкет после сезона, кажется, 78/79. Приезжаем – и видим, что у Тихонова слезы на глазах! Какая-то там произошла конфликтная ситуация – то ли тост Михайлов или Петров жесткий сказали, то ли еще что-то. Это тоже понятно – люди 10-12 лет тащили сборную на себе и привыкли к другому отношению.
– Третьяк рассказывал, что Тихонов способен был нарушать должностные инструкции – так, разрешал ему, вратарю, жить в одноместном номере, что гражданам СССР за границей было запрещено. Чтобы ни на секунду не выходили из-под наблюдения.
– Думаю, причина прозаичнее – всё было в жесткой валютной экономии. Бухгалтерия просто не разрешала жить по одному. Всё было связано не с идеологией, а с финансированием. Владику же, естественно, делалось предпочтение. Он был самым старшим. А роль вратаря и так всем понятна.
– Известна история с уходом Третьяка после Сараево-84, когда он попросил Тихонова о возможности не жить на сборах и приезжать на матчи из дома, но тренер ответил: «Дисциплина на всех одна. Другие тогда скажут: «А почему не мы?» Правда сказали бы?
– Мы относились к Владику с огромным уважением. Поэтому не думаю, что мы бы начали возражать. А то, что это произошло… Полагаю, просто начался новый олимпийский цикл.
– А Тихонов верил в Белошейкина?
– Вы сами дали ответ на этот вопрос. Парень-то был очень талантливый.
– Полной пятеркой вы впервые сыграли на знаменитом победном Кубке Канады.
– Это так, но подробности того, как Тихонов нас впервые объединил, хоть убей, не помню.
– То, что Харламова туда не взяли, стало для вас шоком?
– Не думал, что так будет. Когда Харламова куда-то не брали – это не могло не удивить. С ним у нас были очень добрые отношения, он всегда с молодежью любил общаться – со Славой, со мной. Отдыхали в Ялте вместе.
– Из Тихонова когда-то прорывалось наружу – не винил он себя в гибели Харламова? Крутов, по рассказу жены, себя винил – ведь вместо него в Канаду поехал именно он.
– Не сомневаюсь, что внутри себя Тихонов переживал. Он же ему не враг был… Но давайте будем честны. Тренер не взял игрока на турнир по хоккейным соображениям. Команда выиграла, разгромив хозяев в финале – 8:1. А с человеком случилась трагедия. Это жизнь. Какое-то мгновение. Почему он должен брать это на себя?
– Какова роль Тихонова в двух выдающихся победах над канадцами – той самой 8:1 в Кубке Канады и 6:0 в третьем матче Кубка Вызова?
– Все это было основано на тихоновских подготовке и анализе. Он знал, к чему готовиться, как преодолевать канадское силовое давление, как бороться на пятаке и бортах.
– В раздевалке во время тех матчей он что-то яркое говорил? Вообще Тихонов был мастером художественного слова?
– Я бы не сказал. Он, считаю, больше был мастером кропотливой подготовки и тактического задания, психологического умения выжать из игрока максимум.
– Таких фокусов, как пение Тарасовым «Интернационала» в перерыве матча, у него не было?
– Нет. Он всегда рассчитывал прежде всего на свою систему подготовки. И знал, кому нужно «пихануть», кого подбодрить.
– По раздевалке у него что-то когда-то летало, как у Майка Кинэна?
– Нет. Но, подобно Кинэну, обидно высказаться в чей-то адрес мог. В то же время с себя спрашивал больше всех. Это шло не от ненависти к кому-то, а от желания победить и максимализма, который был в нем заложен.
– Известно, что Тихонов не водил машину. Сам он рассказал в интервью, что ему это запретил в 1984 году министр обороны СССР маршал Устинов.
– На самом деле, думаю, он просто экономил время. Будучи пассажиром, он мог писать, готовиться, размышлять. Ведь, как я понял по его архивам, у него был чуть ли не по минутам расписан каждый день. А потом все тренировки складывались по сезонам в отдельные альбомы, и вся его тренерская карьера досконально там расписана. С характеристиками каждому игроку, с тем, как мы адаптируемся к каждому упражнению.
– Как Тихонов одевался?
– Достаточно броско. У него были яркие рубашки, модные клетчатые пиджаки. Следил за модой и своим внешним видом.
– Сам или жена?
– Конечно, Татьяна Васильевна принимала в этом активное участие. Она вообще посвятила жизнь Виктору Васильевичу. Это был его тыл, его возможность отдохнуть. Она была его другом, Тихонова всегда понимала и умела расслабить, отвлечь от хоккея. При том что ей приходилось точно так же, как и женам игроков – ведь на сборах тренер проводил столько же времени, сколько и хоккеисты, никогда не делал себе поблажек. Понимал, что иначе ситуацию невозможно будет контролировать.
– Некоторые тренерские супруги создают этакий клуб жен игроков.
– Тихонов всегда старался решать все вопросы сам. И думаю, что это правильно.
– На вашей свадьбе в «Метрополе» Тихонов был?
– Нет. Зато он разрешил провести ее перед чемпионатом мира, что по тем временам было беспрецедентно. Учитывая, что там была вся команда. И собрал нас на легкий кросс и баню только следующим вечером.
– Ваша жена Жанна с трудом привыкла к режиму столь редкого общения с мужем?
– Это была цена того, чего мы добивались. И даже не обсуждалось.
– Кое-кем обсуждалось. Нина Крутова в интервью сказала: «Мы, жены, звали Тихонова Пиночетом».
– У меня жена относилась к этому с пониманием. Тем более что мы и в самоволку порой бегали. Когда ситуация позволяла и силы были – иногда-то до кровати доползти было невозможно. Весь тогдашний спорт жил по такому принципу – это в сегодняшнюю жизнь такое не вписывается, а в ту – вполне.
– Ловили часто?
– Изредка, но бывало. За этим следили вторые-третьи тренеры. Но тогда было проще – в те времена из Архангельского до центра Москвы можно было доехать за 20 минут. И вернуться, соответственно, тоже (улыбается).
– А были ли у Тихонова осведомители в ресторане гостиницы «Советская», где любили проводить время игроки ЦСКА?
– Не думаю. Скорее, они были у нас (улыбается). Он ведь тоже любил пообедать в «Советской». Какой там был шеф-повар Владимир Островский!
– Великий хоккеист 40-х – 50-х Шувалов рассказывал, что в бытность игроком Тихонов вообще не пил и не курил. А позже мог себе позволить?
– Он к этому был равнодушен. За компанию, особенно в последнее время, мог рюмочку-другую пригубить. Но никогда не злоупотреблял. И всегда боролся с этим.
– Но ведь того же Белошейкина неоднократно прощал.
– Потому что верил в него. Да он многих прощал. Когда люди на сборах 90 процентов времени, срывов не может не быть. И это не означает, что кто-то хлещет с утра до вечера – порой нагрузки такие, что и с фужера шампанского можно завалиться.
– Писалось, что Тихонов много раз вытаскивал игроков из сложных, конфликтных бытовых ситуаций. Например, Фетисова в Киеве.
– У каждого была своя история. В таких ситуациях к нему всегда можно было обратиться. Как и с квартирами.
– О корнях своих Тихонов когда-нибудь рассказывал?
– Да. Он был настоящим москвичом, который вырос во дворе. Родившись в 1930 году, он формировался как личность в военные и послевоенные годы – самые тяжелые. Сейчас идет достаточно сериалов, чтобы увидеть, какое это было время – бандитизм, хулиганство. Тихонов говорил: ему повезло, что он пошел в футбол, а потом в хоккей, потому что иначе жизнь могла сложиться и по-другому. А так его все в округе уважали, и ни к чему иному, кроме спорта, он не тянулся.
Его отец погиб на фронте, мама поднимала его в одиночку. Типично для того времени. С детских пор он понял, что за свой двор, за свою команду, за свой клуб он всегда пойдет до конца. Это те ценности, которые нельзя предать. Поэтому он так максимально и боролся всегда за результат. И за свое имя.
– Вы его в НХЛ могли бы представить?
– Тихонов – мудрый человек, и думаю, что в той системе ценностей и стимулов, которая там есть, он с какого-то момента разобрался бы. И понял, как там надо работать. Он человек абсолютно хоккейный, многое брал из НХЛ, смотрел матчи, анализировал тактику.
С другой стороны, понятно, что корни и хоккейная культура все равно разные, почти полярные. Самым интересным всегда было противостояние именно СССР и Канады, потому что Европа все равно ближе. Для нас тоже было много проблем, когда уже в зрелые годы мы уехали в НХЛ. Потребовалось время, чтобы понять, чем люди живут. Это Виктору Васильевичу было бы намного сложнее.
Чтобы быть мотиватором, тренеру главное увидеть и почувствовать, чем живут люди, какие фильмы смотрят, на чем они выросли, кто их герои. У него просто не хватило бы на это времени.
– Другом юности Тихонова был поэт Евгений Евтушенко. Он звал его в команду почитать стихи?
– У нас было очень много культурной программы. К нам приезжали наши самые выдающиеся актеры, писатели, мы много всей командой в театры ходили. В то время самим попасть на «Юнону и Авось» было не так просто – всегда были аншлаги. А если еще учесть наш график, это было и вовсе невозможно. Поэтому с удовольствием ходили коллективом в Ленком, встречались с труппой – Николаем Караченцовым, другими актерами. В группе поддержки с нами ездили и Иосиф Кобзон, и Александр Ширвиндт…
– Читал он много?
– Да. Не только книги, прессу тоже любил – особенно интервью с тренерами по другим видам спорта. Но писал сам он еще больше, чем читал. Жил хоккеем 25 часов в сутки.
– Когда-нибудь слышали от Тихонова какой-то анекдот?
– Были моменты. Чаще всего – в поезде, когда возвращались с победных матчей. Ничто человеческое ему было не чуждо.
– Дома вы у него часто бывали?
– Нечасто. Последние годы – чаще, как и на его даче в Одинцово.
– Аскетично он жил?
– То, что ему хотелось, он имел. В 80-е получил трехкомнатную квартиру на Большой Грузинской – по тем временам элитную. Больше ему и не надо было. Плюс хорошая дача, которую он любил.
– Когда вы вернулись из Штатов, Тихонов изменился?
– Здесь и проявилась его старая московская закалка. При той борьбе за ЦСКА, которая вытащила у него столько сил, только у него и могло хватить характера довести ее до конца. По-мужски не отдать клуб непонятно кому, негодяям. То, что он завоевал вместе с нами, он не отдал.
– Можно представить, что испытывал великий тренер, кода его не пускали в родной дворец.
– Что там происходило – не дай бог каждому такое пройти. Настоящий беспредел.
– А как тренер он изменился?
– Был такой же требовательный – но внутренне понимал, что это уже не тот ЦСКА, не те игроки. Были финансовые проблемы, не было базы. На периферии – в Магнитогорске, Тольятти – уже появились гораздо более состоятельные клубы.
– Удивились, что Олимпиаду в Альбервилле с совсем другим составом он смог выиграть?
– Все-таки там были еще ребята из советской школы хоккея. А выиграв, он доказал, тренером какого класса является. Кстати, немногие знают, что он и в Нагано-98 прилично помогал. Знаю, что Владимир Юрзинов его мнение после каждой игры узнавал, оно было ему интересно. Он был частью команды, пусть и скрытой.
– А что у них с Быковым случилось? Известно, что отношения между ними в какой-то момент стали крайне напряженными.
– Точно не знаю. Но Быков же не один, он работает в связке (с Игорем Захаркиным). Может, и не в Вячеславе там было дело. В целом же, думаю, это та же тема, что и во взаимоотношениях Тихонова с Тарасовым. Ребята тоже хотели самостоятельности, и их можно было понять.
– Будучи почетным президентом, он до последних дней стремился играть в ЦСКА важную роль.
– И сыграл: во многом благодаря ему высшее руководство страны обратило внимание на ЦСКА (и нашло ему спонсора – «Роснефть»).
– Вы видели, как растет Виктор Тихонов-младший. Могли ли предполагать, что он станет лучшим бомбардиром золотого для России чемпионата мира?
– Видя, как он тренируется и относится к делу, – конечно, мог. Вообще, Витя – копия деда на данном этапе. И внешне, и по отношению к хоккею. А внучка по характеру похожа на Виктора Васильевича еще больше. Она уже тренер, работает с женской хоккейной командой в Калифорнии.
– Вы были в раздевалке в Минске, когда внук повесил золотую медаль на шею деду со словами: «Дед, это твоя медаль»?
– Не был. Но, конечно, это очень позитивная история. Она дорогого стоит.
– С годами Виктор Васильевич помягчел? Те, кто познакомились с ним в последнее десятилетие, с трудом представляют себе, каким суровым он мог быть раньше.
– Главное, что он не озлобился. Это очень важно. Особенно на те 90-е, на ту борьбу. Он стал не то что мягче – просто более открытым. Потому что появилась уверенность и за Виктора, и за возрождающийся ЦСКА. Потому что он увидел отношение к хоккею со стороны президента страны – сколько строится катков. Ему и в Питер на матчи внука всегда нравилось ездить, он отмечал фантастическую атмосферу. И понимал Виктора, которого хотят видеть в ЦСКА, но он принял решение играть в СКА. Думаю, правильное.
– Виктор рассказывал мне, что дед страшно тяжело перенес гибель своего сына Василия. По-вашему, это его надломило?
– Конечно. К тому же Вася все время заботился о нем, был рядом. Это стало для него страшным ударом. Но держались и он, и Татьяна Васильевна стойко. Им очень помогло, что они были вдвоем.
Но скажу еще об одной вещи. О медицине. Он лежал в лучшем нашем военном госпитале, но условия в нем, считаю, оставляли желать лучшего. Хотя и перевозить его куда-то в другое место в таком возрасте и состоянии было невозможно.
– Когда последний раз виделись?
– В госпитале, за два дня до ухода – были там вместе с Александром Якушевым. С каждым днем ему было все хуже и хуже, и выглядел он уже очень плохо. Ему делали радиотерапию.
– То есть у него была онкология?
– Там была странная ситуация. Оказывается, это у него было еще с 2009 года. Но почему его тогда не возили в онкологическую клинику? Говорят, в тот момент пропустили. А сейчас оперировать уже было нельзя. У Виктора Васильевича с сердцем, с головой все было в порядке, но отнялись ноги. Пытались лечить радиацией…
– При последней встрече сказал что-то врезавшееся в память?
– Жаловался, что не дают выспаться, звонят и будят рано утром.
– Ловите себя на ощущении, что скучаете по Тихонову?
– С каждым днем всё больше. Хочется позвонить, пообщаться. А уже нельзя…
И.Рабинер, источник
Хорошо помню, что он один не предал «тирана» Тихонова.