Роман Разбейко: «Сейчас я точно знаю: хоккеисты мне рады»

Предыдущая часть: https://m.sports.ru/tribuna/blogs/nakonechnayana/2952934.html?

"Спорт – это не всегда про победы. Надо пройти всё"

— В мужском спорте есть зависть?

— Ну, меньше, чем в женском. Гораздо. Мужчины – они более спокойные, я так думаю, в этом. Не такие завистливые, как женщины. Это природа, наверное: мы больше солдаты.

— Чего вы требуете от ребят?

— Все эти годы я хочу добиться от них их личного желания тренироваться. Как в рассказе о Тунике: он сам пришёл к этому. Я, может быть, подтолкнул или подтолкну кого-то, но я хочу увидеть в них профессионалов, понимающих, что это им надо, а не мне. Есть дух команды, да, и у нас за него отвечают Григорий Владимирович (Григорий Пантелеев – прим. ред.) и Сергей Николаевич (Сергей Сухарев – прим. ред.). Но в работе силовой люди чётко должны понимать, что они делают это для себя. А что на льду происходит – я не знаю. Это не моё. Я могу только созерцать с трибуны, для меня всегда красиво (улыбается).

— За моральной поддержкой обращаются?

— Ну, мы со многими разговариваем: с кем-то более тесно, с кем-то моментами. Помню по прошлому сезону, вместе переживали "не победы", скажем так. Не поражения, а вот "не победы": один раз выиграли, другой – сыграли не очень хорошо и проиграли. Я какие-то истории, если могу, всегда рассказываю из личного опыта. И вообще спорт – это не всегда про победы. Надо пройти всё. Мне очень нравится, что лидеры, наши взрослые хоккеисты, реально понимают это. Бывает, заходишь в раздевалку после игры, а они: "Да нет, нет, всё хорошо. Мы уже пошли дальше. У нас пятьдесят игр". Это так классно! Они профессионалы.

— Вас быстро приняли в коллектив?

— Ну, я думаю, всё равно мы присматривались друг к другу в первый год. Я пришёл, когда сезон уже начался, и мог поменять структуру работы. Во время сезона не надо делать ненужные движения, которые мы допускаем, когда идёт предсезонка. Сейчас я вижу и точно это знаю: хоккеисты мне рады. У нас с некоторыми дружеские отношения, мы можем поговорить о чём-то, кроме хоккея, написать друг другу. Переписываемся даже с теми, кто покинул клуб, до сих пор. Они спрашивают у меня какие-то советы. Это как раз то общение с людьми, о котором я говорил.

"У Виолетты сейчас мотивации очень много. Она уже движется своим путём, а я просто рядом"

— Дочь говорит, что на тренировках вы включаете "плохого копа". Правда?

— Я понимаю, о чём она ведёт речь. Бывает, что на тренировках я хочу добиться от неё чего-то и становлюсь более требовательным, чем обычно в жизни. И она никак не может перестроиться и это воспринять. У меня был такой же момент с отцом. Все, кто тренируется у своих родителей, чувствуют эту грань между родителем и тренером, когда ты пробежал пять раз, упал, лежишь и тебе плохо, а тут слышишь: "Встала и пробежала шестой!" Здесь отец говорит: "Блин, это же моя дочка… А вдруг что?", а тренер должен сказать: "Встань и пробеги". Поэтому воспринимается по-разному. В принципе, я думаю, мы будем с годами только притираться. Надеюсь, если до взрослого спорта доживём, то будем понимать друг друга со взгляда. Так сейчас, в принципе, уже происходит на соревнованиях. Мы выработали с ней определённое поведение – отличное, кстати, от всех остальных. Ей это нравится, а я всегда к этому шёл. Допустим, у нас на соревнованиях в секторе для длины очень много тренеров, которые сидят на трибуне. Ну, они ж привыкли командовать, рычать… И вот, разбегается спортсменка – он говорит: "Ну что ты делаешь, куда ты ногу поставила?! Иди сюда, я тебе…" Она подходит к нему – он говорит: "Ты должна оттолкнуться этой ногой, а эту руку… Куда ты смотришь?!" А человек на соревнованиях не воспринимает информацию. Ему нужно дать чёткую картину, какой-то нюанс, и всё. То есть: "Полстопы назад и расслабься", или: "Попытайся что-то придумать". Так много можно на тренировке сказать – да и то не воспримешь... Так что эти тренеры, мне кажется, всегда выглядят смешно. Когда идёт забег на другой стороне стадиона, ты там не слышишь ничего – тем более, когда бежишь. А тут на трибуне тренер кричит: "Давай руками, давай работай-работай руками!" Кому это из восьми человек? Кто его слышит? Зачем ты кричишь..?

— Могли бы доверить Виолетту кому-то другому?

— Ну, пока нет. Мне задают этот вопрос другие тренеры, руководители, которые не в курсе наших дел. Типа: "Это сложно – тренировать ребёнка. Может быть, кто-то другой?" Возможно, конечно же, есть тренеры, которые бы нашли к ней подход… Но пока работает этот тандем, когда люди слышат и чувствуют друг друга, в нём вся сила тренировок. Можно давать самые правильные упражнения, может быть самая лучшая методика, но спортсмена тренер будет раздражать. Я это вижу, это встречается прямо везде. Тут главное – совместимость. Пока мы совместимы, мы будем работать. Если другой момент настанет – ну, что ж, мы сядем, что-то придумаем.

— Хотели бы тренировать кого-то ещё?

— Ну, может быть, в процессе тренировок придёт такое желание. Но я чётко понимаю, что не с её характером, по крайней мере на сегодняшний день. Женщины бывают такие, что не подпускают к себе больше женщин. Возможно, какой-то мальчик будет рядом тренироваться… Но насчёт женщин – пока, скорее всего, нет. Она не даст. И не одна она такая: я видел это в спортивной среде очень много, когда сам был спортсменом. Единственное – те были уже звёздами, а дочка ещё в самом начале пути. Чем звёзднее человек в спорте, тем более индивидуальный подход к нему нужен. И все требуют этого. В командных видах спорта чуть-чуть по-другому, но и то… Я наблюдаю за поведением футболистов (того же Роналду): да, он играет с командой. Но я думаю, что он с тренером общается на своём уровне. То есть тот не может просто так взять и сказать: "Упал, десять раз отжался". У Роналду – так вообще прямая зависимость! Он скажет: "Слушай, я зарабатываю в двадцать раз больше, чем ты. Чего ты командуешь мной? У меня всё есть". Не совсем это правильно: нужно всё-таки управлять командой. В этом и есть смысл тренера – найти общий язык со всеми и наладить целый механизм. Чтобы не было недовольных, не было тех, кто тянет одеяло на себя. Просто создать определённую ауру и в команде, и конкретно с какими-то людьми. Наверное, это важно.

— Какого будущего хотите для дочери?

— Того, которое мы строим сейчас.

— Можно сказать, воплощаете мечты молодости?

— А мы все так живём. По психологии: что не сбылось, мы переносим на своих детей и тем самым их травмируем, калечим, заставляем... Никто никого не заставляет. Наступает тот момент, когда человек говорит: "Я хочу сам". И когда ты это видишь, он пойдёт дальше. Ты уже не сможешь перенести на него свои беды или желания. Если это насильно, тогда это проблема. У Виолетты сейчас мотивации очень много. Я уверен, что если сейчас меня из этой ситуации вывести, то мотивация у неё не пропадёт. Она уже движется своим путём, это корабль отдельный. А я просто рядом (улыбается).

"Плачу, когда люди выигрывают олимпийское золото. Не могу удержаться, потому что я спортсмен"

— Что чувствуете, когда смотрите Олимпиаду?

— Ой, ну, конечно, у всех эмоции. Причём олимпийские эмоции – вообще другие! Я могу спокойно смотреть чемпионат мира, чемпионаты Европы, но когда это Олимпиада в любом виде… Я бы хотел сказать, что скупая мужская слеза, но она не мужская. Она спортивная. Я очень много плачу. Реально плачу, когда люди выигрывают олимпийское золото с искренними эмоциями: на вскриках. И я не могу удержаться, потому что я спортсмен. Сейчас на стартах была ситуация, когда Виолетта отпрыгала уже и соревнования закончились. Они закончились, и я пошёл наверх. Тренер стоит. Я говорю: "Дай воды". Беру бутылку и открутить её не могу. Руки трусятся! Он мне говорит: "Чего это ты? Всё же кончилось". А я ему: "Ты не понимаешь. Я не тренер сейчас, я спортсмен! У меня те же эмоции, только ещё больше, и я их не могу выхлестнуть. Она-то их высвободила на секторе, а я не могу". И так же происходит на трибуне, когда мы смотрим хоккей. Бывает, когда наши забивают гол, и он такой важный и нужный – мы там прыгаем, бьёмся в ладоши, обнимаемся… И меня реально трусит. Это адреналин, от него никуда не денешься. Это кайф.

— Три года до новой Олимпиады – это плюс?

— Этот вопрос надо задавать тем, кто выступал в этом году. Они находятся в форме. На самом деле корректировка четыре или три года не суть важна. Для молодёжи: кто-то не успеет вырасти, кто-то успеет. А взрослые – кому бы дотянуть… Может быть, им лучше. Это олимпийский цикл. Тут надо понимать просто, что организм не компьютер: есть травмы и так далее. Три или четыре года? Мне кажется, существенной роли не играет.

— У вас осталось что-нибудь из Сиднея?

— Осталась память, конечно. Моя, в голове. Я говорил уже, когда на радио ходил: Олимпиада – это самое большое приключение для тех, кто попадает туда. Ни с чем не сравнимое абсолютно. Когда ты живёшь в Олимпийской деревне с сотнями тысяч спортсменов из разных дисциплин, это фантастика! Естественно, там были какие-то сувениры, майки. В лёгкой атлетике принято хранить свои номера, но они куда-то делись все… Не понимаю, почему я так безбашенно к этому относился. Ну, форма олимпийская осталась. В какой-то момент нашёл её на даче чуть ли не потерянной. Она новая абсолютно. И, конечно, сейчас у меня лежит парадный костюм, надетый два раза погулять в город, с нашивками: "XXVII Олимпийские игры", "Сидней". На теле есть татуировка с олимпийскими кольцами (смеётся).