Лицо истины. Что будет после загубленной карьеры?
Ежедневно в восемь-девять часов вечера, в зависимости от того, когда темнело, он выходил из дома, смотрел, какая погода, проходил по лабиринту пересекающихся улиц и попадал на длинный серый проспект, в конце которого громыхали ночные клубы, а за ними находилось его любимое место. Вот и в этот необычайно понурый понедельник он как обычно зашел в фешенебельный, пафосный, но уже приевшийся ресторан-кабаре.
Переступив в миллионный раз порог, он замер: отсутствовал ожидаемый энтузиазм. Почти равнодушно он подумал: «Мутно что-то сегодня, надо пригубить». Когда он пил свое любимое вино и поднимал себе настроение тем фактом, что он все еще может позволить себе все, что простолюдины видят только во снах, у него в голове снова пронеслась подбадривающая мысль: «Я ведь долгое время каждый день пил это вино и еще столько же, а то и больше могу выпить! Да у меня весь мир под ногами!». Проглотив бокал и откинувшись на диван, он попытался привычно расслабиться, но нужный эффект все никак не приходил.
Вроде как именно в этот момент он, наконец, заметил и признал, что жизнь, приключения, большой мир, — все, что раньше он любил, такое сверкающее и манящее, существует уже по законам его прежней бурной жизни.
Светились перламутровые плечи; кокотки демонстрировали свои сияющие тела. Обведенные черными кругами глаза морфинисток обещали извращенные и сильные наслаждения; по-детски краснел коралловый рот на лице пажа. На руках персикового цвета поблескивали камни. А он смотрел на все это и думал: «Эй, проснись, ты снова можешь получить любую из этих женщин, потому что ты богат, красив и известен, потому что ты просто можешь!» Но напрасно ждал он того волнения в крови, которое так часто испытывал раньше перед входом в ночной ресторан, когда повсюду из-под одежды высовывались красивые женские ножки, а милые старлетки веером окружали его, словно бога или царя. Ведь теперь он знал, что это все ему осточертело. Блядь.
Он мог быть здесь сегодня, снова завтра и опять послезавтра, так часто, как ему этого захочется… И всегда было бы одно и то же, как и раньше, когда он был слеп. Он затянулся сигарой, будто в последний раз: жизнь наверху так же скучна, как и внизу, он просто вошел в другую комнату. Что цель — фата-моргана. Что отсюда он может пойти в еще одну комнату. И так далее. Но никогда не попадет в единственно нужную комнату, все комнаты одинаковы, все гейшы одинаковы, а все бабочки уникальны только с первого взгляда. Он осознал, что мечта — самое прекрасное в жизни, а свою мечту он уже давно потерял на дне стаканов, таблиц, турниров… Его почти пронзило подозрение о большой трагичности происходящего и об очаровании конечных истин; скрытая сущность жизни стала яснее, на него снизошло прозрение. Действительность сделалась призрачной, поблекла, растаяла. Туман, дымка, мимолетность. Он ехидно улыбнулся. Почти радостно выкристаллизовалось единственно верное решение.
Так и случилось: на следующее утро его выловили из реки, его лицо еще сохраняло едва заметное выражение сарказма, превосходства и меланхоличной иронии, которое обычно бывает на посмертных масках людей, понявших истину. А газетные заголовки гласили:
«Погиб бывший украинский футболист белорусского происхождения Артем Милевский».
Посвящается непройденному медосмотру в греческом клубе «Янина».
Основа текста и вдохновение: "От полудня до полуночи". Эрих Мария Ремарк
