Сон в летнюю ночь

Хосеп Гвардиола уже третий час сидел в пустом кабинете и ругался по-каталонски. Прилетев инкогнито через всю Европу и протащившись по заполненным тугими пятничными пробками улицам Москвы, он надеялся хотя бы на чашечку кофе и бутерброд. Но в здании РФС было тихо и пустынно. Охранник уже два раза заходил, и что-то извиняюще лепетал по-русски, в конце добавляя sorry. А потом снова исчезал в тёмных коридорах. Сергей Александрович Фурсенко к разговору основательно задерживался. А тут еще ударили неожиданно часы и стали бить полночь. И даже бой вызвал дрожь в тренере. Но окончательно его сердце упало, когда он услышал, что в замке двери тихонько поворачивается английский ключ.

Вцепившись в портфель влажными, холодными руками, Гвардиола чувствовал, что, если еще немного продлится этот шорох в скважине, он не выдержит и пронзительно закричит. Наконец дверь уступила чьим-то усилиям, раскрылась, и в кабинет бесшумно вошел Фурсенко. Гвардиола как стоял, так и сел в кресло, потому что ноги его подогнулись. Набрав воздуху в грудь, он улыбнулся как бы заискивающей улыбкой и тихо молвил:

— Боже, как ты меня испугал!

Да, это внезапное появление могло испугать кого угодно, и тем не менее в то же время оно являлось большою радостью. Высунулся хоть один кончик в этом запутанном деле.

— Ну, говори же скорей! Ну! Ну! — прохрипел Гвардиола, цепляясь за этот кончик. — Что все это значит?!

— Прости, пожалуйста, — глухим голосом отозвался вошедший, закрывая дверь, — я думал, что ты уже ушел.

И Фурсенко, не снимая кепки, прошел к креслу и сел по другую сторону стола. Надо сказать, что в ответе Фурсенко обозначилась легонькая странность, которая сразу кольнула Пепа, в чувствительности своей могущего поспорить с сейсмографом любой из лучших станций мира. Но долго по поводу этой странности каталонец не стал размышлять. Не до того было.

— Почему же ты не позвонил? Что означает вся эта петрушка с Эйндховеном?

— Ну, то, что я и говорил, — причмокнув, как будто его беспокоил больной зуб, ответил президент РФС, — нашли его в трактире в Кратово.

— Как в Кратово? Это под Москвой? А твиты из Эйндховена?!

— Какой там, к черту, Эйндховен! Напоил Хиддинка, и начали оба безобразничать, в том числе посылать твиты с пометкой «Эйндховен».

— Ага... Ага... Ну ладно, ладно... — не проговорил, а как бы пропел Гвардиола. Глаза его засветились желтеньким светом. В голове сложилась праздничная картина позорного снятия Дика с работы. Освобождение! Долгожданное освобождение России от этого бедствия в лице Адвоката! 

— Подробности! — сказал Гвардиола, стукнув пресс-папье по столу. И Фурсенко начал рассказывать подробности. Никто, конечно, и мысли не допустил о том, что Дик может быть в Эйндховене. Все сейчас же согласились с предположением Фурсенко, что Адвокат, конечно, в кратовском «Эйндховене».

— Где же он сейчас? — перебил администратора взволнованный тренер.

— Ну, где же ему быть, — ответил, криво ухмыльнувшись, президент РФС, — натурально, в вытрезвителе.

— Ну, ну! Ай, спасибо!

А Фурсенко продолжал свое повествование. И чем больше он повествовал, тем ярче перед каталонским тренером разворачивалась длиннейшая цепь адвокатских хамств и безобразий, и всякое последующее звено в этой цепи было хуже предыдущего. Чего стоила хотя бы пьяная пляска в обнимку с Хиддинком на лужайке перед въездом на базу под звуки какой-то праздношатающейся гармоники! Гонка за какими-то гражданками, визжащими от ужаса! Попытка подраться с буфетчиком в самом «Эйндховене»! Разбрасывание зеленого лука по полу того же «Эйндховена». Разбитие восьми бутылок «Вдовы Клико». Поломка счетчика у шофера такси, не пожелавшего подать Дику машину. Угроза арестовать граждан, пытавшихся прекратить Диковы паскудства. Словом, темный ужас.

Адвокат был хорошо известен в футбольных кругах Европы, и все знали, что человек этот — не подарочек. Но все-таки то, что рассказывал президент про него, даже и для Дика было чересчур. Да, чересчур. Даже очень чересчур... Колючие глаза Гвардиолы через стол врезались в лицо президента РФС, и чем дальше тот говорил, тем мрачнее становились эти глаза. Чем жизненнее и красочнее становились те гнусные подробности, которыми уснащал свою повесть президент... тем менее верил рассказчику тренер. Когда же Фурсенко сообщил, что Дик распоясался до того, что пытался оказать сопротивление тем, кто приехал за ним, чтобы вернуть его в Москву, тренер уже твердо знал, что все, что рассказывает ему вернувшийся в полночь президент, все — ложь! Ложь от первого до последнего слова.

Адвокат не ездил в Кратово, и самого Фурсенко в Кратово тоже не было. Не было пьяного Хиддинка, не было разбитого стекла в трактире, Дика не вязали веревками... — ничего этого не было. Лишь только тренер утвердился в мысли, что президент ему лжет, страх пополз по его телу, начиная с ног, и дважды опять-таки почудилось тренеру, что потянуло по полу гнилой малярийной сыростью. Ни на мгновение не сводя глаз с президента, как-то странно корчившегося в кресле, все время стремящегося не выходить из-под голубой тени настольной лампы, как-то удивительно прикрывавшегося якобы от мешающего ему света лампочки газетой, — тренер думал только об одном, что же значит все это? Зачем так нагло лжет ему в пустынном и молчащем здании слишком поздно пришедший на встречу президент РФС? И сознание опасности, неизвестной, но грозной опасности, начало томить душу тренера.

— Ну, одолели наконец, погрузили в машину, — гудел Фурсенко.

И тут вдруг глаза Гвардиолы округлились и стали совершенно безумными, и он уставился в спинку кресла. Сзади кресла, на полу, лежали две перекрещенные тени, одна погуще и почернее, другая слабая и серая. Отчетливо была видна на полу теневая спинка кресла и его заостренные ножки, но над спинкою на полу не было теневой головы Фурсенко, равно как под ножками не было ног президента. «Он не отбрасывает тени!» — отчаянно мысленно вскричал Гвардиола. Его ударила дрожь. Фурсенко воровато оглянулся, следуя безумному взору тренера, за спинку кресла и понял, что он открыт. Он поднялся с кресла (то же сделал и каталонец) и отступил от стола на шаг, сжимая в руках портфель.

— Догадался, проклятый! Всегда был смышлен, — злобно ухмыльнувшись совершенно в лицо тренеру, проговорил Фурсенко, неожиданно отпрыгнул от кресла к двери и быстро двинул вниз пуговку английского замка. Тренер отчаянно оглянулся, отступая к окну, ведущему в сад, и в этом окне, заливаемом луною, увидел прильнувшее к стеклу лицо Каринэ Гюльазизовой и ее голую руку, просунувшуюся в форточку и старающуюся открыть нижнюю задвижку. Гвардиолу окатило ледяной волной, но, к счастью для себя, он превозмог себя и не упал. Остатка его сил хватило на то, чтобы шепнуть, но не крикнуть:

— Помогите...

И в это время радостный неожиданный крик петуха долетел из сада, из того низкого здания за тиром, где содержались птицы, участвовавшие в программах. Горластый дрессированный петух трубил, возвещая, что к Москве с востока катится рассвет. Дикая ярость исказила лицо Каринэ, она испустила хриплое ругательство, а Фурсенко у дверей взвизгнул и обрушился из воздуха на пол. Крик петуха повторился, Гюльазизова щелкнула зубами, и ее волосы поднялись дыбом. С третьим криком петуха она повернулась и вылетела вон. И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись горизонтально в воздухе, напоминая летящего купидона, выплыл медленно в окно через письменный стол Фурсенко.

Седой как снег, без единого черного волоса старик, который недавно еще был Хосепом Гвардиолой, подбежал к двери, отстегнул пуговку, открыл дверь и кинулся бежать по темному коридору. У поворота на лестницу он, стеная от страха, нащупал выключатель, и лестница осветилась. Сбежав вниз, Гвардиола увидел охранника, заснувшего на стуле в вестибюле. Тренер прокрался мимо него на цыпочках и выскользнул в главную дверь. На улице ему стало несколько легче. Он, задыхаясь, побежал через широкую улицу на противоположный угол. Через минуту он был уже возле него. Никто не успел перехватить машину.

— В Шереметьево, дам на чай, — тяжело дыша и держась за сердце, проговорил старик.

— В Выхино еду, — с ненавистью ответил шофер и отвернулся. Тогда Гвардиола расстегнул портфель, вытащил оттуда бумажку в сотню евро и протянул их сквозь открытое переднее окно шоферу. Через несколько мгновений дребезжащая машина, как вихрь, летела по кольцу Садовой. Седока трепало на сиденье, и в осколке зеркала, повешенного перед шофером, Пеп видел то радостные шоферские глаза, то безумные свои.

Через тридцать пять минут с полосы аэропорта взлетел самолёт и начисто пропал в темноте. С ним вместе пропал и Гвардиола.

P.S. Самые свежие новости от Red-Army читайте в нашем твиттере

P.P.S. Врагам - СЮДА