7 мин.

Я совсем не застал величие Марадоны. Но никак не могу перестать думать о нем

2 k

Портрет легенды от Виталия Суворова.

Если вы имеете хоть какое-нибудь отношение к футболу, то наверняка задумываетесь о Марадоне как минимум пару раз в год. От Диего невозможно увернуться: то яростное выступление с какого-нибудь балкона в Венесуэле, то философские разговоры с Кустурицей; то сел на трон, то чуть не рухнул с трибуны; то Кастро, то Месси, то Буш. Закончив с футболом еще в прошлом веке, Марадона все эти годы врывался в наше сознание с такой регулярностью, будто за окном по-прежнему 80-е – а весь мир так и остался для него одной большой штрафной площадью.

К сожалению, я совсем не застал Диего на поле – если, конечно, не считать пару-тройку не самых изящных перформансов в матчах, которых лучше бы вообще не было. Но даже это не мешало мне отчетливо ощущать почти волшебную связь – и время от времени закрывать глаза на вещи, которые не прощались бы ни одной другой знаменитости. В конце концов, мы прекрасно знаем, что никого в истории спорта не обожали так сильно, как Марадону. Но правда и в том, что ни один футболист не отвечал народу такой же взаимностью – и именно поэтому с каждым годом Диего любили только сильнее.

Удивительная способность Марадоны видеть в людях людей, даже когда вокруг собираются миллионы, забросила его на недостижимую для любого другого спортсмена высоту. Диего чувствовал сердцебиение погрязшего в социальных проблемах Неаполя так, будто провел там всю жизнь. Его связь с Аргентиной бессмысленно пытаться описать какими-либо словами. Даже в кино о себе (том самом в исполнении Кустурицы) Диего куда органичнее смотрелся в аргентинских трущобах – с потертыми стенами и потрепанными местными за спиной – чем в компании очередного оторвавшегося от народа диктатора. 

«Италия уважает Неаполь, только когда впереди игра с Аргентиной», – говорил Марадона в 80-х, а затем отказывался от многомиллионного контракта с американской компанией IMG, которая требовала от него принять двойное гражданство. И если это и был популизм, то в самом хорошем смысле этого слова: Марадона знал, чего хотят люди, делал именно это и никогда не требовал ничего взамен. «Я счастлив приносить счастье стольким людям, – говорил он. – Это моя главная гордость».

Быть Марадоной – человеком, которому верят как посланнику Бога, и восхищаются, как отважным революционером, – возможно, самая тяжелая работа из всех, что когда-либо либо были в футболе. Неудивительно, что в какой-то момент эта работа поглотила его целиком, а затем постепенно разрушила все остальное. «Жизнь Марадоны – его личная драма, – сказал однажды Хорхе Вальдано. – Все человечество ему завидовало, а он завидовал всем вокруг. Все хотели жить, как Марадона, а он хотел жить, как все. Он хотел вставать в восемь утра и вести своих детей в школу. На обратном пути зайти в магазин за продуктами, а вечером прогуляться вместе с женой и детьми по улице или поужинать в ресторане». 

Возможно, Марадона – не единственный исторический персонаж, который сталкивался с подобным давлением. Но удивительно другое: даже когда жизнь Диего превратилась в убийственный коктейль из драмы и фарса, он не закрылся и не озлобился, а в какой-то степени просто пожертвовал эту жизнь окружающим – почти что с напором романтичного подростка, который слишком буквально воспринял фразу Дядюшки Бена про силу и ответственность.

Когда в 1984-м «Наполи» и ФИФА отказались устроить товарищеский матч, чтобы собрать деньги больному ребенку, Марадона созвал друзей, прикатил к нужному дому на окраине Неаполя и сыграл в футбол прямо во дворе, примагнитив четыре тысячи зрителей. Бывший полузащитник сборной Ирландии Лиам Брэйди вспоминал, что Диего откликался почти на любую просьбу – и всегда был готов прилететь даже в самое забытое богом место: «Если вы о чем-то его просили, и он вас знал, он обязательно приезжал. И, конечно же, устраивал настоящее шоу». 

Когда Гари Линекер прикатил в Аргентину, чтобы в очередной раз попробовать выловить Марадону для интервью (предыдущие попытки заканчивались неудачей), Диего встретил его почти как потерявшегося в детстве брата – но важно, что точно такое же отношение получали и самые обычные бедняки, встречавшиеся ему на улицах Каракаса, Белграда и Буэнос-Айреса. «С партнерами по команде было так же, – рассказывал Брейди. – Что меня особенно удивляло, так это его реакция на их промахи. Он создавал для них кучу моментов, которые они не реализовывали, но никогда в жизни он не поднимал руки вверх в стиле: «Как же ты умудрился промазать, а?» Он никогда не давал партнерам понять, что они недостаточно хороши для него. Поэтому они его обожали». 

В карьере Марадоны было полно кинематографичных моментов (один из моих любимых: перед матчем чемпионата мира 1990 года некоторые из игроков сборной Камеруна в буквальном смысле начали плакать, когда увидели его в подтрибунке – поверить, что они вот-вот выйдут с Диего на одно поле, было решительно невозможно). При этом каким-то магическим образом вокруг Марадоны как будто никогда не было ощущения фальши, чего-то продуманного, желания выдать среднее за хорошее, хорошее – за великое. 

Диего не конструировал свою мифологию, не пририсовывал вымышленные голы, не умалчивал вещи, за которые всегда было стыдно. Конечно, заносить Марадону в список примеров для подражания – довольно абсурдная штука (даже если абстрагироваться от всех возможных зависимостей). Чаепития в кабинетах тиранов, вечеринки у мафиози, дружбы с сомнительными политиками – всего этого было так много, что кажется, будто жизнь Марадоны растянулась на пару веков. 

При этом даже здесь Диего как будто слегка отличался от всех остальных, и – по крайней мере, по ощущениям – раскуривал сигары с Чавесом и Моралесом не потому, что получал за это несколько самолетов, а потому что искренне верил, что эти ребята – добро, а Запад – зло. И хотя в масштабах истории нет никакой разницы, в чем именно заключается твоя мотивация, мне все же кажется важным провести эту расплывчатую границу (ну или просто убедить в ее существовании самого себя). К счастью, даже в таких ситуациях Диего оставался собой – потому что если бы на его месте оказался какой-нибудь коварный злодей, стройное войско марадонистов непременно пустилось бы в крестовый поход против капитализма еще в 90-х.

Тяжело отделаться от мысли о том, что последние тридцать лет жизни Диего почти целиком превратились в один больший балаган – пожалуй, слишком большой даже по его меркам. «Неприятный осадок у меня остался, – сказал как-то он. – Как будто я мог бы стать чем-то большим, чем я стал. В душе я чувствую себя виноватым». Впрочем, для тех, кто грустит у площадей и стадионов сегодня, личная драма Марадоны никогда не перекрывала самое важное. Как сказал Гвардиола, прощаясь с Диего на пресс-конференции: «Марадона сделал футбольный мир лучше. Помню, как около года назад увидел в Аргентине баннер. На нем было написано: «Не важно, что ты сделал со своей жизнью, Диего. Важно, что ты сделал для нашей». Думаю, эти слова идеально ему подходят».

Диего вошел в историю с разных сторон – как, вероятно, лучший футболист всех времен; как один из самых противоречивых людей 20-го века; как человек, который взлетал выше всех, а потом опускался так низко, что мы глазам своим не могли поверить. Но прежде всего, Марадона безусловно был самым народным спортсменом из всех, кого мы когда-либо видели. И кажется, что для тех, кто никак не может перестать думать о нем в последние дни, это гораздо важнее всего остального.

Марадона – лучший дриблер с феноменальным количеством голов и ассистов. Но разве правда, что он выигрывал Серию А в одиночку?

Фото: Gettyimages.ru/Marcos Brindicci / Stringer, Michael Kunkel; globallookpress.com/imago sportfotodienst via www.im/www.imago-images.de, Alexander Wilf/Russian Look, x99/ZUMAPRESS.com

logoДиего Марадона