3 мин.

Я разлюбил тебя

29

Ты большая в любви

Ты большая в любви.

Ты смелая.

Я — робею на каждом шагу.

Я плохого тебе не сделаю,

а хорошее вряд ли смогу.

Все мне кажется,будто бы по лесу

без тропинки ведешь меня ты.

Мы в дремучих цветах до пояса.

Не пойму я —что за цветы.

Не годятся все прежние навыки.

Я не знаю,что делать и как.

Ты устала.Ты просишься на руки.

Ты уже у меня на руках.

"Видишь,небо какое синее?

Слышишь,птицы какие в лесу?

Ну так что же ты?

Ну?

Неси меня!"

А куда я тебя понесу?..

К добру иль к худу

К добру ты или к худу,

решает время пусть.

Но лишь с тобой побуду,

я хуже становлюсь.

Ты мне звонишь нередко,

но всякий раз в ответ,

как я просил, соседка

твердит, что дома нет.

А ты меня тревожишь

письмом любого дня.

Ты пишешь, что не можешь

ни часу без меня,

что я какой-то странный,

что нету больше сил,

что Витька Силин пьяный

твоей руки просил.

Я полон весь то болью,

то счастьем, то борьбой…

Что делать мне с тобою?

Что делать мне с собой?!

Смотреть стараюсь трезво

на все твои мечты.

И как придумать средство,

чтоб разлюбила ты?

В костюме новом синем,

что по заказу сшит,

наверно, Витька Силин

сейчас к тебе спешит.

Он ревностен и стоек.

В душе — любовный пыл.

Он аспирант-историк

и что-то там открыл.

Среди весенних лужиц

идет он через дождь,

а ты его не любишь,

а ты его не ждешь,

а ты у Эрмитажа

стоишь, ко мне звоня,

и знаешь — снова скажут,

что дома нет меня.

Я разлюбил тебя

Я разлюбил тебя… Банальная развязка.

Банальная, как жизнь, банальная, как смерть.

Я оборву струну жестокого романса,

гитару пополам — к чему ломать комедь!

Лишь не понять щенку — лохматому уродцу,

чего ты так мудришь, чего я так мудрю.

Его впущу к себе — он в дверь твою скребется,

а впустишь ты его — скребется в дверь мою.

Пожалуй, можно так с ума сойти, метаясь…

Сентиментальный пес, ты попросту юнец.

Но не позволю я себе сентиментальность.

Как пытку продолжать — затягивать конец.

Сентиментальным быть не слабость — преступленье,

когда размякнешь вновь, наобещаешь вновь

и пробуешь, кряхтя, поставить представленье

с названием тупым «Спасенная любовь».

Спасать любовь пора уже в самом начале

от пылких «никогда!», от детских «навсегда!».

«Не надо обещать!» — нам поезда кричали,

«Не надо обещать!» — мычали провода.

Надломленность ветвей и неба задымленность

предупреждали нас, зазнавшихся невежд,

что полный оптимизм — есть неосведомленность,

что без больших надежд — надежней для надежд.

Гуманней трезвым быть и трезво взвесить звенья,

допрежь чем их надеть,— таков закон вериг.

Не обещать небес, но дать хотя бы землю.

До гроба не сулить, но дать хотя бы миг.

Гуманней не твердить «люблю…», когда ты любишь.

Как тяжело потом из этих самых уст

услышать звук пустой, вранье, насмешку, грубость,

и ложно полный мир предстанет ложно пуст.

Не надо обещать… Любовь — неисполнимость.

Зачем же под обман вести, как под венец?

Виденье хорошо, пока не испарилось.

Гуманней не любить, когда потом — конец.

Скулит наш бедный пес до умопомраченья,

то лапой в дверь мою, то в дверь твою скребя.

За то, что разлюбил, я не прошу прощенья.

Прости меня за то, что я любил тебя.