Жили две собаки
Жили две собаки. Черная и грязная, и белая, такая же грязная. Нормально жили. Не хуже некоторых других. Прятались по ночам в заброшенных "Лужниках", вместе бегали в соседний парк - еду клянчить, да на людей смотреть. Зимой спали обнявшись, грели друг друга. В общем, нормально всё у них было. Другим и такая жизнь за счастье.
А потом одна из них пропала. Проснулась как-то черненькая под гул московский, а собратии по жизни собачьей след простыл. И день её нет, и два. Черненькая и стадион весь обегала, и в парке сутками крутилась, и даже возле храма, где и смысла ошиваться нет - молящие не падки до дворняг - и там дежурила, пока божья старушка сучьей нехристью не обозвала, да бутылкой из под святой воды не запустила. Исчезла беленькая, как будто не бывало ее никогда. Даже запаха не осталось.
А главное - мир не изменился. Солнце такое же тусклое, вода с протекающей крыши стадиона так же ржава, и даже в парке всё то же, что и день, и неделю, и месяц назад - бегут прохожие туда-сюда. Несутся по аллеям, словно впереди счастье великое или кусок мяса с половину земли размером. И не заметил никто, что стало их на одного меньше. Стоит черненькая среди лиц мелькающих, грустит. Теряется в догадках.
А вдруг что плохое случилось? Может, вышла беленькая ночью прогуляться, да и попалась в руки бомжам. А что бездомным до дружбы животной? Взяли, да и съели беленькую, хвостом не поперхнувшись. Или кони, а то и свиньи затоптали... Всякое ведь бывает...
Но жива-целехонька беленькая. Вышла ночью прогуляться, а навстречу мужик со смены возвращается. И так он на заводе фракции принял, что обуяла его жажда добро творить. Во всю ширину души православной. А тут беленькая. Мужик и взял ее домой. Жена в дверях противилась, да где там? Он её и не услышал, только успел накормить приказать, да и рухнул в одежде поперек дивана. Тяжко оно, добро делать.
А утром проснулся, на кухню за пивом прошлепал, так чуть на тот свет со страху и не отправился. Сидит в углу чудовище грязное и глазищами зыркает. Благо вспомнил, что не горячка это, а сам вчера притащил. Но всё равно - два стакана водки приговорил и лишь тогда полегчало.
Жена молодец оказалась - в ванне отмыла и выяснилось, что собака на удивление светлого окраса, и даже пушистая местами. И глаза не страшные, а испуганные. С непривычки, думал мужик. Ошибался. Не обстановка на беленькую давила, а что сейчас разберутся, да и отправят за порог. У нее такое бывало - щенком дети не раз к теплу да еде таскали, и только-только хорошело, как приходили взрослые и выкидывали обратно, к подвалам и помойкам. Но тогда ладно, молодость. Сейчас другое - и дом на стадионе есть, и соседка. Уклад устоявшийся. Ну как, сейчас опрокинет и поймет, что не нужна? Где тогда черненькую и стадион искать? Куда деваться?
Но беленькой повезло. Мужик кондиции догнал и подобрел еще пуще. Сбегал в магазин и вместо бутылки вырезки притащил. Жена увидела - так и слегла от счастья на полдня. И ребетенок с ходу прикипел, всё гладил беленькую, смеялся. Ему же, пятилетнему, не объяснишь, что не подарок это, а дурь по пьяной лавке. Ну ничего, подрастет - сам разберется, что добро только из под бутылки вершится. И что нет в этом мире ничего постыднее добра.
Так и обрела беленькая дом.
А что же черненькая? Погрустила недельку, да и думать забыла. В раздевалках колбасное производство открыли, так она через месяц и в парк бегать перестала. На отходах зажирела пуще беленькой.
Только не черненькая то была, а Сергей Прядкин. Проснулся как-то на куче старого рубероида, а Фурсенко и след простыл. И день его нет, и два. И некому стало задницу вылизывать. Прядкин и стадион весь обегал, и в парке сутками крутился, и даже у метро, где смысла ошиваться нет, и там дежурил, пока болельщик сучьей нехристью не обозвал, да бутылкой не запустил. Исчез Фурсенко, будто и не бывало его никогда. Даже запаха не осталось.
То ли бомжи съели, то ли кони да свиньи затоптали...
Но главное - мир не изменился. Солнце такое же тусклое, вода с протекающей крыши стадиона так же ржава, и даже в парке всё то же, что и день, и неделю, и месяц назад - бегут прохожие туда-сюда. Несутся по аллеям, словно впереди счастье великое или кусок мяса с половину земли размером. И не заметил никто, что стало их на одного меньше...
Жорж-Луи Бюффон