Он хотел играть за «Шинник», но его не взяли. Теперь он ищет деньги Путина
Интервью, в котором есть и про футбол.
Роман Анин – главный в отделе расследований «Новой газеты», одного из последних свободных медиа России. Анин и его команда – первые в cтране, кто подробно рассказал о связях Сергея Прядкина с немецким трансферным агентством и деталях контракта Фабио Капелло, виолончелисте Ролдугине и итальянской вилле Ротенбергов и российском танкисте, которого отправили воевать на Донбасс.
При этом в юности Анин даже не думал о журналистике. Он занимался футболом и хотел стать профессиональным игроком. Он до сих пор ездит на все большие турниры сборных (и часто о них пишет). Мы поговорили, как можно прийти из молдавской футбольной школы к статусу главного по расследованиям в русских медиа.
***
– Ты когда-то занимался футболом. Как это было?
– Сначала я играл в команде «Конструктор», это была команда Валеры Зеленого, одного из главных авторитетов Молдавии. Легендарный криминальный авторитет, его потом убили. Сменил команду, играл там до 18 лет, все было серьезно: юниорская команда высшей лиги, открывается путь в сборную Молдавии и профессиональный футбол. Более того, я уже какие-то небольшие деньги получал. Играл в нападении, потому что был очень быстрым, на 100 метрах выбегал из 11 секунд.
В 2004-м моя семья переехала из Молдавии в Ярославль. Во-первых, в Молдавии было невозможно работать и нищенское существование. Во-вторых, мы все-таки русскоязычная семья. В Молдавии с этим проблем не было, но когда у родителей появилось предложение по работе, они переехали в Россию. Тренер долго не хотел меня отпускать, просил отца меня оставить. Он хотел отвезти меня на сборы на Кипр, где нас бы показывали разным клубам, в том числе из премьер-лиги.
– Что было после переезда?
– После переезда я был в депрессии, плохо представлял себе жизнь без футбола. Первое время с трудом понимал, чем еще могу заниматься. Я правда хотел стать профессиональным игроком.
«Шинник» тогда играл в премьер-лиге, у меня там товарищ играл в команде 1988 года. Он меня привел на тренировку, а я был только после сборов в Молдавии, был в очень хорошей форме. Говорю тренеру: «Дайте два раза потренироваться, понравлюсь – возьмете, не понравлюсь – не возьмете». Мне отвечают: «В команде нет мест». Я говорю: «Как не мест? Я не говорю, что я Роналдиньо, но вы посмотрите, тогда и поймете. Одну тренировку просто дайте». Не дали. Потом много ходило слухов, что в те годы, чтобы попасть в «Шинник», нужно было заплатить. Но точно не знаю.
Я попал в областную команду, куда меня сразу взяли, я был гораздо лучше других. Но там был несерьезный подход. Ребята идут после тренировки – по сигарете, по пивку. Для меня это было просто немыслимо. В итоге я бросил футбол. Хотел, но не сложилось.
– Как ты попал в журналистику?
– Новую профессию я выбрал случайно: лежал на диване, смотрел футбол, кто-то ужасно комментировал. Я думал: «Человек же просто не понимает в футболе». Подумал, что у меня получится лучше. Стал смотреть, кто комментаторы по профессии, выяснил, что они журналисты. Решил поступать на журфак. В Ярославле он был, но мне сказали, что он плохой, лучший – в МГУ. Я был такой почти налысо бритый спортсмен, но со второй попытки поступил. На первом курсе оказался в «Новой газете».
– Семь-восемь лет назад в «Новой газете» уже были серьезные расследования Андрея Сухотина про футбол. Ты имел к ним отношение?
– Да, про Прядкина, про Капелло. Когда Андрей пришел, у него была информация по поводу Прядкина и о том, что тот проводит сделки через компанию GiRRus. А я к тому моменту состоял в международных консорциумах расследователей. Обратился к коллегам из Германии, которые достали документы на GiRRus из реестра немецкого суда. Там черным по белому написано: учредители этой компании – Прядкин и Сарсания. Все было ясно: зарубежная компания руководителя премьер-лиги занимается трансферами и получает комиссию.
То же самое с Капелло. Когда источник слил Андрею контракт Капелло, там комиссионные платились в страны офшорной юрисдикции. Я обращался к коллегам из Италии, они звонили сыну Капелло, мы все пробивали.
– Почему история с Прядкиным не имела продолжения? Он как был президентом лиги, так и остался.
– Что бы ты ни написал, в стране ничего не происходит. Прядкин – из той же оперы. Журналистика перестала быть четвертой властью в России. Она баламутит воду, но ни к чему это не приводит. Подорвано доверие к самому институту.
Плюс обществу насрать. Чтобы институт был сильным, общество должно быть мотивированным. Когда в России сотни тысяч людей начнут выходить после убийства Политковской, как это происходит в Европе, тогда СМИ будут на что-то влиять. А так пройди в России, спроси, знают ли люди, кто такая Политковская. Из десяти ответит один. Спроси в Париже – из десяти ответят трое-четверо.
– Думаешь, доживешь до момента, когда люди начнут выходить на улицу?
– Думаю, не доживу. Одна из причин – люди не доверяют журналистам. В этом вина самих журналистов. Мы просрали доверие, которое было у общества к нам в Советском Союзе.
Другая – сами люди, инфантилизм народа, который живет в России. Никто не видит выше окошка сберкассы, куда они обращаются за зарплатой. Там они готовы отстаивать свои права – перед бабушкой, которая выдает пенсию или зарплату. Все, что выше этого окошка, они отказываются видеть. Они готовы сказать, что человек в сберкассе – мудак, но не готовы сказать, что человек, который управляет страной, – мудак.
– У названных тобой французов инфантилизма нет?
– Думаю, в меньшей степени. Мир, конечно, не черно-белый, но там среда иная. Там если ты возмущаешься, то не ждешь, что тебя загребут в отделение милиции и вставят бутылку шампанского в жопу. Здесь цена возмущения, конечно, гораздо выше. Требовать спрос с властей в России, безусловно, сложнее. Но и французам, чтобы дойти до такого уровня, тоже приходилось выходить на баррикады, проливать кровь в 1968-м. За право спрашивать с властей нужно бороться. Нам в 1991-м свобода далась очень легко. Может быть, мы до сих пор не понимаем ее ценность.
– Давай пока вернемся к футболу. Напомни, в чем была проблема с контрактом Капелло?
– Там была зарплата 7 миллионов евро в год. Но неважно, какая зарплата, если РФС готов платить, это его право. Беда в том, что там был посредник. Часть этих средств переводилась иностранной компании из Монако в виде комиссионных. Кто стоял за этим, мы можем только предполагать, но все это выглядит как некий откат кому-то, кто имел к этой сделке отношение.
– Это кому?
– Думаю, это мог быть кто-то из РФС.
– Например?
– Ну, кто активно звал у нас Капелло (тренер говорил, что Виталий Мутко – Sports.ru). Наша публикация привела к тому, что правоохранительные органы Италии начали проверку, потому что там есть явные признаки отмывания денег (Андрей Сухотин рассказал, что была проведена досудебная проверка, но уголовное дело в итоге заведено не было – Sports.ru).
Марсель, англичане, слезоточивый газ
– Ты ездил на Евро-2016. Там правда была жесть?
– Да, это было жутчайшее месиво. Я езжу на крупные футбольные турниры с 2008 года, только ЧМ в ЮАР пропустил. Нигде такого не видел. Во Франции были махачи с первого дня. Я прилетел в Марсель, пошел в паб – сразу же увидел махач англичан с местной полицией. Знатный такой – с разбитыми головами, носами, петардами, слезоточивым газом. Потом были еще какие-то драки, а потом была эта феерическая драка в Марселе, марсельское побоище. У меня был опыт освещения военного конфликта в Южной Осетии. В Марселе было страшнее.
Дело было так: я пришел в порт, драки еще не было, но уже ощущалось напряжение. Стоит огромная толпа англичан, которые перекидываются с полицией бутылками и прочим, как говорят фанаты, говном. Полиция отвечала слезоточивым газом и резиновыми пулями. Такая артиллерийская дуэль на огромной площади. А в переулках, где полиции было мало, фанаты (в основном английские) месили местных. Просто кого ни попадя.
В какой-то момент туда с криками «Русские, вперед!» ворвались наши. Это были настоящие натренированные бойцы, которые стали метелить англичан без всяких шансов для тех. Надо понимать, что хулиганское движение сильно изменилось. Англичане – толстопузые дядьки, которые любят пивка попить и кричалки покричать. А у нас это тренированные бойцы из смешанных единоборств. Конечно, они без шансов всех отметелили секунд за 10 – и разбежались. Все это происходило на моих глазах.
– Что еще запомнил?
– Я там познакомился с прикольным ирландцем из Белфаста. Он как из фильма. Пока это месиво происходит, я сажусь на тумбу с цветами. Рядом сидит этот ирландец и говорит мне: «Че эти придурки бегут? Я тут сижу, никуда не бегу, мне не страшно». Я говорю: «Газ же». Он такой: «Да херня это. Я из Белфаста, мне англичане ногу прострелили. Я не боюсь ментов». Показывает ногу – правда прострелили. И он реально кайфовал, когда слезоточивый газ рванул. Мне дышать невозможно, слезы текут, а он сидит и повторяет: «I love this shit, I love this shit».
Правда, потом стало очевидно, что он под кокосом. Он прямо в перерыве между битвами купил кокоса, понюхал, ему стало хорошо. Но типаж крутой.
– Что еще видел?
– В Лилле был момент, когда немецкие неонацисты – кажется, фанаты «Вердера» – прыгнули на украинцев. Причем на семейных украинцев. Просто отметелили их, двум чувакам скорую вызывали.
Англичане мне в Лилле нос сломали. Было так: я захожу с друзьями в паб, там полно англичан. Взяли пивка, стоим, бухаем, я с кем-то общаюсь. И вдруг в какой-то момент мне будто гирей по затылку. Хотя я никого не трогал. Поворачиваюсь – стоит какой-то чмошник. Ударил его в ответ, тут мне со всех сторон начинает лететь. Я упал, меня на полу попинали. Встаю весь в кровище, тут один из тех, кто мне сбоку влепил, говорит: «Чувак, извини, мы тебя перепутали. Мы думали, ты тот француз, который недавно назвал нас расистами». После этого они мне предложили кокаин, я отказался, зато они поили меня и моих друзей пивом весь вечер.
– В общем, тебе показалось, что английские фанаты – пьяные ублюдки?
– Да. Слушай, они везде так себя ведут. Тут – нет, потому что их было мало. И, наверное, основное хулиганье не пустили. А в Европу они поехали. Их было очень много, они очень много бухали и вели себя как пьяные свиньи. В тех историях, в которых я поучаствовал, провокаторами были англичане. Хотя среди них было мало бойцов.
Помню, как сидел в баре в Лилле и увидел толпу англичан, которые везде искали русских. Они были злые после Марселя, где им наваляли. Видел их, когда сидел в баре с пивом. Тут слушок пронесся, что где-то русские – и вся эта толпа сорвалась и понеслась в переулки. Я пошел за ними, они все разгромили, но никого не нашли.
– Французская полиция правда была не готова?
– Правда. Там махачи были каждый день и на каждом шагу. Они реально не понимали, что делать. И вообще полицейских не хватало. Опять же, было настолько очевидно, что будут проблемы... Меня потом спрашивали: «А как ты во все эти драки там попал?». А чего там попадать? Я приехал в Лилль, стоит толпа накачанных чуваков, ты сразу видишь – ультраправое хулиганье с «1488» на одежде. Они спокойно идут колонной, выкрикивают неонацистские лозунги, бьют людей. Час проходит, ментов нет.
Я с удовольствием улетал из Франции. Вот правда, на войне было не так страшно. Не помню, чтобы вообще где-то каждый день была такая агрессия. При этом на чемпионатах в Бразилии и России был карнавал человеческого счастья.
ЧМ, письма
– От ЧМ у тебя какое впечатление?
– Начнем с того, что я его ужасно отработал как расследователь. Мы ничего не писали про ЧМ. Мы делали заметки, но не отработали его так, как должны были. Это мой просос как редактора отдела расследований.
– Но хоть какие-то эмоции остались?
– Мне он еще очень понравился по той причине, что русских женщин наконец-то оценили по достоинству. Когда ты видишь потрясающе красивых русских женщин в окружении пузатого быдла – в Москве или где-то за границей, – тебе становится обидно. А тут приехала тьма иностранцев, которые стали говорить русским женщинам, что они самые красивые, а это правда. И русские женщины наконец-то почувствовали, чего они стоят.
Мне это очень приятно. Несмотря на весь уровень ненависти и агрессии, который возник у наших пузатых мужиков, я был рад все это видеть, потому что возникла конкуренция. Теперь вы должны понимать, что ваши дамы прекрасны. Вам нужно развиваться, чтобы им соответствовать.
– Думаешь, в стране что-то изменилось из-за ЧМ?
– Конечно, нет. Хотя какое-то зерно сомнения, наверное, посеяно в душах наших людей. У нас до этого по телеку и от властей была очевидная антизападная изоляционистская риторика: мы в кольце врагов, надо затянуть пояса, пиндосы хотят нас захватить, гейропейцы хотят превратить нас в геев.
И тут русские люди увидели, как к ним приехал весь мир. 75% русских людей никогда никуда не летали, они офигели от аргентинцев, англичан, американцев, немцев, которых видели впервые. Для них это было круто. И когда они в следующий раз будут смотреть передачу Киселева про Гейропу, то будут в душе посмеиваться: мы же их видели, что ты нам заливаешь.
– Почему не получилось с расследованиями ЧМ?
– Просто рук не хватило. Нас мало. У меня в день минимум 10 звонков, не говоря уже о письмах. Это люди, у которых ##### (сложная ситуация) в России (хотя есть и психи). Мне звонят бабушки, у которых отобрали квартиру. Звонят люди, у которых родственников посадили в тюрьму. Уровень цинизма, который я обрел за 10 лет в отделе расследований «Новой Газеты», просто не описать.
Меня уже тяжело в плане человеческого горя чем-то удивить. 10 лет звонков людей, оказавшихся в беде. Первые годы ты пытаешься помочь всем. Потом понимаешь, что это невозможно, и учишься говорить людям нет. Сейчас мне очень легко говорить людям нет. Когда мне звонят и говорят, что сыну подкинули наркотики и посадили, я на 99% уверен, что это правда. Но я ничего не делаю. Просто потому что нас в отделе 5-7, а таких жертв по стране сотни тысяч.
Я говорю людям: нас мало, до вас еще таких десять. Мы федеральная газета, мы должны выбирать наиболее шокирующие истории.
– Что люди говорят, когда слышат твой отказ?
– Разное. Одни говорят: вы такие же продажные, как и остальные. Другие просто впадают в истерику.
– Есть история, от которой ты отказался, но она спустя долгое время не дает тебе покоя?
– Пару лет назад было письмо от одной мамы. Ее сына в каком-то регионе посадили на 25 лет за убийство, она говорит, что его ни за что посадили. Она прикладывала документы – судя по описанию, не врет. У меня это письмо несколько месяцев лежало на столе. Я приходил на работу, думая о том, что нужно отложить истории про миллиарды и президента, и заняться ее историей.
Есть сложная профессиональная и человеческая дилемма. Она заключается в том, что если отдел расследований «Новой газеты» займется историей из какой-то Пердяевки в каком-то Мухосранске, то, скорее всего, мы сможем помочь человеку. У нас же федеральный статус. Но мы этого не делаем, потому что это Пердяевка и Мухосранск. Мы говорим, что нам важнее история про условного Путина, чем про Иванова Ивана Иваныча из Пердяевки. Это довольно сложный выбор, который приходится делать, но я для себя его сделал давно. И я довольно цинично его для себя объясняю: мне не интересна история Иванова, мне интересна история про Путина. А если мне история не интересна, я не сделаю ее хорошо.
Но то письмо пролежало на столе долго. Знаешь, бывает, что обещаешь себе: в понедельник брошу курить. Наступает понедельник, ты не бросаешь, откладываешь на следующий понедельник. Потом проходит месяц, потом обещаешь себе бросить после Нового года. Тянешь-тянешь, а потом берешь письмо и убираешь его.
«Новая газета», убийства журналистов
– Большинство людей, которые прочитают это интервью, не знают, что такое «Новая газета». Объясни им.
– «Новая газета» – самое титулованное российское издание мира. Столько премий – российских и международных – нет ни у одной газеты в стране.
***
В «Новой газете» с 2001 года убито 6 человек: 4 – которые работали в штате, 2 – которые с нами постоянно сотрудничали, но не были в штате. Я никогда не устану повторять их имена, потому что люди должны их знать.
Это Юрий Щекочихин, который вообще-то считается основателем расследовательской журналистики в России. Он писал о коррупции в спецслужбах. Его отравили бинарным веществом, он умер в муках.
Это Игорь Домников, который писал о региональных властях. Его забили молотками в подъезде. Мы назвали заказчика этого преступления, это бывший вице-губернатор Липецкой области Доровской. Но с ним ничего не сделали.
Это Анна Политковская. Она писала о Чечне, о нарушениях прав человека, ее застрелили в подъезде.
Это Настя Бабурова. Она писала о неонацистах, ее застрелили в центре Москвы, вместе с адвокатом Станиславом Маркеловым.
И была еще одна смелая женщина Наталья Эстемирова. Она писала о Северном Кавказе. Ее застрелили в 2009 году.
«Новой газете» 25 лет. Я возглавляю отдел расследований года 3-4, мы специализируемся на темах коррупции в высших эшелонах власти, коррупции спецслужб, Северном Кавказе. Люди более старшего поколения могли бы знать газету по легендарному майору Измайлову, автору газеты, который спас 174 человека из чеченского плена. Маленький лысенький мужичок.
– Расскажи про него.
– Если ты его увидишь, он напомнит тебе гнома. Но это совершенно бесстрашный человек. Сначала он служил в Афганистане просто как советский офицер. Дальше он заведовал каким-то военкоматом в Московской области. Когда вернулся гроб первого солдата, которого он отправил в Чечню, он поехал на похороны. Он называл их «солдатики», говорил: «Солдатика похоронил». Хоронить помогал какой-то парень, который привез гроб из Чечни. И этот парень, подвыпив, сказал Измайлову: «Когда меня убьют, можно вы и меня так же замечательно похороните?».
Измайлов решил, что больше с этим мириться не хочет, и поехал в Чечню. У него уже был опыт войны в Афганистане, но он решил, что на этот раз едет спасать, а не убивать. Он приехал и стал просто заниматься вызволением российских военнопленных. Разговаривая с бандитами, разговаривая с властями. У него были союзники, были враги, но его очень уважали в Чечне за его деятельность. Иногда российские военные, когда хотели, чтобы колонна дошла, просили Измайлова садиться на броню и снимать кепку (он был лысый). Тогда они были уверены, что колонна пройдет. Потому что знали, что у бандитов приказ: в лысого не стрелять.
– За что «Новая» и против чего?
– Во-первых, за то, чтобы люди знали правду. Какой бы она ни была. За то, чтобы власти не убивали и не воровали. За то, чтобы люди могли выбирать власти. За какие-то такие принципы – тупые, простые, но от которых страна отвыкла. Они тупые и простые не потому, что плохие, а потому, что все понимают, что так должно быть, но почему-то в России так не происходит.
Против того, что убивают, воруют, лицемерят. Против того, что людей отправляют на верную смерть, потом хоронят в безымянных могилах и говорят, что нас нет в Украине или еще где-то. Против всего этого говна, которое происходит в России долгие-долгие годы.
– Чем конкретно занимаешься ты?
– Моя основная направленность – коррупция и организованная преступность. Я пишу о коррупции среди чиновников и спецслужб. Пишу о связях чиновников с организованной преступностью, на этот счет мы готовим несколько больших и, надеюсь, громких текстов. Руковожу командой репортеров, которые пишут в целом о том же.
Важное направление, в котором я специализируюсь в газете – то, что мы называем транснациональными расследованиями. Это когда сотни журналистов со всего света из лучших изданий мира объединяются для работы над одним проектом и получается бомба – например, «Панамское досье».
«Панамское досье», Ролдугин
– Объясни историю с «Панамским досье» так, будто мне 12 лет.
– В 2015 году ко мне подошла коллега из Испании, которая руководит консорциумом журналистов-расследователей. Это такая большая организация, куда входят сотни лучших журналистов со всего света. Сборная мира. Говорит: «Есть тема про офшоры, там много людей из России. Тебе интересно?». Я говорю: да, конечно. Она дает доступ к данным, там миллионы файлов, мы находим там огромное количество российских чиновников.
Во-первых, эти чиновники нарушают закон, владея офшорами, это им запрещено. Во-вторых, они эти деньги из России выводят. Иными словами – крадут. На эти деньги в офшорах они покупают себе яхты, оплачивают детям обучение в Лондоне, покупают бриллианты и «Феррари».
Одним из людей, которых мы нашли в этих документах, был Сергей Ролдугин. Это самый близкий друг Владимира Путина. Он виолончелист и никогда не занимался бизнесом. Но тут вдруг оказалось, что у виолончелиста на счетах миллиарды долларов. Он их получил сомнительным образом. Крупнейшие бизнесмены страны просто отправляли ему деньги в подарок, формально это оформлялось как договор займа. Еще раз: Ролдугин – самый близкий друг Путина. В автобиографии «От первого лица» Путин упоминает его чаще всего. Они проводили вместе все детство.
Вывод: я полагаю, что деньги Ролдугина – личные деньги Путина. Средства, которые мы нашли на счетах Ролдугина, на самом деле принадлежат Путину.
– Есть конкретный пруф, что это реально деньги Путина?
– В праве есть понятие «совокупность доказательств». Когда человека судят за убийство, его, как правило, не ловят с ножом в руке возле трупа. Почти любое уголовное дело – сумма косвенных доказательств. Вы редко встретите уголовное дело, где человек, отпиливший кому-то голову, потом подходит и в камеру говорит: «Я, Иван Иванов, убил человека».
Тем более в финансовых преступлениях. Это всегда совокупность доказательств: показания людей, денежные проводки, кому какие компании принадлежат. Там были крупные бизнесмены из списка Forbes, типа Алексея Мордашова (председатель совета директоров «Северстали» – Sports.ru). Кому они будут перечислять миллион долларов, а потом прощать долг за 1 доллар? Я к этой истории поначалу относился довольно скептически – окей, еще один друг президента. Пока не увидел личную связь Путина со всей этой историей. Речь о свадьбе его дочери Екатерины Тихоновой.
Есть такой горнолыжный курорт «Игора». Он был построен на деньги Ролдугина, из его офшоров. Он принадлежит еще одному другу президента Юрию Ковальчуку. На этом курорте играла свадьбу Тихонова. Когда я это увидел, то подумал: вот личная связь, которая многое объясняет. Если дочь президента играет свадьбу на курорте, который строится на деньги Ролдугина, то...
– ...то это по-любому деньги Путина?
– То это очередное доказательство в совокупности иных. Плюс никто не отменял источники – есть документы, есть слова людей, которые также занимались хранением активов.
– Но есть ли конкретный документ, который конкретно подтверждает: деньги Ролдугина = деньги Путина?
– Нет. Подписи Владимира Путина нет нигде. И не будет. Это человек, который долго служил в разведке. Он не будет подписывать документы, которые могут его скомпрометировать. А если будет, то левой рукой. Если будет экспертиза, он может всегда сказать: это поддельный документ.
– Вы опубликовали этот материал, что дальше?
– Во всем мире это была бомба, все про это писали и говорили. Где-то уголовные дела возбудили, где-то – например, в Испании и Исландии – чиновникам пришлось уйти в отставку.
В России Путину пришлось много по этому поводу говорить, что уже неплохо, обычно они никак такое не комментируют. Он признал, что факты верные, но их интерпретация неверная. А дальше все та же ахинея про заговор американцев, которые хотят потопить великого российского президента. При этом Путин не пояснял, что в том же досье были публикации про Порошенко, которого российское ТВ называет марионеткой США. Его мочили так же, как Путина. В тех же публикациях было про Дэвида Кэмерона и многих других союзников Америки.
Мы привыкли: что бы мы ни написали, реакции нет. В данном случае нам показалось, что была колоссальная реакция. Просто сам факт, что Путин был вынужден комментировать это на пресс-конференциях, даже оправдываться.
Магнитский, Браудер, «Ландромат»
– Ты расследовал смерть Магнитского. Перескажи эту историю простыми словами.
– Там все просто. В России есть банда, которая специализируется на хищении налогов. Не все знают, что в России можно возмещать налоги – НДС, налог на прибыль. Компании тоже имеют на это право. Но есть законные основания возмещать налоги, а есть незаконные – это когда организуют фирмы-однодневки, фальсифицируют отчетности и дальше говорят налоговым органам: дайте денег. Налоговые органы видят, когда речь о мошенничестве. Но на то это и банда: они платят взятки налоговым органам, чтобы те закрывали глаза. Речь тут о десятках миллиардах рублей.
Дело Магнитского – всего лишь эпизод в рамках преступной деятельности этой банды. Магнитский был юристом компании, которая обслуживала в России интересы американского инвестора Билла Браудера. Так сложилось, что эта компания заплатила много налогов. Для той банды это значило, что их можно украсть и возместить. Магнитский это обнаружил, стал везде об этом трубить. Органы послали его в жопу, но Магнитский не угомонился. И его арестовали ровно те люди, которых он обвинял в похищении налогов из бюджета. Его посадили в тюрьму, избивали, пытали – и он умер в тюрьме.
– Что было потом?
– Коллеги Магнитского – очень богатые люди – вписались за него. В их отношении возбудили дела, они были вынуждены покинуть Россию. Для них это стало делом принципа. Они устроили настоящую охоту за российскими чиновниками, которые вовлечены в это дело. Они были трейдерами и торговали акциями, но забросили свою деятельность, чтобы наказать чиновников, которые похитили деньги и убили их коллегу. У меня дворовое воспитание, по мне – это очень пацанский подход. Пошло все нахер, нашим делом жизни станет месть за нашего товарища.
Российские власти не могут понять человеческого принципа. Они думают, что это операции ЦРУ и мирового правительства. Они включили весь государственный репрессивный аппарат, чтобы противостоять этой компании. «Закон Димы Яковлева» появился, когда они решили: раз вы приняли санкции в отношении наших чиновников, то мы запретим вам усыновлять наших детей. Российские власти не постеснялись пойти на такие меры, чтобы защитить тех, кто ###### (украл) миллиарды рублей из бюджета. У сирот, у пенсионеров, у нас с тобой.
– Кто конкретно украл эти деньги?
– Я думаю, что это Дмитрий Клюев, который был владельцем банков, через которые тырились деньги. Я полагаю, он один из бенефициаров этого хищения. Это Артем Кузнецов, бывший сотрудник органов, который все это покрывал. Это Ольга Степанова, начальница налоговой инспекции №28 по Москве. Это Анатолий Сердюков, бывший руководитель ФНС. Это Надежда Синникова, его бывшая заместительница. Этот список можно долго продолжать.
Хищения налогов видны невооруженным взглядом. Чтобы распознать фирму-однодневку, достаточно посмотреть ее отчетность, директора и учредителя. А когда фирмы-однодневки получают миллиарды из бюджета в виде возмещения налогов, очевидно, что это налоговое мошенничество. Но чтобы все закрывали на это глаза, нужно всем платить взятки.
– Из этого списка хоть кто-то сел?
– Никто не сел и не сядет.
– Браудер может победить?
– Смотря что считать победой. Многие из тех, кто попал в список Магнитского, теперь не могут спокойно разъезжать по Куршавелям, покупать недвижимость в Лондоне, хранить деньги в Швейцарии. Теперь они вынуждены отдыхать в Сочи. Меня как российского налогоплательщика радует уже тот факт, что эти казнокрады не полетят в Куршавель, а полетят в Сочи и оставят деньги там. И еще тот факт, что когда эти деньги в России, они виднее. А раз они виднее, то рано или поздно я или кто-то еще смогут их найти.
– Перескажи историю про «Ландромат».
– Это история про отмывание 20 миллиардов долларов. Больше триллиона рублей по нынешнему курсу. Эти деньги были выведены из России через банки Молдавии дальше Евросоюза. Курировали это какие-то преступники, которые имели крышу в ФСБ. Огромная часть денег прошла через банк, где акционером был Игорь Путин, двоюродный брат Владимира Путина, а в совет директоров входил генерал ФСБ. Такие беловоротничковые преступления.
Игорь Путин
– Чем эта история закончилась?
– В мире это привело к большим последствиям: несколько уголовных дел, отставки в банках. В Великобритании, компании которой активно участвовали в этой истории, парламент вызывал на ковер министра финансов, с него требовали отчета.
В России – ничем. Хотя мы единственная пострадавшая сторона.
Безопасность, взятки, коррупционеры
– В «Новой» часто боятся за безопасность всей газеты?
– Когда я работал над материалом про генералов ФСБ, приватизировавших детсад на Рублевке, мне нужно было отправить им запрос. Мои более опытные коллеги тогда сказали: если отправим запрос, газету взорвут нахер. В общем-то, они имеют право на такую точку зрения. Мы часто оказывались в ситуации, в том числе в истории с Ролдугиным, когда понимали: если мы напишем, будет жопа. Но газета 25 лет существует, жопа близко, и пока мы как-то умудряемся ее отложить.
На самом деле я не люблю, когда зарубежные журналисты в интервью говорят, что в «Новой» работают камикадзе. Камикадзе – мои коллеги из Мексики. Это герои. Это люди, которые умудряются дальше писать про наркобаронов, хотя там редакции отстреливают пачками. Кто-то приезжает, нахер взрывает редакцию – собирайте ее заново.
Я общался с чуваком, у которого грохнули тьму коллег. Как обычно, по его виду не скажешь, что он герой – человек с морщинами, седеющий, в растянутом свитере, рваных ботинках. Начинаешь разговаривать, он такой: «О, ты из России? У вас опасно». Я: «А ты из Мексики, у вас еще опаснее». Он: «Да не особо. Ну вот я работал в газете, убили четверых. Перешел в другую, там убили еще двоих». Слушаешь – и волосы дыбом встают.
– Ты спрашивал, зачем ему это?
– Не спрашивал. Потому что знаю ответ. Мировое комьюнити расследователей очень узкое. Несколько сотен людей на весь мир. Это семья. У нас есть конференция расследователей, проходит раз в два года. Приезжаем на три дня, напиваемся, делимся опытом. И я понимаю мотивацию людей. Журналист-расследователь – это тип заболевания. Никакой логикой мотивацию чувака из Мексики не объяснить. Он не получает бабла за свои истории. Наоборот, ему предлагают взятки в сотни тысяч и миллионы долларов. Он давно мог бы стать миллионером, и людям было бы по барабану. Но он этого не делает.
Более того, если будешь с ним разговаривать, то поймешь: в нем больше от преступника, чем от полицейского. Расследователей не любят в том числе потому, что мы плевать хотели на закон и разговоры о морали и этике. Нам просто нравится это делать. Это единственная наша мотивация.
– Какую самую крупную взятку предлагали тебе?
– 500 тысяч то ли долларов, то ли евро. Ее предлагал член Совета Федерации за одну из историй про минобороны, которую я делал, а он был в ней замешан.
– Кто?
– Не могу назвать фамилию. Есть какая-то, #####, непонятная этика: мы не имеем права называть [кто предлагал взятку]. Типа джентльменский кодекс: мы просто говорим нет. Я не думаю, что это правильно, но я ему следую, таков принцип профессии.
– Почему ты отказался?
– Есть люди, которых мотивирует бабло. Это нормально, бабло может творить добро. Но оно не моя мотивация. А есть тип людей, которых мотивирует слава в самых разных ее проявлениях. Не только в виде статьи в википедии. Слава еще и в том, как ты сам себя ощущаешь.
Ну и еще это было бы предательством профессии. Для меня на первом месте объяснение про славу. Но я правда люблю свою профессию и свою работу. Не хочу ее предавать.
– То есть ты как-то особенно круто себя чувствовал, отказавшись от 500 тысяч долларов?
– Да, конечно. Я себя не чувствовал мудаком. Это прекрасное чувство.
– Ты бы отказался от миллиона?
– Да, конечно.
– Ты вообще бы от любой суммы отказался?
– Я обсуждал это с одним чуваком, который занимает высокий пост в МВД. Он коррупционер. Среди моих источников много коррупционеров. Когда мы это обсуждали, он сказал: «Да, тебе что-то предлагали лично. Но тебе никогда не клали на стол чемодан. Когда видишь чемодан, в котором лям – тут, сука, тяжело». Я ему говорил: да херня. С другой стороны, именно перед таким искушением я никогда не оказывался. На 99,9% уверен, что отказался бы. Но я допускаю 0,1%, что я тоже человек. Нам свойственны слабости.
Я не горжусь тем, что бабло не мой мотив в жизни. С ним можно сделать много хороших вещей. Только я не могу.
Если говорить про взятку не мне, а газете вообще за мой текст, то это 500 тысяч долларов в месяц на полгода – всего три миллиона. Когда мы отказались, посредник удвоил сумму. Думаю, что человек, который ее предлагал, такие деньги имел. Но он вряд ли бы заплатил. Подозреваю, нас просто пытались соблазнить, чтобы мы согласились. А потом нас поймать на взятке и захерачить. Потому что я не знаю ни одного текста, который стоил бы таких бабок.
– Тебе часто приходится общаться с людьми, которые нарушают закон. Каково это?
– Они интересны. Коррупционеры и другие нарушители проще идут на общение с журналистами. Во многом поэтому они мне и нравятся больше. И это люди со сложными характерами. А святые мне не интересны: они бесполезны и предсказуемы.
Есть правило, которому я следую: я не лучше и не хуже этих людей. Мы все бываем скотами, в том числе я, в том числе ты. Я думаю, миром правит не заговор, а случай. Те из нас, кто не преступник или маньяк, – нам просто повезло оказаться в нормальных обстоятельствах.
Угрозы, Чечня, деньги
– Последний раз, когда тебе угрожала опасность?
– В 2016-м или 2017-м. Я не могу говорить конкретнее, я тебя вижу первый раз и не могу тебе доверять. Там была очень громкая история, и через какое-то время один мой источник сказал: я узнал от своего друга, что есть поручение провести в твоем отношении провокацию, возбудить дело и посадить по сфабрикованному обвинению.
Я не стал перепроверять эту информацию и на следующий же день покинул страну. Путешествовал по Европе, в итоге ситуация урегулировалась сама собой, потому что у человека, который на меня обиделся, возникла гораздо большая проблема. Он переключился на нее и забыл про меня. Я вернулся в Россию – вроде все в порядке.
– Предпоследний раз, когда тебе угрожала опасность?
– Это было после истории про незадекларированную квартиру замдиректора ФСБ Сергея Смирнова. После этого меня взломали, за мной открыто ходило наружное наблюдение. У них еще есть такая тема: вот мы с тобой встречаемся, ты выходишь из бара, тебя останавливают два сотрудника полиции. Они попросят твой паспорт, тебя перепишут, потом ведут до дома. После тебя я встречусь еще с одним человеком, они сделают с ним то же самое. В открытую определяют мой круг общения. Но это скорее игра на нервах, чем реальная опасность. Наверное, что-то хотели сделать, но ничего не сделали.
– Есть что-то профессиональное, за что тебе стыдно?
– Есть стыд, который был всегда и будет дальше. У меня недостаточно крепкие яйца, чтобы писать про Чечню. Мне правда страшно. Когда я смотрю на коллегу Лену Милашину, которая херачит про Кадырова и преступления в Чечне, я поражаюсь. Для меня она героиня. Если бы ко мне пришел чувак, предложил материалы про то, как Кадыров или его люди кого-то убили, я бы обоссался. Сказал бы: не, идите лучше к Лене.
– Почему ты боишься чеченцев?
– Я не боюсь чеченцев, я боюсь этой темы. Это русская рулетка: есть барабан, в нем шесть отверстий, в одном – пуля. Шансы на то, что пуля найдет тебя, ниже, если ты не играешь. Многих, кто занимается чеченской проблемой, просто убивают. Люди, которые ею занимаются, бесстрашные. Я не такой.
– Ты чувствуешь себя в безопасности?
– Я заморочен на безопасности, как и мои коллеги. Меня нет в соцсетях. Я каждый день стараюсь выбирать разные маршруты следования на работу или с работы, чтобы не быть легкой жертвой.
Но на первом месте информационная безопасность. Процентов 70-80 моей переписки зашифрованы. Я пользуюсь только защищенными мессенджерами типа Signal (Telegram специалисты по информационной безопасности не советуют). Мою почту взламывали, причем довольно изощренным способом. Мою симкарту отключали, клонировали, потом на клон симки получали код восстановления почты. Советую всем пользователям Gmail убрать вторую аутентификацию с помощью смс, а тем более восстановление пароля с помощью смс.
Самый опасный период – это период подготовки текста. Вдвойне опасный – когда ты отправляешь запросы тем, про кого пишешь. Люди все понимают и предпринимают усилия, чтобы текст не вышел – от взяток до угроз.
– Почему вас до сих пор не закрыли?
– Во-первых, мы не влиятельные. СМИ вроде РБК, которые власти закрыли сознательно, переваливали за миллион уников в день. Это уже были серьезные инструменты для влияния на аудиторию. У нас миллиона уников в день нет. Какой бы великой мир ни считал «Новую газету», мы маленькие.
Вторая причина – когда российские власти в мире обвиняют, что они враги демократии, они всегда могут сказать: «Есть «Новая газета» и «Эхо Москвы». Нас никто так не херачит, как они, а мы с ними ничего не делаем».
– В последнее время были реальные угрозы закрытия?
– Да. Одна – в связи с историей про Ролдугина. Из Кремля прямо говорили: мы уважаем вашу газету, но если вы про это напишете, ее не будет. Муратов (бывший главный редактор «Новой» – Sports.ru) отвечал: если мы этого не сделаем, то потеряем уважение к газете, в которой работаем. И мы это сделали, а газета это пережила.
Еще когда мы сделали интервью с танкистом из Бурятии, который воевал на Донбассе. По-моему, важнейший документ эпохи, который доказывает, что российская армия, срывая погоны, воюет на Донбассе и убивает украинцев. Это интервью парня, который воевал под Дебальцево и горел в танке. Его, #####, государство потом отказывалось лечить. Только усилиями газеты этому парню, горевшему в танке за ДНР, оказали медицинские услуги. Мы против войны в Украине, но вписались за него. Накануне и после выхода этого интервью тоже были угрозы закрытия.
Вообще, знаешь, это какая-то перманентная история. Например, в 2016-м у нас было рекордное количество проверок – девять от всех возможных органов. Налоговая, минюст, МВД – кто только не проверял.
– Путин вас ненавидит?
– Насколько я знаю со встреч, на которые ходит главный редактор газеты, он вряд ли любит «Новую», но относится к ней с уважением. Более того, он говорил на закрытых тусовках, что читает ее. Медведев вообще говорил в открытую, что читает газету – мол, она никому не лижет.
Мне, кстати, казалось, что «мочить террористов в сортире» – это хорошая фраза, и тогда это было нужно. Я до сих пор думаю, что если бы Путин закончил первым сроком, то вошел бы в историю как великий правитель России.
Зарплата, будущее, Штаты
– Какая у тебя зарплата в «Новой»?
– Не хочу обсуждать.
– Больше или меньше 150 тысяч?
– Больше, если брать не только зарплату в «Новой». Я еще преподаю и пишу для зарубежных изданий.
– На что живет газета, помимо денег Сергея Адоньева (совладелец Yota Devices)?
– Пожертвования, реклама, которой почти нет, и продажи печатной версии.
– Через десять лет ты еще будешь этим заниматься?
– Не хотелось бы.
– Почему? Устал? Слишком много дерьма повидал? Не хочешь заниматься одним и тем же?
– Не хочу. Ну и журналистика – профессия молодых. Мне 31, для этой профессии в нашей стране я уже немолод. Пока я кайфую от работы, но все больше понимаю, что она меняет меня не в ту сторону, в какую хотелось бы. Мне не хочется быть циничным мудаком. Но я таковым становлюсь, мне это не нравится.
Когда-то я мечтал стать профессиональным футболистом. Эта мечта умерла. Потом я мечтал стать хорошим журналистом – наверное, я где-то близко к осуществлению этой мечты.
Я не знаю, чем дальше буду заниматься, но у меня будет целый год, чтобы поразмыслить. Через две недели я на год уезжаю из России. Я поступил в Стэнфорд, буду год там учиться. Что будет потом, я не знаю. Вернусь ли я в профессию? Не знаю.
– Вернешься в Россию?
– Надеюсь, да. Я не знаю, что будет завтра. Но я еду с целью вернуться, потому что я люблю Россию.
Фото: Новая газета; youtube.com/novayagazeta; РИА Новости/Владимир Федоренко, Екатерина Чеснокова, Григорий Сысоев, Сергей Мамонтов, Алексей Дружинин, Сергей Гунеев, Артем Житенев, Алексей Панов, Сергей Савостьянов/POOL; REUTERS/Jean-Paul Pelissier, Mikhail Voskresensky, Henry Romero; Коммерсантъ/Игорь Казановский; Gettyimages.ru/Carl Court; twitter.com/JohannesKrKrist; twitter.com/Hromadske
Яйца есть у редакторов спортса.
Очень хорошо, что такое выходит за пределы оппо-СМИ.
Ребята, кто минусы ставит - а что вам конкретно тут не понравилось?
А если серьезно - у нас страна в ад катится семимильными шагами, если есть хоть какая-то возможность говорить об этом в непрофильных медиа - это нужно делать, потому что аудитория профильных обо всем этом уже знает или слышала, а остальные живут в параллельной зомбоящик-реальности. И вот вторым подобную информацию надо хоть как-то доносить.