24 мин.

Полина Шелепень о ее спортивном прошлом и тренерском будущем, о работе с Тутберидзе и уходе от неё

11

— Полина, насколько я знаю, как тренер вы начинали работать в школе ЦСКА. Это правда?

— Я как раз прилетела из Америки после того, как решила завершить карьеру, когда мне позвонила Светлана Владимировна Соколовская — узнать, правда ли я закончила кататься. Просила прийти поговорить. Она мне предложила покататься у нее — вдруг передумаю. Но я тогда уже точно все решила. Она спросила: «Чем будешь заниматься? Вот у меня есть маленькие дети, попробуй тренировать, понравится — продолжишь». И это был нужный толчок для меня. Я ведь не планировала быть тренером, потому что не планировала так рано заканчивать — в 19 лет, но сразу влюбилась в это. Потом мы прекратили сотрудничество, потому что я уехала в другой город попробовать свои силы.

— Если не ошибаюсь, это был Ангарск?

— Да, Ангарск. Я там проработала недолго. Ангарск находится далеко от Москвы, и так как я близка со своей семьей, мне тяжело было, когда я не могла приехать завтра и помочь, если были какие-то проблемы. Это стало главной причиной, почему я оттуда уехала.

— Ваш день сейчас начинается рано — в 7 утра уже первая тренировка. Вам это легко дается?

— Вставать рано непросто, но такой график выбран, чтобы дети успевали хоть как-то учиться в школе. Мне ранние подъемы даются по-разному. Бывает, что после дневной тренировки у меня есть еще дополнительные занятия, и они заканчиваются поздно — в 9-10 вечера, поэтому я не высыпаюсь. Но при этом главное — заставить себя встать утром и доехать до катка. Когда на лед выхожу — сразу и бодрость, и настроение хорошее.

— У вас есть опыт нахождения по обе стороны бортика на катке. Проще прыгнуть самой или объяснить как?

— Все дети разные: кто-то быстро схватывает, и ты думаешь — о, а я когда-то долго к этому шел. А иногда так тяжело идет процесс, что готова уже сама пойти и прыгнуть. Но часто мне все-таки кажется, что проще сделать самой. С выступлениями так же. Меня как-то спрашивали, что проще — выводить спортсмена или самой выступать. Когда ученик выступает на соревнованиях, тренер превращается в беспомощного человека, который просто стоит и смотрит. Ты уже бессилен, но надеешься, что правильно его подготовил, правильно настроил, что сам спортсмен справится.

— Есть какой-то общий алгоритм, как настроить спортсмена, или все это индивидуально? — Индивидуально. Одного надо настраивать серьезно, чтобы он собрался. Другой наоборот очень уходит в себя, и мы разговариваем на отвлеченные темы — «чем у тебя брат занимается?», «куда пойдем после старта?» — это расслабляет. Порой бывает, что спортсмену страшно. И хотя мне тоже страшно, нужно показать: «Я не переживаю. Я верю в тебя».

— Для вас есть разница в том, как найти подход к мальчику или девочке?

— За три года тренировок легче складывалось с мальчиками. Если мальчик упал, он встал, спокойно подъехал и выслушал тебя. Девочки более эмоциональные. После падения они могут и заплакать, расстроиться, и прежде чем критиковать, девочку нужно успокоить. С ними больше тонкой психологической работы, а до мальчиков «дольше доходит», так скажем: им нужно время понять технику. Работать люблю со всеми, нужно просто помнить, что дети разные. В девочках мне нравится их дотянутость, аккуратность. Бывают мальчики-исключения, но в среднем от девочек проще добиться визуальной чистоты и красоты движений — они по природе более мягкие, гибкие и внимательные к деталям.

— Как можно научить ребенка делать то, что сам никогда не делал? Четверные прыжки, например. Или как в целом разрешается ситуация, если тренер в прошлом танцор, а тренирует одиночников?

— Есть спортсмены, которые в прошлом прекрасно прыгали, но это не делает их автоматически хорошими тренерами. Есть и обратные примеры. Если ты понимаешь прыжок, видишь ошибки и можешь их объяснить ученику, не так важно, как ты умел прыгать сам. Я, например, уже сталкивалась с постановкой четверных. Тогда пересмотрела множество видео, разбирала, кто как прыгает, обращала внимание на какие-то детали, снимала самого спортсмена на тренировке. Мы с ним вместе разбирали весь процесс. Слава богу, все прошло хорошо, и у нас получилось. Я так радовалась, как будто мы Олимпиаду выиграли, не меньше. И все вокруг тоже поздравляли. Это — большой шаг вперед и мотивация. Тройные ты ставишь постоянно, а до четверных нужно дойти.

— Как вы поняли, что мальчик готов к четверному сальхову?

— Это было его желание изначально. Я оттягивала этот момент как могла. Он не москвич, из региона, и ему в принципе был не к спеху этот квад. Но мне уже и коллеги начали говорить, что я не даю развиваться парню. Как-то на тренировке он подъехал и говорит, мол, давайте попробуем. Я стояла чуть ли не с закрытыми глазами от страха. Четверной — это же большая ответственность. С него можно сильно упасть, разбиться. Чисто физически и технически ему это было по силам, но я долго не была готова психологически. Мне повезло со спортсменом, который не боялся сам и был действительно готов. Нельзя заставлять прыгать четверной того, кто пока не готов, кто боится. Это должно быть обоюдное желание.

— Является ли сильное желание спортсмена и бесстрашие ключевыми факторами, чтобы четверной прыжок получился?

— Конечно. Именно поэтому еще важно разговаривать со спортсменами. Допустим, какой-то тренер хочет, чтобы все его ученики стали олимпийскими чемпионами. Но мы же понимаем, что так не бывает. У подростка в голове уже есть свои цели, он примерно понимает, что ему нужно. Ты спрашиваешь: «Что ты хочешь?» А он говорит, например, — мастера спорта выполнить и уйти учиться, в бизнес. Зачем ему четверной? Нужно согласовывать свои цели c целями учеников, когда они уже взрослые.

— Вы ведь учились на технического специалиста. Работали по этому профилю?

— Нет, в судействе я не работала, это не мое. Но каждый тренер должен разбираться в правилах, поэтому я отучилась. Я не могу не знать, как будет наказан мой спортсмен за ту или иную техническую ошибку, как он будет поощрен за хорошее оригинальное исполнение.

— Вам не кажется, что нынешняя система судейства слишком жестока по отношению к спортсменам? За падение на прыжке с недокрутом спортсмен наказывается трижды — минусы и в базовой стоимости, и в ГОЕ, и балл штрафа.

— Когда только появились новые правила, я была в ужасе. Думала, как же так — за падение столько баллов теряешь. Но прошло полгода, почти сезон, я поездила на соревнования со спортсменами и больше прониклась этими поправками. Мы стали видеть больше чистых прокатов. Пусть более легкие наборы, зато более чистые прокаты, что хорошо. За тройку на выезде теперь ставят не -3, как раньше, а -2-3 по пятибальной шкале — это уже не так страшно. Если упасть с недокрученного прыжка, конечно, получишь низкие баллы. Но это мотивирует учиться прыгать чисто.

— Как можно решить проблему с недокрутами?

— Надо смотреть по ситуации. Кому-то не хватает силы, и тогда надо закачивать ноги, поднимать прыжок. У кого-то неправильная техника, и нужно работать именно над этим.

— Вы учитесь в университете на тренерском факультете. Это помогает в работе?

— Я узнала о физиологии детей, как она меняется по мере взросления; о психологии, которая играет огромную роль в нашем спорте. Для понимания техники элементов институт не очень много дает, личный опыт тут важнее.

— Вы проводите сезонные сборы для фигуристов, куда могут приехать не только ваши спортсмены. Зачем нужны такие мероприятия?

— Эти сборы в первую очередь важны региональным спортсменам. В регионах тренерам иногда недостает знаний, и тогда они приезжают на сборы вместе со своими детьми, учатся. А бывает обратная ситуация — ты исправляешь ребенку прыжок, ставишь правильную технику, а он возвращается домой и с тренером продолжает прыгать по-старому. Так получается работа в никуда. Еще сборы полезны, когда родители думают переехать в Москву и сомневаются, стоит ли. На сборах они могут попробовать свои силы. Если ребенок прогрессирует, есть смысл дальше рассуждать о переезде. Для «своих» сборы полезны сменой обстановки, выходом из рутины. К тому же свои спортсмены обычно приезжают без родителей, а это большой плюс к самостоятельности. Ну и, конечно, на сборах всегда больше льда. Есть время заниматься скольжением, прыжками, вращениями.

— В ask.fm вам задали вопрос, какой благотворительный фонд вы хотели бы создать. Вы ответили — «фонд по спасению талантливых спортсменов, у которых нет денег, чтобы заниматься этим замечательным спортом». Фигурное катание — правда дорогой вид спорта?

— Да. Нехорошо сравнивать детей с бизнесом, но для каждого родителя, когда он отдает ребенка в спорт и хочет получить результат, это по сути является бизнес-проектом. Вначале ты только вкладываешься, входя в убыток, а потом, если спортсмен достигает результатов, есть шанс окупить все вложенное. Потом уже есть возможность перестать платить за тренировки, костюмы и поездки на соревнования, но для начала действительно придется тратить свои деньги. Так всегда было. Но вкладываться нужно с головой. Некоторые родители думают, что огромные вложения — гарант результата, и делают это фанатично. А ребенок в итоге слишком нагружен, устает и теряет всякую мотивацию, потому что у него по 7 часов тренировок в день, и еще дополнительные занятия по ОФП, растяжке и скольжению.

— Вы как тренер вмешиваетесь в коммуникации внутри вашей группы? Следите, чтобы не было конфликтов, или оставляете это для решения ученикам?

— Если это не мешает тренировочному процессу, я бы влезать не стала. Потому что это их жизнь, и она меня не должна касаться. Но если они сами решат меня посвятить в проблему, или конфликты происходят прямо во время тренировки, — конечно, моя задача вмешаться.

— Возможно ли заниматься спортом всерьез и не иметь пищевых расстройств?

— Можно. Но нужно, чтобы сошлось два фактора: внимательный тренер и чуткие родители. Конечно, за весом нужно и важно следить, но никогда не переходить грань здоровья. Ребенок в силу возраста и непонимания может пойти на неправильному пути, и это все должно контролироваться. Очень важно доверие со всех сторон, которые окружают ребенка. Мне иногда делали замечания, что у меня дружеские отношения со спортсменами складываются. Но это, во-первых, логично из-за нашей небольшой разницы в возрасте. А во-вторых, если я чувствую спортсмена, то сразу могу понять, что с ним что-то не так. Если же я ничего не знаю о ребенке, как я буду его тренировать? Кого-то нужно ругать, кого-то наоборот оставить в покое. У кого-то еще и личные проблемы, и он от ругани только в себе закроется, тогда я его вообще потеряю.

— Тренер перенимает стиль работы тех, кто тренировал его самого во время спортивной карьеры? — Я думаю, перенимает. Уже были моменты, когда говорили, что я очень похожа на Этери Георгиевну, всегда подразумевая это как комплимент.

— Вы ведь и внешне чем-то похожи.

— Да, и внешне тоже. Я от природы кудрявая, как и Этери Георгиевна, и нас сравнивали даже когда я была ребенком. Но главное, что мне передалось от нее — любовь к своему делу. Думаю, это одна из причин, почему у меня хорошо получается тренировать. Я очень люблю детей, очень люблю лед, и моя работа в этом смысле — работа мечты. Сколько я помню Этери Георгиевну — неважно, насколько уставшей, с какими проблемами и в каком самочувствии она приходила на каток, на льду она всегда была в порядке. Это меня заряжало. Я хочу, чтобы мои спортсмены в работе видели меня такой же — полной сил и желания тренировать.

— Какой самый милый подарок делали вам ученики?

— Они столько всего дарят, сложно выбрать что-то одно. У меня дома целый стенд есть с их рисунками, поделками из пластилина и прочими подарками. Но вот запомнилось: на последний день рождения, а он у меня выпадает всегда на сборы, одна мама нарисовала конек, а дети наклеили маленькие листочки с пожеланиями — очень много приятных слов. Еще когда я уезжала из Ангарска, дети подарили мне куклу-зайца в копии моего платья. Я очень люблю такие вещи, которые напоминают мне о моих программах.

— К слову о программах. Какая ваша любимая?

— «Лебединое озеро» и «Коробушка», наверное. Не всегда получалось откатать их так, как задумано, но они для меня все равно самые душевные.

— Ощущали ли вы на себе психологическое давление, когда появились первые серьезные спортивные результаты?

— Первый сезон — нет, потому что особой конкуренции не было. А потом — да, было тяжело, особенно на внутрироссийских стартах. Для меня самыми сложными соревнованиями всегда были чемпионат России и первенство России среди юниоров. Высокая конкуренция, шанс отобраться на Европу или на юниорский мир, участие в сборной — вот это все. Тяжелым получился последний чемпионат России. Я там провалила короткую и более-менее справилась с произвольной. Спустя короткое время было первенство юниоров, где я выдала 2 чистых проката. Все не могли понять, как за месяц можно так улучшить форму. А я просто головой отпустила ситуацию, что снова не отобралась на Европу. Говорила еще маме перед первенством, что не хочу ехать, столько там прыгучих девочек будет, опять останусь пятая — шестая. Мама сказала попробовать кататься чисто, а там — будь что будет. Я стала в итоге второй, и мы с Юлей Липницкой поехали на чемпионат мира среди юниоров. Забавно было, я тогда этого совсем не ожидала.

— Когда вы заканчивали карьеру, это было скорее взвешенное или спонтанное решение?

— Это было спонтанное решение. Последние года 2 после ухода от Тутберидзе были для меня очень тяжелыми в психологическом плане. Самый разгар переходного возраста, травма, переезд в другую страну, где у меня не было ни одного знакомого, не то что родного человека. В какой-то момент я поняла, что больше не выйду на соревнования, потому что мне реально страшно. Возможно, не хватило тогда какой-то поддержки. Чтобы мне сказали: «Это надо сейчас просто перетерпеть, и потом все будет нормально». А я в ответ на мои слова о том, что хочу закончить, услышала: «Ну тогда езжай домой». И я такая: «Ура, слава богу, домой!», а когда села в самолет, поняла, что наделала. Но я больше переживала не о том, как вернуться, а о том, что делать дальше. Потому что всю свою жизнь посвятила фигурному катанию и ничего больше не умела. Идти в шоу с травмой было не вариант, тренировать — а как начать? С чего начать? И вот здесь большое спасибо Светлане Владимировне (Соколовской. — «Матч ТВ»), что она мне подставила плечо в трудный момент.

— Что у вас была за травма?

— Я получила травму абсолютно глупым образом, и особенно смешно в этом свете выглядит чей-то негатив в адрес Соколовской, что якобы на ней лежит вина за это. Я просто упала на беговом после прыжка, а потом мне неправильно поставили диагноз. Мне говорили то про растяжение, то надрыв, но со всеми этими диагнозами кататься в принципе можно. И я полгода прокаталась, не выступая на соревнованиях. Потом ушла выступать за Израиль, когда оказалась вне сборной России. Уже от Израиля мне предложили съездить на обследование. Выяснилось, что все это время мы лечили не то, и так как полгода я каталась, начались осложнения: порвалась связка, разошлись кости и вырос хрящ. Нужно было делать операцию. Я отнеслась к этому спокойно, потому что операции в спорте — нередкое дело, и иногда уже через месяц после хирургического вмешательства спортсмены уже катаются. На операцию шла с позитивным настроем. В результате 4 месяца восстанавливалась для того, чтобы просто начать ходить. И только через полгода я вышла на лед. Естественно, у меня никогда не было такого длительного перерыва в тренировках. Спустя  год после операции я восстановила все тройные. В возрасте 18-19 лет потерять год подготовки — это очень много. Представляете, как важна правильная диагностика? Израильские врачи говорили, что при верном диагнозе и лечении мне нужно было бы просто пропустить 2 недели на льду. А так получилось, что я только усугубила ситуацию. Причем по ощущениям было терпимо. А МРТ показало потом, что я в принципе не могла кататься — связка-то порвана.

— Чем вы занимались в то время, когда не могли выходить на лед?

— Скучала по льду. Когда ты всю жизнь в спорте, то ведешь активный образ жизни. А тут просто лежишь, сидишь и… ничего больше. Первый день я особенно хорошо помню, потому что не знала, куда себя деть. После операции мы столкнулись еще с одной проблемой. Из-за ограниченной подвижности у меня все мышцы с ноги спали — вплоть до того, что я даже подпрыгнуть на одной ноге не могла. Пришлось заново их закачивать.

— Как вы сменили спортивное гражданство с России на Израиль?

— Впервые мне предлагали выступать за Израиль лет в четырнадцать. Переговоры шли через родителей, и я не знала в принципе, что у меня есть израильские корни — по прапрадедушке, кажется. Мне было не очень тяжело получить гражданство именно потому, что есть реальные родственники. Но мы тогда отказались, потому что я как раз проводила первый международный сезон по юниорам за Россию и хорошо выступала. Мне, помню, многие говорили — зачем тебе этот Израиль? А я сейчас понимаю, что если бы не перешла, закончила бы кататься сразу после травмы. Потому что проблему с ногой мы так и не решили. Израильская федерация за меня взялась, оплатила мне операцию и реабилитацию, за что я им очень благодарна. Я тогда только пришла, ничего не успела для них выиграть, но они проявили большое неравнодушие. Конечно, у меня было гражданство Израиля, я не просто приехала из России — но несмотря на это никто не обязан был решать мои проблемы. Этот опыт помог мне понять, что из каждой ситуации можно вынести что-то хорошее.

— А как чисто технически происходит смена спортивного гражданства? Вы идете в ФФКР, пишете заявление… а потом?

— Все так, но сначала израильская федерация и российская вступили в переговоры на этот счет. Прежде всего должно быть согласие на высшем уровне. Это было не очень просто, потому что я тогда была участницей сборной. Но мирным образом удалось договориться.

— Оглядываясь назад, вы бы изменили что-то в своей спортивной карьере?

— Глобально я бы ничего не меняла. Любое изменение в прошлом привело бы к переменам в будущем, а я сейчас более чем довольна своей жизнью. У меня любимая работа и близкие люди рядом. Только один есть момент к исправлению, пожалуй: стоило бы сразу правильно отнестись к своей травме. Но вообще в моем уходе из спорта нет трагедии. И я рада, что у меня был непростой период в Америке. Там совсем по-другому живут люди, по-другому подходят к тренировкам. Это бесценный опыт.

— У кого вы тренировались в Америке?

— У Романа Серова, он работает с израильской командой одиночников. Ему, конечно, досталась тяжелая спортсменка в моем лице — взрослая, после травмы, впервые оказавшаяся в США. Он за меня хорошо взялся и даже сумел восстановить все тройные, поддерживал как мог. 

— У вас были силовые уверенные прыжки во время спортивной карьеры. Это особенность от природы или натренированное качество?

— У меня правда никогда не было особых проблем с прыжками, поэтому смею предположить, что это природное. Но я в детстве еще занималась спортивной гимнастикой и в фигурное катание пришла с толчком и растяжкой, уже подготовленной к спорту.

— Этери Георгиевна — строгий тренер. Как это сказывалось на мотивации фигуристов к тренировкам? — Почему-то когда люди говорят, что Этери Георгиевна — строгий тренер, они представляют ее каким-то монстром. Я до сих пор слышу это от тех родителей своих учеников, кто знает, что я тренировалась у Тутберидзе. Они смотрят на меня так, как будто я побывала в аду и вернулась живая. Но любой тренер на высоком уровне не будет все время гладить спортсмена по головке и просить не расстраиваться. В России таких тренеров точно нет. Это не отбивало желание, ведь мы все прекрасно понимали — тренер хочет, чтобы мы были лучше. На нас никто не срывался просто потому, что настроение плохое. Если уж получали, то за дело. Когда любишь своего тренера, нет мысли о том, что на него можно обижаться за критику и строгость. Он поругал — ты пошел и исправил, сделал хорошо, и вот тебя уже похвалили. Спортсмен выигрывает соревнования, ему вешают на шею медаль, и тогда никто не вспоминает моменты, когда тренер был строг, кричал и ругался. Все думают только, какой большой труд за этой медалью стоит.

— Как вы ушли от Этери Георгиевны?

— Сложность была в том, что мы очень долго проработали вместе. Но последний сезон складывался тяжело в плане отношений. Я сейчас это все объясняю своим переходным возрастом тогда. В 16-17 лет тебе и дома кажется, что все к тебе несправедливо придираются. Ты думаешь: «Вы все неправы, а я молодец. Просто отстаньте». У нас были конфликтные ситуации, и я, как вспыльчивый человек, могла иногда уйти с тренировки. Никогда себе раньше такого не позволяла, но в последний сезон это даже было видно по моим соревнованиям: если Полина провалила турнир, значит, точно накануне с тренировок уходила. Потом мы поехали на сбор в Новогорск, где все это продолжалось. В какой-то момент я подумала, что не хочу больше ругаться. Никакого прогресса от этого нет все равно. Главной проблемой было то, что я очень любила своего тренера и не могла представить, как я подойду к ней и скажу «до свидания». Это было бы мучительно тяжело. Решила, что тут подойдет метод пластыря — просто сорвать, и все. Я вернулась в номер с тренировки и написала маме, чтобы она забрала меня со сборов. Взяла пару вещей с собой, дождалась маму, а в Новогорске сказала, что мне надо прогуляться. Мы уехали. Когда меня хватились — начали звонить и искать, и тогда уже пришлось признаться, что я ушла совсем. Меня тогда ругали многие, что я вот так ушла, не попрощавшись с тренером. Но поймите — по-другому я не могла в том возрасте и с теми нашими непростыми отношениями, при всей моей любви и привязанности. Я приезжала позже в Новогорск с букетом. Так как это охраняемая территория, а я там уже не жила, меня просто не пустили — цветы для Этери Георгиевны пришлось передать с запиской через охранников. Переход дался мне трудно, мой следующий тренер Светлана Владимировна это понимала и никогда не поднимала со мной эту тему. Теперь и я понимаю, будучи тренером, каково это — терять своих учеников. Уход не дается просто ни спортсмену, ни тренеру. Если даже тренер сам отпускает ученика, понимая, что не может ему больше ничего предложить — это все равно что отдать своего ребенка в чужую семью. Поэтому мне неприятно бывает, когда звонят журналисты и просят прокомментировать уход от Тутберидзе кого-то из ее учеников. Я не даю такие комментарии, это некорректно и неправильно.

— Почему вы выбрали именно Соколовскую и ЦСКА?

— В Москве не так много мест, куда можно пойти взрослому спортсмену. Тогда по сути было только 2 варианта — Хрустальный и ЦСКА. Изначально я пришла к Елене Германовне (Буяновой. — «Матч ТВ»), прозанималась у нее неделю. Но она сказала, что не сможет уделять мне должное количество времени — тогда как раз Аделину Сотникову вели к Олимпиаде (Сочи 2014. — «Матч ТВ»). Буянова предложила пойти к Светлане Владимировне — я ей понравилась, и она была готова меня взять. Времени терять не хотелось, да и прокаты сборной на носу. К тому же каток ЦСКА был близко к моему дому, и я осталась.

— Есть ли радикальные различия в тренировочном процессе в Хрустальном и в ЦСКА?

— Конечно, все тренеры разные, но не могу сказать, что мне где-то было легче в плане нагрузки. В ЦСКА было легче в плане расписания — тренировки начинались позже, перерыв между ними был больше, меньше времени занимала дорога. У меня было 2 полувыходных и 1 выходной, а в Хрустальном — только один выходной. Но в том, что касается нагрузки и частоты прокатов, набирался примерно такой же объем, как и в «Самбо».

— Внимание зрителей на трибунах вам придавало сил во время выступлений?

— Я всегда любила выступать перед публикой. Особенно прочувствовала это на японском финале юниорского гран-при. Я и представить не могла перед поездкой, что в Японии такие фанаты. Вышла на лед, встала на прокат и вижу трибуны по кругу — они все полные. Поддерживали не только когда прыгаешь или вращаешься, но даже просто на дорожке аплодировали. Тогда я еще так выступила хорошо, что особо не обратила внимание на игрушки, брошенные на лед. Когда закончились соревнования, я шла по коридору и увидела мешок с игрушками с моей фамилией. Это была такая эйфория! Быстрей побежала к бабушке, она тогда со мной ездила, и к Этери Георгиевне — поделиться радостью. Когда сейчас разговариваю со спортсменами про свой личный опыт, всем говорю — желаю вам достичь такого уровня, чтобы иметь возможность выступить перед японской публикой. Эти впечатления нужно почувствовать и понять. Будут еще выше результаты — отлично, но хотя бы одна такая порция любви должна быть в жизни каждого спортсмена.

— Какая награда наиболее дорога для вас?

— Наверное, мой ответ будет удивительным, но это золото моей последней Спартакиады учащихся. Я ездила на три таких турнира и трижды была второй. А в четвертый раз наконец-то выиграла. Причем это было сразу после юниорского мира, почти с самолета я поехала на Спартакиаду. Ко мне тогда даже федерация Москвы подошла — наконец-то победа! Конечно, еще я помню два своих серебра в финале гран-при. Это даже визуально самые красивые медали.

— Какую самую мудрую вещь вы слышали от Этери Георгиевны?

— О, это сложно (смеется). Тут целую книгу можно написать. Не приведу сейчас дословных цитат, просто самые важные вещи, которые я усвоила. Она меня научила быть максималистом, критично к себе относиться. В голове звучит ее фраза: «Всегда можно лучше». Сейчас я это транслирую уже своим спортсменам. И к себе до сих пор так отношусь.

— За соревнованиями следите? Какие программы в сезоне нравятся больше других?

— Чемпионат России смотрела, Европу по времени не получилось. Смотрела по табличке. В этом сезоне меня больше всего цепляют три программы — короткая Джейсона Брауна, «Ангел» Алены Косторной и «Девочка на шаре» Камиллы Валиевой.

— Как думаете, есть ли у Алены Косторной шанс выиграть первенство? (Интервью состоялось за несколько дней до начала турнира. — «Матч ТВ»)

— Шанс есть, но только при условии ошибок соперниц, как в финале гран-при получилось. Без четверных победить ей можно лишь при безошибочном собственном прокате и ошибках других. Это обидно, на самом деле. Но я бы не хотела, чтобы она пошла по пути тройных акселей и четверных прыжков — чтобы она целее была. Я хочу на нее дольше смотреть, она прекрасно выглядит с тем набором, которым сейчас владеет. Такая русская Каролина Костнер. 

— Вы занимаетесь прыжками на батуте. Почему именно этот вид спорта, что он дает вам в физическом и эмоциональном плане?

— Сейчас меньше занимаюсь, потому что почти все время отнимает работа. На батуты меня привел друг, когда я бросила спорт, но хотела каких-то новых ощущений, физической нагрузки. Тренерам я понравилась, они сразу поняли мое спортивное прошлое — по крутке. 2 года я занималась, делала уже довольно сложные вещи. Но понимала, что если травмируюсь, не смогу выйти на лед. Теперь хожу редко.

— Фильмы, книги, музыка. Что любите? В чем черпаете силу и вдохновение?

— В музыке главным образом, ни дня без нее не провожу. Причем музыка может быть любая. Кино редко и мало смотрю, потому что это долго, мне жалко времени. Читать люблю, читаю в дороге обычно, на соревнования всегда беру с собой книгу.

— Видела, что вы отмечали понравившуюся вам книгу «Цветы для Элджернона».

— Мне ее посоветовали. Я взяла книгу в отпуск и думала, что за неделю прочитаю. В итоге проглотила за 3 дня, очень увлеклась. Сейчас читаю «Триумфальную арку». Вообще я всегда читала много. К этому приучила Этери Георгиевна. Важно, чтобы ты всегда был чем-то занят. Ты не можешь прийти домой и бездельничать — этим себя расслабляешь. Нужно быть в тонусе. Голова должна работать даже тогда, когда мышцы расслаблены. Как-то была история, сейчас даже вспомнить немного стыдно. Мы ехали на прокаты, попали в пробку. И Этери Георгиевна попросила меня рассказать какое-то стихотворение. Я его не знала, отмазалась как-то, а Этери Георгиевна мне столько стихов на память рассказала! Я подумала — ничего себе, и как она только все успевает.

— Тутберидзе производит впечатление человека с идеальной самоорганизацией, жесткой самодисциплиной и сильным характером.

— Когда я начинала у нее кататься, это было на обычном хоккейном катке. Где мы тогда только место ни искали, в каких условиях ни тренировались… Этери Георгиевна боролась за то, чтобы нам лед дали. Причем у нас тогда уже были какие-то неплохие результаты. А когда первый раз пришли в Хрустальный, это был шок настоящий. Нам даже раздевалку собственную выделили — обычно мы переодевались в уголке после хоккеистов. Этери Георгиевна действительно вложила много сил и труда, чтобы школа стала такой, какая она есть. Команду свою собирала по крупицам. Чтобы все это пережить и не сломаться, нужно иметь сильный характер. Так странно: многие почему-то думают, что я ее ненавижу, что у нас отношения плохие, но это неправда. Да, мы расстались не так ванильно, как в кино. Но это жизнь. Весной 2018 года я приходила в Самбо-70 по работе, не для того чтобы именно с Этери Георгиевной поговорить. Но поняла, что настало время сделать это, откладывать нельзя больше. Конечно, боялась, не знала, как она на меня отреагирует — столько лет не виделись. Я себя настраивала на самый плохой расклад, но все прошло хорошо. Этери Георгиевна меня выслушала.  

— О чем мечтала Полина Шелепень 5 лет назад?

— Мне было 18… тогда как раз была травма и операция. Хотела ходить нормально и на лед вернуться. Такие незамысловатые мечты, я бы сказала. Зато я тогда поняла, как сильно люблю фигурное катание. Без него мне никак.

— О чем вы мечтаете сейчас?

— Стать хорошим тренером и вырастить чемпионов. Помочь другим реализовать в спорте то, что не получилось у меня. Знаете то чувство, когда ты уже старый для спортсмена, но еще молодой для тренера? Вот я, кажется, наконец-то выхожу из этого состояния. 

Источник: matchtv.ru

logoЭтери Тутберидзе
Полина Шелепень
женское катание