Евгений Берзин: «Какой смысл вытаскивать «старый» допинг. 70 лет назад была война – начнем стрелять?»
Первый русский чемпион «Джиро» дает большое интервью Вячеславу Самбуру – о том, как из профессионального гонщика превратиться в преуспевающего итальянского бизнесмена.
Через несколько дней Евгению Берзину, первому русскому гонщику, выигравшему многодневку «Джиро д’Италия», исполнится 44 года. 20 их них он провел в той самой Италии, куда умчал сразу после исторического успеха. Он нажил яркий акцент и, отвечая на звонок с российского номера, по привычке говрит «си». Он преуспевающий бизнесмен и счастливый семьянин, хотя его ребенок совсем не говорит по-русски. Он любит родину, но видит ее крайне редко. Наконец, он по-прежнему катается на велосипеде – только теперь в режиме «как хочу и сколько хочу».
– Когда предыдущий раз давали интервью на русском языке?
– В прошлом году – позвонила девчонка, задала два вопроса; это, конечно, не считается за интервью в полном смысле. А чтобы поговорить серьезно – такого не было лет семь, получается. В 2007 году приезжал в Россию на мероприятие «Итеры» – с тех пор родину не видел. За последние двадцать лет приезжал три или четыре раза.
– Не скучаете или просто что-то мешает приехать?
– Не могу сказать, что не скучаю. В Италии у меня фамилия (семья – Sports.ru), работа, ребенок – он чистый итальянец, по-русски даже не говорит. Надо хоть отправить, чтобы немного поучился. В Россию надо собираться, откладывать дела. Видимо, мне лень – я в молодости наездился. Или, может быть, годы…
Знаю, что в Питере в октябре собираются ребята, те, кто раньше вместе гонялся. Я живу по старинке: черно-белый телефон, фэйсбук только в этом году завел, нашел через него какие-то давние связи. Теперь меня зовут в Россию осенью, постараюсь приехать.
– Когда оказываетесь в России – что больше всего расстраивает?
– Ничего не расстраивает, мне все нравится. По сравнению с 90-ми очень многое поменялось: красиво, чисто. А шум, суета, скорость – вообще не напрягает.
– Вы имеете в виду Москву, Петербург или родной Выборг?
– Москву. Выборг видел мало, и то зимой. Снег все засыпал – сложно понять, что изменилось, а что нет. Думаю, мало что. Маленькие городка меняются очень медленно.
– Вещь, к которой вы до сих пор не привыкли в Италии?
– В каждой стране есть хорошее и плохое – человек ко всему привыкает. В Италии есть национализм, но не в отношении русских, только в отношении тех, кто приезжает из Африки. Коррупция? Она везде – не знаю ни одной страны, которая бы не была коррумпирована.
***
– В молодости вас занесло в армию – надолго?
– Месяца на три, Александр Анатольевич Кузнецов (известный велотренер – Sports.ru) нас посадил тогда. Это как способ воспитания. Сидели в спортроте, работали на стройке под Питером – даже не знаю, что строили. То ли гостиница, то ли дом чей-то. Нам приказали – мы бегали: носили песок, цемент, помогали чем получится.
– Вы разругались с Кузнецовым из-за его безмерной жесткости?
– Дело не в конкретных упражнениях, не в нагрузках, а в его поведении. Не знаю, говорится так или нет: поведение до генерала. Он командовал – надо было выполнять. Нельзя спорить, нельзя отказываться, нельзя отвечать. Как в армии, хотя нет, в армии было лучше.
В плане подготовки Кузнецов был прав. Может быть, где-то перебирал, но он сильный тренер. Проблема в его характере – никаких разговоров, иначе сразу у-у-ух. Столько народу через него прошло. Кто скрипел зубами, но молчал – те двигались вперед.
– После завершения карьеры вы и заметно набирали вес, и потом заметно худели. В какой форме сейчас?
– Тренируюсь, катаюсь. Здесь хорошая велосипедная культура. Люди знают, что на велосипеде можно сжечь много калорий. Недалеко от моего дома несколько дорожек, трасс – очень удобно, нужно только желание. У нас производят хорошие вина – иногда хочется бокальчик, а это калории. Так вот, если два-три раза в неделю кататься по два часа – можно не беспокоиться о собственном весе.
– Травма, которую вы забрали с собой из велоспорта?
– Ни одной травмы. В конце карьеры была аллергия на что-то, сейчас нет. Ничего не беспокоит.
– Большая удача.
– Почему? Из спорта обязательно уходят больными? Сейчас я еще лучше понимаю, что такое велосипед, и отлично себя чувствую после двух часов езды. Я катаюсь так, как хочу, а не как меня заставили на тренировке. Могу быстро, могу тихо, могу в гору, могу остановиться попить чай. После таких прогулок чувствуешь себя физически сильным. Это не только в велоспорте, в любых других видах то же самое.
***
– Часто вспоминаете победу на «Джиро»-94?
– Естественно. Главное воспоминание до сих пор – людской коридор вдоль дороги. Десятки тысяч болельщиков, особенно если едешь в горах – любого можно потрогать, любой может дотронуться до тебя. Ух, очень сильное ощущение…
– Конкретно на ту гонку вы ведь ехали не лидером – в команде был Арджентин.
– Он заранее знал, что не готов выиграть. У нас была двойная тактика – надо было запутать Индурайна, чтобы за мной не особо следили. Передо мной была задача – заработать как можно больший отрыв на первых этапах.
Я сразу выиграл разделку в гору, в этом же стиле всегда побеждал Инудрайн – просто рвал всех на разделках, а потом в горах контролировал ситуацию. Я сделал то же самое, пока он следил за Арждентином.
– Насколько внимательно за той гой гонкой наблюдали из России?
– Думаю, что никак не наблюдали. Российских журналистов тогда на «Джиро» не было. Когда я вернулся победителем – меня жарко встретили. «Советский спорт» написал, что я капиталист. До сих пор интересно, почему?
Время было такое – ностальжи по коммунизму, что ли. В Италии журналисты за мной бегали – в России это кому-то не понравилось: как это, капиталисты бегают за советским спортсменом? Значит, он тоже капиталист.
– Какой был гонорар за победу?
– Миллиард лир – около 500 тысяч евро по нынешним деньгам. В велоспорте своя система: всю выигранную премию ты делишь на команду. Девять гонщиков – девять равных долей. Я хотел свою часть потратить на машину, но мне Fiat дал рекламную. Голубой цвета, 250 лошадей – потом они мне меняли машины каждые полгода.
***
– Почему вы уехали из России?
– Не было возможности развиваться. Денег нет, хаос в стране, беспорядки – хотелось убежать от всего этого, хотя нас никто не трогал. Мне повезло, я был спортсменом. Профессиональный спорт тогда стал лучшим вариантом для отъезда.
Сейчас велоспорт в России поднимается: есть многодневки, много гонок. Помню, мне было лет 12-13 – у нас организовали гонку «Балтика». Стартовала в Хельсинки, через неделю финишировала в Питере. У меня в Выборге был настоящий праздник, когда по городу ехали один из этапов. Это цепляло, хотелось стать частью события.
– Переезд в Италию давался тяжело?
– Сейчас было бы легче. Внимание, поддержка, понимание – теперь у спортсменов все есть, раньше обходились без этого. Не было национальной поддержки – приходилось самому раздвигать локти. Это меня пугало, но все-таки решился.
– В первые месяцы не сошли с ума от тоски по дому?
– Времени не было. Когда пошли победы – начал подписывать контракты на 130-140 гонок в год. Потом спонсоры, презентации, открытия. Несколько лет вперед прописаны по договорам: заканчиваешь одну гонку – уже надо собираться на следующую. Скучаешь, только когда бездельничаешь.
– Вы же переехали не один.
– Да, со мной был Владислав Бобрик – мы выступали вместе. Команда предоставила нам машины, сняла маленький дом – он жил на первом этаже, я на втором. Вдвоем, конечно, было чуть проще.
– Что больше всего осложняло жизнь в первые месяцы?
– Лингвистика. Здесь почти не говорят по-английски, а итальянский мы сами знали слабо. Потом постепенно насмотрелся телевизор, рекламу – через полгода все понимал, мог объясниться. В те годы не было мобильных телефонов – терялся в городе, искал бумажные карты. Но это все мелочи, крупных бытовых проблем не было – команда помогала.
– Кроме Бобрика, с вами в команде выступал Петр Угрюмов – получилась диаспора?
– Из-за этой диаспоры мы проиграли «Джиро» в 95-м. Когда двое ругаются, выигрывает третий. Многие люди готовились уходить из команды, подписали контракты – в тот год каждый гонялся сам за себя. Точнее – половина за меня, остальные каждый сам за себя.
Угрюмову нужно было быть высоко в генерале, чтобы со статусом прийти в новую команду. Можно было попробовать с ним договориться. Не факт, что кто-то из нас смог бы победить, но если бы договорились – появилось бы больше возможностей. А так выиграл Ромингер, я стал вторым, Угрюмов – третьим. Отстали от Ромингера почти одинаково.
– Рассорились?
– Да нет, у меня к нему нет претензий. Но и другом его не считаю. Кто мне скажет, что в спорте есть дружба, не поверю. Или ты, или я. Каждый потратил 15 лет на подготовку: детские клубы, юниоры, любители, профи – и что, теперь уступать другу? Уже не волнует, друг он или нет, надо соревноваться.
***
– Вопросы про допинг – готовы?
– Ожидал их. Велоспорт – значит, допинг, все уже привыкли. Это всегда неприятная тема: нет команд, нет сильных президентов, которые могут отстаивать, влиять. Велосипедисты сдают больше всех проб. Если столько же начнут сдавать другие – общая картина поменяется.
Это слишком денежная тема. За допинг-контроль платят организаторы гонок, потом платят команды, еще кто-то, несколько звеньев – в этой ситуации не может быть справедливости. Когда в деле крутится много денег, машина тебя задавит – прав ты или не прав. Если денег нет – никто не будет ругаться, если деньги есть – начинается политика.
– Сейчас велоспорт чище, чем 20 лет назад?
– Да и тогда тон был почти чист. Что считать за допинг? Если сейчас ловят человека на старых пробах – это допинг?
– Армстронг признался, что допинг был.
– Армстронга не смогли поймать в годы его выступлений, поймали уже после завершения карьеры.
– Вы же его застали в гоночные гоны – он вызывал подозрения?
– В любом спорте, где есть явный лидер, возникают подозрения. Так всегда. Вытаскивать пробы 15-20-летней давности – для чего? 15 лет назад он молчал, теперь признался. Если ты такой честный – признавайся в годы выступлений.
Какой смысл вытаскивать то, что было 20 лет назад? А 70 лет назад была война – что теперь, опять стрелять? Если честно, больше не хочу это обсуждать.
***
– Вы по-прежнему занимаетесь продажей автомобилей?
– Почти 16 лет. Познакомился с одной женщиной, которая впоследствии стала матерью моего ребенка. Она уже вела эти дела, я тоже помаленьку втянулся.
В любом бизнесе сейчас тяжело – люди боятся тратить деньги. Не из-за того, что их нет, а из-за того, что не знают, как деньги будут использованы. Вдруг уйдут в никуда? А если люди не тратят деньги – экономика тормозит.
– Вы как-то сами сказали, что автобизнес – не то дело, каким вы мечтаете заниматься. А каким мечтаете?
– Богатым! Тем, который приносит много денег. Продажа машин – это не очень выгодно и очень сложно. Много законов, много инстанций, много коррупции. В 90-е годы машина была элементом роскоши, а теперь рынок полон – у всех есть авто. Фамилия из трех человек – и каждый за рулем. Думаю, через десять лет машина будет стоить как ящик картошки.
– У вас много машин на семью?
– Своих нет. Зачем своя в гараже, если в салоне их выставлено 20 на выбор? Когда есть дела – я беру любую и еду. Мне надоели машины. Когда прокатаешься 15 лет, когда займешься торговлей – они для тебя станут одинаковыми. Мне говорят: вот эта красивая, мощная. Ну и что?
– Часто сталкиваетесь в бизнесе с криминалом?
– Криминал на юге, мы живем на севере. Здесь любых мошенников сразу же сдают полиции.
***
– Вы же сами, будучи спортсменом, несколько раз попадали в тюрьму – так?
– Не совсем в тюрьму – попадал в зону, куда отправляют безвизовых туристов. Дольше часа там не сидел – по звонку выпускали. Тогда не было Шенгенской зоны – везде нужна была виза: в Испанию – виза, в Бельгию – виза, в Голландию – виза. Не можешь же каждый раз гонять с паспортом по консульствам, ставить штампы.
Где-то таможенники спали, не замечали – пропускали. Обратно выезжаю из Брюсселя, там такой старый аэропорт – человек 40 таможенников. Меня ждут. Поймали на контроле: вы здесь нелегально, давайте мы с вами сфотографируемся, а потом задержим.
– Вы делали попытку вернуться в спорт – зачем?
– Был момент, заскучал. Велосипед – это любовь и мучения. Есть периоды, когда тебе этого хочется. Сейчас мне за 40, больше 25 лет я катался на велосипеде на результат – больше не хочется. Если пропустил несколько лет, если сам уже не молод и все-таки хочешь вернуться – без шансов. Многие пробовали, ни у кого не получилось.
– Главная победа в карьере, если не считать «Джиро»?
– Льеж – Бастонь- Льеж. «Джиро» – один из трех монументов велоспорта, но Льеж – самая старая. В 1892 году проехали в первый раз. Реликвия!
– Не жалеете, что так и не попробовали выиграть Олимпиаду?
– Нет, честно. Мало кто помнит олимпийских чемпионов в велоспорте. Кто выиграл в Лондоне? А в Пекине? Олимпиаду выигрывают вроде бы для страны: умрите, но выиграйте! Зачем? Когда я выиграл чемпионат мира, мне даже спасибо не сказали. Хотя катались для страны. После этого я понял, что здесь тебя мало кто ценит.
Олег Тиньков: «Российские футболисты выглядят как какие-то обсосы»
Фото: REUTERS/Jacky Naegelen; Fotobank/Getty Images/Mike Powell; cyclingnews.com/Bettini Photo
дорогого стоит.
в европе действительно мало кому интересна олимпиада, там в каждом селе есть какая-то древняя гонка - сужу по тв-программе, когда в гостинице тыкаешь пультом. обязательно 2-3 канала забиты вело, для меня это шок был первый раз когда обратил внимание
Разумеется, Берзину виднее. Олимпиада велошоссе не нужна, на нее никто особенно не обращает внимания, календарь на каждый сезон и так крайне плотный и расписан по дням. В других видах спорта ОИ важны, а если говорить о футболе или велошоссе, лучше вообще убрать их из программы, они самодостаточны, им Игры только мешают.