«Мотивация была не стать лучше, а унижаться не так сильно». У России появился новый баскетболист, и мы с ним поговорили
Уехал в Израиль без языка, прошел армию ЦАХАЛ, несколько лет добивался русского статуса.
На прошлой неделе Егор Кулешов получил специальное разрешение от ФИБА, чтобы считаться россиянином и иметь возможность выступать за сборную России. Он родился в Волгограде, но в 7 лет уехал с семьей в Израиль и жил там как репатриант, а в 16 лет улетел играть в баскетбол в США. При этом Егор уверен: у него российский менталитет, и он хочет играть именно за российскую сборную.
На родине он настолько неизвестен, что почти все СМИ обошли вниманием его новый статус, но в израильском баскетбольном мире эту новость нельзя назвать проходной. Егор не был звездой, зато был крепким ролевиком и кандидатом в сборную Израиля — местная баскетбольная федерация в него верила и долго отказывалась выдавать открепительное письмо.
Из-за этого процесс получения российского статуса затянулся. Но сейчас все позади, и Кулешов может выступать за сборную. В расширенный состав на ближайшее «окно» он не попал, но уже несколько месяцев готовится к следующему шагу в карьере — будь то команда в России или в Европе.
«Перехват» поговорил с Егором о его жизни, переездах, связанных с этим проблемах и планах попасть в команду Сергея Базаревича. Подпишитесь на канал в Telegram, если хотите чаще читать такие истории.
— Я родился в Волгограде. Мне было то ли три, то ли четыре года, когда мы переехали в Тульскую область, в город Ефремов. Там у нас живут родственники. А потом мы взяли и переехали в Израиль, — начинает Кулешов.
— Что ты помнишь про Волгоград?
— Я там до сих пор иногда бываю, пару лет назад в последний раз, потому что у меня там остались родственники. Поэтому город помню неплохо. В Волгограде красиво: я помню большую статую (Родина-мать — прим. «Перехват»), реку Волгу, Красноармейский район, где я рос. Точно не скажу, почему мы переехали в Тульскую область, но Ефремов — маленький городок, поселок такой.
— Ты рассказывал, что пошел на линейку в первый класс и уже на следующий день уехал в Израиль. Это был спонтанный переезд?
— Все произошло так быстро: сегодня ты идешь в школу, а завтра летишь с родителями на самолете в новую страну. Тогда все было очень непонятно. Мне кажется, это было более-менее спланировано. Не знаю, зачем я на один день пошел в школу, но зато теперь могу сказать, что учился в русской школе.
— Обсуждение переезда проходило без твоего участия?
— Конечно. Я был маленький, ничего не понимал, что там со мной было обговаривать?
— Насколько я понимаю, у твоей семьи еврейские корни. Вы соблюдали какие-то традиции в России?
— Корни действительно еврейские. Но нет, мы жили как обычная российская семья. Да мы и до сих пор так живем. Празднуем и русские, и еврейские праздники. Как-то наполовину.
— Вы переехали потому, что в Израиле было больше возможностей?
— Я думаю, что да. Мы решили, что не только у меня там будет больше шансов реализоваться, но и у моих родителей тоже. Конечно, они хотели лучшей жизни для меня. И были правы, получается. Я начал играть в баскетбол достаточно поздно, но все-таки начал. Получается, что это была самая большая возможность.
«Приходил из школы и просто плакал»
— Что это за чувства, когда сегодня ты первоклашка, а завтра меняешь школу, страну, уклад жизни?
— Это очень сложно, ужасно. Я не знал иврита, ни слова вообще. На протяжении нескольких месяцев я шел в школу, а потом приходил и просто плакал. Ничего не понимал, русских вокруг не было, не с кем было разговаривать. Было очень нелегко. Первое впечатление об Израиле было такое, что хотелось вернуться. Представь, ты приходишь в школу, а там говорят на китайском. Пойди попробуй его выучить.
— А как произошел процесс зачисления в школу? Не могу представить.
— Если честно, я не помню точно, как так вышло. Но это были приятные, хорошие люди, они хотели мне помочь, только… Как? Никто не говорил по-русски. Я учил язык несколько месяцев, и когда начал говорить, стало полегче. Стал знакомиться с людьми, разговаривать, общаться, все стало налаживаться.
— Из России в Израиль едут достаточно много репатриантов. Не было совсем никакой русской общины, русской субботней школы, чего-то такого?
— Нет, такого не было. У нас там есть семья со стороны моей мамы, сестра моей бабушки. Они почти все говорили на иврите, но бабушкина сестра могла и по-русски. А так, чтобы прямо куда-то ходить встречаться с людьми и говорить с ними на русском — такого точно не было.
— У тебя были какие-то проблемы из-за того, что ты не знал языка?
— Проблемы только из-за того, что сложно было завести друзей. В этом возрасте тебе хочется быть частью чего-то, но мне это было сделать невозможно, потому что никто меня не понимал. Я только вот помню, что играл с друзьями в футбол на переменах, и там особенно общаться не нужно было — либо ты можешь играть, либо не можешь.
— Ты говорил, что хотел пойти на футбол или на теннис. Денег на теннис у вас не было, а что с футболом? Почему не пошел?
— Когда я перешел в четвертый класс, мы переехали в город. До этого мы жили в кибуце, а потом в городе. И баскетбол просто был в пяти минутах ходьбы от места, где мы жили. Так и получилось. Ну и потом — я высокий, почему бы было и не попробовать. Поначалу серьезного ничего не было, я приходил три раза в неделю на 40-минутные тренировки. Даже не тренировки, а просто занятия, просто чтобы чем-то заниматься.
— Во всех интервью, которые мне удалось найти, тебя спрашивают уже про следующий этап — про молодежную сборную. Но до нее же было еще столько всего. Что случилось с момента, как ты пошел в секцию, и до попадания в сборную?
— Я начал заниматься баскетболом и был в этом очень плох. Был только высокий, это единственное, что было в мою пользу. Помню, что все начали записываться в молодежные лиги, и я не хотел идти дальше в этом направлении. Я тогда хотел остановиться на этом, сказал родителям, что все пусть идут, а мне не до этого. А на следующий день мама пришла и сказала: «Я тебя записала в лигу, пойдем». Отказаться вариантов не было.
Я был тогда, кажется, в 5-6 классе, и попал в команду, которая была на год старше меня. Это было весело, потому что я был одним из худших игроков. Это был тот случай, когда мотивация — не стать лучше, а не так сильно унижаться. В турнирах было правило, что все обязаны отыграть хотя бы 8 минут, то есть одну четверть, и я вот был из тех, кто играл только потому, что тренер обязан был их выпускать.
Потихоньку прогрессировал, прогрессировал и к концу сезона уже проводил на паркете по три четверти — более-менее понимал, что надо делать. Ну и оттуда был быстрый путь до молодежного чемпионата Европы: тебя видели, приглашали в команды, отправляли тебя то на тренировки, то на сборы. Уже в 7 классе я ездил на сборы, еще до сборной U16. А уже после U16 меня заметили на молодежном чемпионате Европы и позвали играть в США.
— Что чувствуешь, когда еще несколько лет назад ты играл только потому, что тебя обязаны выпустить, а потом получаешь предложения из США?
— Это хорошие чувства. Это показывает, что ты уже ни ничто. Что ты чего-то стоишь.
— Позвонил маме? Поблагодарил?
— Да! Постоянно это делаю.
И вот с того чемпионата я стал решать, что делать дальше, хочу ли я посвящать этому жизнь или оставаться в Израиле. Но остаться я никогда не хотел, всегда хотелось уехать. Куда-нибудь в Испанию, например. В 15 лет меня звали туда, но тогда меня не отпустили. То есть права на меня принадлежали клубу «Маккаби Ришон», и они не согласились. А вот не отпустить меня в США было нельзя, потому что я ехал туда учиться в школе.
«Первое, на что смотрят команды НБА, это длина рук, потенциал вырасти, прыжок, и только потом — твое понимание игры и все остальное»
— Тебе оставалось еще два года в школе?
— Да, в Америке мне нужно было отучиться в 11 и 12 классах. Когда я там оказался, то выполнил одну из своих целей — я всегда хотел уехать туда учиться, мечтал об этом, хотел узнать, что это за страна, какой там баскетбол, как там тренируются и как работает система. Хотел пройти через все это.
— Ты к тому моменту, когда переехал, говорил по-английски?
— Да, неплохо говорил. Во-первых, ему учили в школе, а во-вторых, смотрел много телевизионных шоу и понимал их. Когда приехал в США, был готов и говорить, и учиться на английском.
— Те, кто приезжает в Америку учиться по спортивной стипендии, имеют какие-то привилегии? В плане того, что привилегии понятны, но можешь ли просто хорошо играть и надеяться, что в школе отмажут?
— Нет, все должны учиться. Я приехал в такую школу, в которой серьезно обучали и готовили к университету. Никому не ставили оценки просто так, ты должен был их заслужить. Единственное, спортсменам в любой школе для прохождения в учебное заведение нужно получить балл чуть ниже, чем тем, кто пытается по обычной стипендии попасть туда. Это правда. Но учиться все равно надо было серьезно.
— Тебе сложно было жить без родителей?
— Конечно, это тяжело. Но, с другой стороны, я с 14 лет тренировался в баскетбольной академии и жил в ней пять дней в неделю. То есть уже не жил дома с 14 лет, и это меня немного подготовило к самостоятельной жизни в США. Но было тяжело, конечно, я всегда общался с родителями по Skype и всегда знал, что летом их увижу.
— В один из таких летних приездов в 2013 году тебя призвали в израильскую армию. Расскажи об этом.
— В Израиле это обязательный процесс и для мужчин, и для женщин. Мужчин призывают на три года, женщин — на два. Все через это проходят. Мне нужно было пройти базовый курс тренировок, и я сделал это летом того же 2013 года. Это заняло два месяца. А потом уехал обратно в Америку и отложил свою службу еще на два или три года.
— В США у тебя были какие-то обязанности по этому поводу?
— Нет. Только по приезду в Израиль ходил на сборы.
— Тебя реально могли в какой-то момент отправить воевать, я не знаю, с Палестиной, или это была только какая-то предподготовка?
— Не, это была просто предподготовка. Если бы действительно случилась война, то такое, в принципе, возможно, но я прошел самый базовый курс. Люди, которых готовят воевать, проходят совсем другие тренировки, в другие сроки, в других местах, в других условиях.
— В свой первый год в университете ты играл в Аризоне, а потом уехал в Rice University за игровым временем. Ставка себя оправдала?
— Думаю, да. В тот момент не знал, как это произойдет, но все сложилось хорошо. Если бы отмотал время назад, то сделал бы то же самое. Когда я пришел в Rice, они выиграли, кажется, всего семь матчей за сезон, там рекорд был что-то из разряда 7-25. Но мне повезло: когда приехал, там оказались новые тренеры, новый режим. За пару лет мы стали играть по-другому и в мой последний год победили, кажется, в 22-23 матчах за сезон. Это был лучший сезон за 20 или за 40 лет истории университета.
— А на последнем курсе ты уехал во Флориду. Зачем? Оттуда было легче драфтоваться?
— После Rice я мог выбирать. У меня был еще один год, когда я мог играть и мог даже выбрать — в университете или профессионально. Я выбрал переехать во Флоридский университет, потому что хотел показать себя в играх за большой вуз. Хотел доказать самому себе, что могу играть в большом университете. Плюс, да, важно, чтобы скауты видели тебя по телевизору, и мне показалось, что во Флориде это было сделать лучше всего.
— Ты провел неплохой сезон, в среднем набирал больше 13 очков за матч, но в итоге все равно остался без выбора на драфте. У тебя есть ответ, почему так произошло?
— Драфт — это тяжелый процесс. Я знал, что шансы не самые высокие. Знаешь, на что смотрят команды во время воркаутов? Я тренировался с «Клипперс», с «Джаз», с «Санс», с «Маверикс», с «Тимбелвулвс». Первое, на что они смотрят, это то, какие у тебя длинные руки, какой у тебя потенциал вырасти, какой у тебя прыжок. Очень много физических параметров. И только потом смотрят на твое понимание игры и все остальное. НБА — очень атлетичная лига. Игроков моих параметров там не так много.
«Самое сложное было в том, что я вернулся в место, куда не хотел возвращаться»
— Поэтому ты решил переехать в Европу, а не пробовать себя в G-Лиге?
— Даже особо не думал о G-Лиге. Мне было уже 23 года, и нужно было начинать зарабатывать деньги. У меня многие друзья начинали делать это в 17-18 лет, становились профи, и мне тоже нужно было начинать. Хотелось показать себя на таком уровне и, может, даже вернуться в НБА. Так как у меня был израильский паспорт, я решил, что нужно было это использовать. Американцам, которых не выбирают на драфте, в этом плане тяжелее.
— После семи лет в Америке тебе было скучно в Израиле?
— Если честно, то да… Я привык жить в Америке, приехал туда в 16 лет и провел там самые важные годы в плане перестройки себя, формирования характера. Так что я заскучал, это правда. С другой стороны, мне в Израиле всегда было тяжело. Это не секрет.
А самое сложное было в том, что я вернулся в место, куда не хотел возвращаться. У меня было хорошее предложение из Испании, но я не мог туда поехать из-за армии. Потом была возможность попасть в «Маккаби», но не получилось, потому что права на меня в Израиле принадлежали «Маккаби Ришон». Они отказали Тель-Авиву, а бай-аут был 200 тысяч долларов. Никто не собирался платить такие деньги за игрока, который только что окончил колледж.
Я начал играть за «Ришон» и вдобавок служить в армии. Начало было вообще тяжелым, не знаю, как через все это прошел.
— А как это происходило? Российские клубы определенным образом решают такие вопросы, насколько я знаю.
— Моя служба была днем. Утром была тренировка, потом служба, затем тренировка. Но иногда пропускал утреннюю тренировку из-за того, что служил. В Израиле всем по барабану, что ты делаешь, какие у тебя там тренировки, все равно вообще. Армия работает отдельно, никакой кооперации в этом плане нет.
— Вы взяли Кубок израильской лиги спустя месяц после твоего переезда. Это твое самое яркое воспоминание после возвращения?
— Я бы не сказал. Ближе к концу своего первого сезона я перешел в «Хапоэль Холон», это буквально в 10-15 минутах от Ришона. Провел там два месяца, и это было самое яркое время. В клубе были травмы, им нужен был игрок, и так как с приходом нового тренера у меня не особо получалось в «Ришоне», я попросил отправить меня в аренду. Все получилось очень хорошо. У «Холона» богатая история, там очень много болельщиков, отличная арена. Чувствовалось, что там все немного на другом уровне вообще.
«Лично я хотел, чтобы сезон закончился»
— Когда ты летом вернулся в «Маккаби Ришон», тебя не продлили. Что было потом?
— Я искал какие-то варианты в Европе, а еще в то время работал над тем, чтобы получить российский статус от ФИБА. Тем летом не получилось это сделать. Настал момент, когда к августу у меня не было клуба, но я точно знал, что не хотел играть за «Ришон». Не знаю, хотели ли они меня, но даже если бы и хотели, то я в любом случае попросил бы отправить меня куда-то.
Была еще такая история, что я хотел подписать контракт с «Хапоэлем» из Холона. Они хотели заключить соглашение на три года, а мои права еще были у «Ришона». «Маккаби» мог попросить либо бай-аут, либо просто отпустить меня, и мы договорились так, что люди из Ришона написали людям из Холона официальное письмо, в котором пообещали меня отпустить. Я был в Лос-Анджелесе, когда мне позвонил президент «Холона», он сказал мне, что «Ришон» к тому моменту уже захотел денег. А «Хапоэль» не мог или не захотел заплатить. Так я и попал в «Ирони», это была просто аренда на год из «Ришона».
— Ты провел весь карантин в Израиле. Как это было?
— Странно, скучно и непонятно. Чемпионат Израиля хотели то вернуть, то закончить, никто не понимал, что происходит. Мы были одной из немногих лиг, которые решили вернуть баскетбол. В Испании и Германии организация была лучше, закончили все за полторы-две недели. У нас же решили играть весь месяц.
— Ты был рад, что чемпионат вернулся?
— Нет. Но, знаешь, я как солдат: решили вернуть — давайте доиграем, без проблем. Но лично я хотел, чтобы сезон закончился, потому что не было чувства, что это тот же самый сезон. Было ощущение, что для меня начинается третий год, опять предсезонные тренировки и все такое. Команды уже поменяли всех игроков, особенно иностранцев, то есть ты играешь уже против новых команд, это не то же самое. И пустые трибуны, опять же. Но я понимаю, что ответ тут — деньги.
«Мне хочется быть ближе к стране, в которой я родился, я хочу выступать за сборную России, у меня русский менталитет. Это гораздо больше, чем деньги»
— У тебя сейчас двойное гражданство. Почему не получилось в прошлом году поменять статус? Ничего же не поменялось в плане паспортов.
— Это был даже не вопрос ФИБА, просто мне в том году сборная Израиля так и не дала открепительное письмо. Тем летом мне сказали, что письмо не дадут, потому что у меня якобы было какое-то будущее. А без этого письма было невозможно начать переговоры с ФИБА. В этом году начал работать с людьми, которые понимают это дело получше, и они помогли мне.
— С агентами?
— Да.
— Ты уехал тренироваться в университет Флориды, и тебя звали несколько клубов Израиля. Ты можешь их назвать или это большой-большой секрет?
— Не так чтобы большой секрет, были заинтересованы пять-шесть клубов. Но мы не дошли даже до переговоров. Знал, что буду ждать, пока не получу это письмо из ФИБА, и даже не думал возвращаться в Израиль.
— Когда я в канале дал про тебя текст, то тебя рассекретили. Сказали, что ты хочешь играть в России из-за денег. Сможешь парировать? Зачем тебе Россия в 25 лет?
— Если бы мог, я бы уже и в 17-18 лет это попробовал сделать. К сожалению, это реально сложный процесс, даже находясь в Израиле, я потратил на это два года, и то только потому, что мне помогли лучшие люди в бизнесе.
Но я не смотрю на это с финансовой стороны, мне просто хочется быть ближе к стране, в которой я родился, хочу выступать за сборную России, у меня русский менталитет. Это гораздо больше, чем деньги. Я хотел этого с 17 лет. Если бы знал тогда, что, заигрываясь за молодежные сборные Израиля, буду иметь такие проблемы в будущем, то никогда бы не стал играть.
— В этом возрасте ты обычно не перебираешь варианты.
— Конечно. Но, с другой стороны, все эти сборные U16, U18, U20 дали мне такой опыт, что я больше нигде бы его не смог получить. И американские скауты заметили меня именно после выступлений за сборную.
«Россия, конечно, в приоритете»
— Ты знаком с главным тренером сборной России Сергеем Базаревичем?
— Мы знакомы немного, знаем друг о друге, скажем так. Но формально не говорили. Он знал о том, что я пытаюсь получить разрешение выступать за российскую команду.
— Он говорил тебе когда-нибудь, что был бы рад посмотреть на тебя на сборах?
— Ну-у-у… Не мне лично, но через агентов я слышал о таком.
— Ты сейчас ищешь клуб только в России или в Европе тоже?
— И в России, и в Европе. Сейчас такое время, что все сезоны уже начались, мне уже не так важно, где играть. Важно было получить это письмо, и теперь я открыт для любой страны. Нужно посмотреть на ситуацию, где нужны какие игроки, и думать. Но если будет хороший вариант, сразу возьму — в России или в другой стране. Хотя Россия, конечно, в приоритете.
— У тебя были предложения из России?
— Буквально пару недель назад. Но вариант был нереальный.
— Суперлига?
— Единая лига ВТБ.
— Совсем копейки?
— Да. Проблема сейчас в том, что я никогда не играл в Лиге ВТБ, никто не знает, что я за игрок, чего от меня ожидать. Но я готов. Кто мне даст шанс, уверен, не будет разочарован. Уже два с половиной месяца готовлюсь во Флориде, каждый день тренируюсь с командой своего бывшего университета. Так что готов.
— Если не смотреть в паспорт, кем ты себя больше всего ощущаешь?
— Я человек мира. Мне нравится жить в разных странах, изучать культуры, знакомиться с людьми. У меня, например, девушка американка, семья в России, друзья в Израиле. Значения не имеет, кто откуда.
Спасибо, что прочитали интервью! Мне будет приятно, если вы оставите какой-нибудь комментарий и/или подпишитесь на Telegram-канал «Перехват».
Фото: личный архив героя; instagram.com/russiangusta
