Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 29
Перевод - Phoebe Caulfield. Иллюстрации - mandragora.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 10 (начало)
Я стоял у боковой линии на чикагском стадионе «Солджер Филд» во время матча серии плей-офф между «Нью-йорскими Гигантами» и «Чикагскими Медведями». Мои друзья из «Чикагских медведей», Кенни Марджерум и Гари Фенкик, достали мне пропуск на скамейку запасных. Стоял такой холод, что мне казалось, я был на грани обморожения – минус 17 (по Фаренгейту – 27 по Цельсию). Отчетливо помню, как я тогда подумал: «Боже, какое счастье, что я теннисист».
Радость моя была, увы, недолгой.
Как вы уже, наверное, поняли, в моей теннисной карьере у меня было несколько заклятых соперников (включая меня самого), но никто не выводил меня из себя так, как Брэд Гилберт.
Я играл с ним 14 раз, и тот единственный матч, когда я проиграл, стал последней каплей в чаше моего терпения. Я обратил свой взор к небесам и подумал: «Кто-то там наверху дает мне знак. Потому что если я могу проиграть Брэду Гилберту, что-то я делаю не так. Сильно не так. Мне нужно покопаться в себе и переоценить не только всю свою карьеру, но и всю свою жизнь».
Чем же он так действовал мне на нервы? По большей части все сводилось к одному: мне никогда не встречался другой теннисист, от поведения которого на корте буквально исходил негатив. Он ни капли не уступал ослику Иа. Уже при выходе на корт он был мрачнее тучи. И он не успокаивался до тех пор, пока не доводил до такого же состояния и соперника. Казалось, что это и был его план на игру. Он выходил на корт с таким видом, будто он собирался устроить себе харакири прямо во время разминки. А еще он постоянно отпускал комментарии во время игры, приходя в бешенство при розыгрыше буквально каждого очка (как будто кому-то было не все равно) и оправдывался за каждую сделанную им ошибку: «Как я мог сделать бэкхэнд по линии вместо по диагонали?». «И почему я там не сыграл с лету?» «Зачем я решил послать первую подачу по боковой линии, а не по центру?»
А его сопернику приходилось выслушивать все, что он говорил, потому что слышно его было даже на трибунах. Его слова проникали в кровь и отравляли тебя, словно яд.
А с другой стороны, он умел играть. Он был куда более сильный теннисист, чем принято было думать. Он был из тех игроков, которые любили качать. Вторая подача у него никуда не годилась, игра с лету была неуверенная, тем не менее ему удавалось возвращать все мячи. Он отбивал мяч, ты подходил к сетке, и тогда он пытался тебя обвести. Такой стиль игры отражал его характер: он разрушал твою игру, высасывая из тебя все силы. Когда ты играл на своем уровне, ты не проигрывал, но нужно было быть начеку, чтобы не дать ему затянуть себя в болото своей игры.
Но это не всегда получалось. Я видел, как сильнейшие теннисисты рассыпались буквально на глазах. Наглядным примером была победа Гилберта над Беккером в 1987 году на открытом чемпионате США. К концу матча Беккер просто не мог оказывать никакого сопротивления, такое впечатление, что он был готов выброситься с небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг.
Уверен, что Гилберт выиграл множество матчей за счет нарушения правил поведения. Есть люди, которые питаются отрицательными эмоциями. Долгое время я и сам был таким. Я не мог получить удовольствие от того, когда все было в порядке. Я постоянно находился в ожидании того, что вот сейчас произойдет что-то плохое, я постоянно был настороже, чтобы не дать этому случиться. Это нелегко. Когда ты играешь один на один, сложно убедить себя в том, что соперник не воспользуется преимуществом, стоит тебе на мгновенье чуть расслабиться. Кем бы ты ни был, но у тебя обязательно возникнет ситуация, когда ты начнешь сомневаться в себе.
Возможно, в Гилберте было что-то такое, что заставляло меня приглядеться к себе и задуматься: «Боже, неужели я такой невыносимый?»
Знаю, что играть со мной не подарок, но я всегда оправдываю себя тем, что на мою игру интересно посмотреть. А еще мне кажется, что в матчах со мной соперникам приходилось показывать все, на что они способны и даже больше. Контратакующий стиль игры – это другой характер. В нем преуспели Виландер и Борг: они всегда норовили дождаться твоих действий, а потом говорили: «А у меня это получится лучше, чем у тебя».
Я же предпочитал диктовать игру сам. Принимать мяч на лету, послать его в корт и смотреть, как соперник с этим справится. Я играл в атакующий теннис – думаю, это куда более увлекательно, независимо от того, выиграешь ты или проиграешь. Хотя я, конечно, предпочитал побеждать.
Однако 1985 год, начавшись так хорошо, превратился в долгую череду поражений. Кульминацией же стала катастрофическая поездка в Австралию. Татум была беременна, а я был измолчален и растерян. Собираясь на итоговый турнир «Мастерс», я рассудил так: «Ну что ж, может, мне по крайней мере удастся закончить год на оптимистической ноте».
Матч первого круга против Гилберта начался неплохо: я взял первый сет со счетом 7-5. А потом все начало разваливаться. Медленно и бесповоротно Гилберт заразил меня своим негативным настроем. Он словно стал кривым зеркалом, которое отражало мое самое уродливое обличье. Когда я проиграл второй сет 4-6, мне уже просто хотелось побыстрее уйти с корта.
Но самый ужасный момент случился в начале третьего сета, когда я увидел, что несколько человек на трибунах болели за Гилберта. Они не делали ничего такого, просто подбадривали его, но меня вдруг переклинило – и я пробормотал себе под нос антисемитское ругательство. Его никто не услышал, кроме меня самого. И я тут же подумал: «Все, я точно сошел с ума».
Такое поведение полностью противоречило моему воспитанию и моим убеждениям – всему тому, во что я верил. Я не мог этого произнести – и все-таки произнес. Мало того, что я проигрывал Гилберту, так еще и это - настолько низко я еще не падал.
Я окончательно расклеился и проиграл сет 1-6. Я ушел с корта, со стадиона «Гарден» («Мэдисон-сквер-гарден» в Нью-Йорке) и поехал к себе в квартиру на Ист 90 стрит, которую я тогда сдавал своему другу Ахмаду Рашаду. Я зашел внутрь и сказал: «Все, Ахмад, с меня хватит. Я бросаю играть. Я больше не могу». Это был последний турнир, который я сыграл за шесть месяцев.
[Ахмад Рашад]
Первые несколько недель после итогового «Мастерса» мы с Татум провели в поездках по стране, где я участвовал в выставочных матчах, в которых обязался сыграть. Я не получал от них удовольствия, но платили прилично, и стоило им закончиться, я тут же о них забывал. А потом мы вернулись в наш дом на побережье в Малибу.
Какое-то время я просто расслаблялся, глядя на волны, любуясь растущим животом Татум, шатаясь по вечеринкам. Больше всего я любил проводить время в частном клубе под названием «On The Rocks», которым владел мой друг Лу Адлер. Клуб располагался этажом выше ночного клуба «Roxy Theater» на Бульваре Сансет в Голливуде. Он насчитывал всего пятьдесят членов, и в нем я и правда мог позволить себе полностью расслабиться. Именно здесь Татум организовала единственную в моей жизни вечеринку-сюрприз в честь моего 27-летия. Все больше и больше времени я проводил, общаясь со сливками общества. Я вжился в роль, она мне даже понравилась. Я был звездой, они были звездами. Я был среди равных.
В то же время я начал осознавать, что я уделяю маловато времени тренировкам. Я было почувствовал себя много лучше, но затем мне стало не хватать движения. Немного поиграв в теннис, я почувствовал, что та боль, которую я обычно испытывал при игре, снова возвращается. Все это время я не мог отказать себе в том, чтобы посматривать тв и спортивные новости, чтобы быть в курсе того, что творится в туре. Кроме того, я по-прежнему был в курсе всех теннисных сплетен и разговоров: начали поговаривать, что с Макинроем покончено. Он, дескать, вот-вот уйдет из тенниса. Все это было странно. Мысли о том, что караван идет без меня, были не то чтобы болезненными, но и не слишком приятными. «Может, мне стоит вернуться? А если вернуться, то когда?» - думал я.
Я знал, чтобы вернуться, мне нужно было что-то менять. До 30 лет – максимума для теннисиста – мне оставалось не так уж много времени. Мне вспомнился открытый чемпионат США в минувшем сентябре, как в финале Лендл сумел продержаться дольше, чем я. До того момента я подшучивал над тренировками, но после мне было уже не до смеха. Может, мне нужно было больше тренироваться?
Однажды вечером я сидел на крыльце веранды со старым другом Тони Грэхамом, который в прошлом выступал за команду Калифорнийского университета в Лос-Анжелесе и какое-то время провел в туре. Крыльцо выходило прямо на побережье, стоял прекрасный вечер: такие закаты на Тихом океане до глубины души поражают своей красотой. Начинался прилив. На берег набегали высокие волны.
Чуть раньше мы с Тони немного потренировались, а теперь, предаваясь философским мыслям, просто сидели на крыльце, любуясь волнами и великолепием закатного неба. Я как раз рассказывал ему о том, что матч с Гилбертом на «Мастерсе» казался мне знаком божьим, который призывал меня остановиться. Я начал размышлять о своем будущем вслух. Тони шутя ответил: «Бог пошлет тебе еще один знак».
И в то же мгновенье к крыльцу набежала волна, оставив у наших ног теннисный мячик. Тони поднял его. Мы удивленно переглянулись. «Вот это да, вот тебе и знак!» - сказал он.
Готов поклясться, что весь оставшийся вечер ни одна волна и близко не добралась до крыльца.
Я хотел вернуть себе первое место в классификации, поэтому я начал тренироваться. Я хотел окрепнуть физически, чтобы быть на равных с такими игроками как Каррен и Беккер – и первый раз в жизни я занялся поднятием тяжестей. Все эксперты в области спортивных тренировок утверждают, что нужно быть еще и гибким – и я начал заниматься йогой. Кроме того, первый раз в жизни я взял тренера (правда, ненадолго), Пола Кохена, который написал мне замечательное мотивационное письмо, когда я решил отдохнуть от тенниса.
«Я стану играть лучше», – думал я, прыгая через скакалку и поднимая штангу. – «Я стану играть лучше». Я был в этом просто убежден. Я думал о Лендле, который играл в туре – и бил все рекорды, и упорно тренировался, вкладывая в тренировки все свои силы. С того момента я отказался от мороженого Хаген-Дас и от всех сладостей и пива. С того момента я перешел на питание рыбой, белым куриным мясом, овощами и фруктами. Я снова начал терять вес.
Пять месяцев кряду утром я занимался йогой, днем теннисом, а вечерами ездил на велотренажере и тягал тяжести – и так изо дня в день. В конце дня с таким напряженным графиком я чувствовал себя изнуренным. Я уговаривал себя: «Они вернутся. Они вернутся. Они должны вернуться». В конце концов я тренировался как боксер: когда я смотрел боксерские поединки, я смотрел на боксеров и думал: «Боже, сколько же у них сил». Я думал, что рано или поздно это произойдет и со мной – что со мной случится то же самое, что и с Джимом Керри, который играл Энди Кауфмана в «Человеке на луне» - «А вот и я!». Я думал, что в конце концов у меня появятся силы, чтобы их тратить. Но этого так и не произошло.
Наверное, я перестарался. В теннисе большую роль играет психология: тебе должно нравиться то, чем занимаешься, иначе ты не в состоянии преодолеть боль. А мне это никогда не нравилось. Ленду нравилось, но я-то не Лендл.
Однажды в один из первых дней, которые мы с Татум провели в моем доме в Малибу, мы перекидывались фризби, когда к нам подошел сосед: «Эй, там кто-то окопался и вас фотографирует». Я посмотрел туда, куда он показывал, и, к своему удивлению, в 50 ярдах я обнаружил мужчину в песочном угублении, который направлял на меня огромный объектив. Я-то думал, что это частная собственность, но когда я подошел к фотографу, он тут же сообщил мне, что на побережье ниже границы прилива доступ открыт всем и каждому, поэтому ничьих прав он не нарушал. Наверное, мне стоило просто плюнуть на все это и зайти в дом, но мне это все показалось неслыханной наглостью! Я разорался и стал бросать в него песок. Смешно, но что мне еще оставалось? Я был вне себя от бешенства, но имея дело с фотографами, я всегда следовал правилу: «Не бей его». Можно делать что угодно: плевать, бросать песком, ругать на чем свет стоит, главное – его не бить, иначе тебя засудят. Этот фотограф работал на какие-то британские газеты и в конце концов у меня с ним установились приятельские отношения, но попрошу заметить, никак не дружеские. До сих пор помню, как его зовут. Когда Татум забеременела, он сказал: «Слушай, у тебя есть два варианта: или облегчить себе жизнь, или наоборот. Ты все равно от нас никуда не денешься. Так что если тебе хочется создать себе лишние проблемы, пожалуйста, но...» Оказалось, что он получал 1500 долларов в неделю просто за то, чтобы следить за мной, независимо от результата. Я подумал: «Кто же я такой, черт возьми? Всего лишь какой-то теннисист. Что вообще здесь происходит?» Выяснилось, что ему платили за то, чтобы он был первым, кто бы заснял Татум с новорожденным. Я спросил, сколько же ему заплатят, если он сделает снимки? «50 тысяч долларов», - ответил он. Тогда я заключил с ним сделку. Я предложил ему: «Слушай, давай я разрешу тебе сделать фотографии, а ты мне отдашь 25 тысяч долларов. Иначе я сам опубликую фотографии бесплатно». Все вышло, как он и говорил. Он сделал пару снимков через несколько дней после рождения Кевина и ограждал нас от всех остальных папарацци. Половину из его гонорара я пожертвовал на благотворительность: по крайней мере, я был доволен, что ему не досталось всей суммы, и что из этой неловкой истории вышла хоть какая-то польза.
Кевин Джек Макинрой родился 23 мая 1986 года в больнице Сент-Джон в Санта Моника. Этот день – и вообще весь этот период – был самым счастливым в моей жизни. Ничто не сравнится с рождением первого ребенка. Во-первых, наблюдать за его появлением на свет – само по себе чудо. Ты думаешь: «Боже, как же это происходит?» Потом наступает облегчение, что ребенок здоров. Ты испытываешь благодарность, тебе хочется плакать, ты чувствуешь себя на вершине блаженства. Я был очень доволен, что мой сын родился именно в тот период, когда я взял перерыв от тенниса. Я был твердо убежден в том, что я поступил правильно, я был уверен в том, что это положительно скажется на моей карьере. «Мне нужно расслабиться, - подумал я, - и набраться сил». Я знал, что мне нужен перерыв, я знал, что когда я в конце концов вернусь в спорт, я буду готов показать лучшие результаты. Став отцом, я стал более широко смотреть на вещи. Я верил в то, что можно быть и отцом, и первым номером. Я ни капли не сомневался в том, что я смогу этого добиться. Мне казалось, что это одна из тех задач, пусть и сложных, которые мне уже приходилось решать на протяжении жизни. Я справился с их решением, чем же сложнее эта? В то же время рождение Кевина усложнило мою жизнь. Внезапно теннис перестал быть для меня всем в жизни. Временами мне даже казалось, что это всего лишь игра. Я стоял у окна в своем доме в Малибу и размышлял: «Как здорово! Пляж в Малибу. Заходящее солнце. Эти невероятные краски». Профессия и жизнь вдруг перестали быть единым целым. Я пытался обхитрить себя. Я говорил себе: «это как игра в одиночном и парном разряде. Как Кубок Дэвиса и Уимблдон. Это не одно и то же». Моя карьера была необыкновенно яркой, но разве можно было ее сравнить с яркостью самой жизни? В тот самый момент – я тогда и сам не осознал произошедшего – та страсть, с которой я отдавал себя теннису, перешла в другое русло.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Девушки большие молодцы, отличный перевод. Мой поклон мсье автору также.))
Его перенесли с декабря на январь в 1986 году )
__________
АО был в конце года что ли ??
Читайте на здоровье :)