11 мин.

«Мы уехали в Германию, чтобы брата не забрали в Чечню». Немец, забивавший за «Спартак»

4 k

Денис Романцов встретился в Дюссельдорфе с Эдуардом Левандовским.

Левандовский родился в Свердловской области, а на туринской Олимпиаде отдал две голевые передачи за сборную Германии. Уехав через два года из «Адлера Мангейм», который тренировал Дэйв Кинг, Эдуард за семь сезонов в КХЛ набрал 139 очков, дошел с «Атлантом» до финала и стал капитаном «Автомобилиста», а прошлым летом вернулся в Германию.

- Почему вы начинали именно в хоккее с мячом?

– А это главный спорт в моем родном Краснотурьинске. Там была команда первой лиги. Я сам в девять лет приходил по утрам и чистил лед от снега. Играли при минус тридцати – коньки у меня были на два размера больше, чтобы можно было залезть в них в шерстяных носках. Десять минут поиграешь – бежишь к батарее, руки-ноги греешь. Если уши открыты – перепонки опухали. В метель мячик сдувало, мучились страшно. А потом наш тренер переехал с семьей в Германию. Он немец, как и я. В Краснотурьинске было немало немцев. Во время войны людей с немецкими корнями ссылали в Казахстан или на Урал.

- Как ваши предки оказались в России?

– Это началось при Екатерине II, она же немка была: земли в России много, профессиональных рабочих мало, вот она и давала землю людям из Германии, чтобы те развивали страну. Но это было в восемнадцатом веке, а наше поколение по-немецки уже особо не говорило: родители знали его на уровне школьной программы, а я вообще не знал. Вообще в моем детстве не придавалось такого значения национальности – я знал, что я немец, но не понимал, чем отличаюсь от остальных.

- При этом фамилия у вас польская.

– Так раньше же пол-Польши было Германией. Среди немцев много фамилий, которые на -ski заканчиваются. Например, леверкузенский «Байер» еще недавно тренировал Саша Левандовски. Правда, я читал, что весной у него диагностировали эмоциональное выгорание, а летом его нашли мертвым.

- Как вам жилось на Урале?

– По меркам начала девяностых – хорошо. У нас были машина, дача, гараж. Отец работал старшим мастером на алюминиевом заводе, мама – в детском садике, а потом начальником жилищного отдела в горисполкоме – это считалось хорошей должностью. Но, когда родители надумали уезжать, продали все – квартиру, дачу, машину. Думаю, специально сожгли мосты, чтоб нельзя было вернуться.

- Как вы отреагировали на решение родителей уехать?

– Я им сказал: «Не поеду в Германию. Нечего мне там делать». В пятнадцать лет я уже провел пару игр за взрослую команду Краснотурьинска, вместе с Евгением Иванушкиным, семь раз потом ставшим чемпионом мира. Меня уговаривали остаться, но сам я еще не мог решать, родители лучше меня все понимали. Даже после переезда я хотел быстрей вернуться, увидеть друзей, а родители сказали: «Восемнадцать исполнится – можешь ехать».

- Съездили?

– Да, когда стукнуло восемнадцать, сразу купил билет, полетел на родину, пробыл в Краснотурьинске две недели – и мне хватило. Сами понимаете, это был 1998 год, не Москва и даже не Екатеринбург, контраст с Германией ощущался очень сильно.

- Родители объясняли вам, почему решили уехать?

– Был 1995 год, у моего старшего брата подходил возраст для службы в армии, из нашего города многих забирали в Чечню, и его тоже могли туда призвать. Так что родители очень торопились с отъездом, чтобы брата не успели забрать. В Краснотурьинске я закончил девять классов, собирался в десятый, но 14 сентября мы переехали.

- Сильный был шок для вас?

– Первое время была депрессия. В России вечером начинается тусовка, а в Германии, наоборот, тишина, ничего не происходит, вокруг ни души. Когда я вернулся в Россию и стал играть в КХЛ, мне доставляло удовольствие прогуляться вечерком – столько людей на улице, все родное. К тому же родители очень долго искали работу. Мама и сегодня воспитатель в детском садике Бремерсхафена. А папа умер восемь лет назад.

- Где жили после переезда в Германию?

– Первые недели – в общежитии для переселенцев, а потом мамины родственники, приехавшие в Германию из Казахстана, сняли нам квартиру в Бремерсхафене. У меня еще возникли сложности с изучением немецкого – я попал в класс, где было пятнадцать русских и три турка, а в хоккейной команде Бремерсхафена было десять русских. Конечно, я многое понимал, но сам по-немецки не говорил очень долго, у меня до сих пор акцент.

- А когда начали говорить?

– После знакомства с будущей женой Эрикой. Она родом из Казахстана, но приехала в Германию в девять лет и попала в немецкий класс. Со мной она всегда говорила на немецком, потом я перешел в команду, где было только два русских, а в следующей команде, кроме меня, вообще никто по-русски не говорил.

- Хоккеем, получается, вы занялись уже в Германии?

– Да, дома я пять лет играл только в бенди, поэтому здесь сначала было трудно обращаться с шайбой и новой клюшкой, я их просто не чувствовал. Шайба мне чужой была после мяча, первое время я не только с соперником боролся, но и с ней. При этом уровень команды был такой, что я на тренировках всех легко оббегал и так.

- Сколько зарабатывали?

– Первая моя зарплата – пятьдесят марок. Я жил в восьмидесяти километрах от родителей, и этого хватало и на еду, и на одежду, и на дискотеки. В шестнадцать лет – как без дискотек? Самое классное время было. Однажды зашли покушать с ребятами, моими соседями по квартире, один из них увидел знакомую, а та с сестрой.

Мы покатались, потанцевали, так и затянулось – сегодня у меня с сестрой той знакомой трое детей: Олеся, Давид (в честь моего деда Давыда) – он уже хоккеем в Дюссельдорфе занимается – и Далия. Я имени Далия раньше не знал, но мы с женой договорились, что если будет девочка, имя выбирает она – не знаю уж, где она его нашла, но сейчас я к нему привык, оно мне тоже нравится.

- Ваша первая реакция на предложение «Спартака»?

– Было волнительно: переезжать-то надо было не одному – с семьей, у нас уже было двое детей, а я знал, что будут длинные выездные серии, что меня будут закрывать на базе, что редко буду дома. Тем не менее решились.

Попал вроде бы в народную команду, «Спартак», но он тогда только возрождался, профессиональная работа была на нулевом уровне. Приехал – и наступил экономический кризис. В итоге первые три месяца я не получал зарплату, а мне надо было за квартиру платить. Это было что-то.

- А конкретнее?

– В Германии платят меньше, но регулярно, предоставляют машину и жилье, а в Москве я сам себе искал квартиру, к тому же подписывал контракт при одном курсе евро, потом он изменился, но я все равно не знал, получу ли я хоть что-то. Нас закрывали на какой-то базе, в лесу, где почему-то ходили беременные женщины, мы сидели по трое в комнатах, у нас стоял маленький телевизор с антенной, и в нем ничего нельзя было разглядеть.

Дома я сначала почти не бывал, потому что после игр в Москве мы отправлялись на выезд. Сначала это все шокировало – полетели в Хабаровск на рейсовом самолете, тренер разбудил на раскатку в два часа ночи по московскому времени. Выхожу, вообще не понимаю, что происходит – после раскатки сплю, выхожу на игру, в ушах гудит, организм спит, на табло – 0:4.

Жена оставалась одна, если у детей был насморк, она не знала куда идти, и никто ей не помогал. Это было суровое испытание. Когда не платили, была мысль вернуться в Германию, но я понимал, что если уеду, то уже не вернусь, а все равно хотелось чего-то добиться на высоком уровне, доказать себе, что могу играть не только в Германии. Зато после тех сложностей мне уже намного проще – вообще в жизни, не только в хоккее.

- Почему квартиру искали сами?

– Сначала в «Спартаке» сказали: «Приезжай – смотри квартиру». Я приехал, а она в двадцати минутах пешком от станции «Динамо». Но мы-то в «Сокольниках». Зачем так далеко? Мне нужно рядом с нашей ареной. «А, ну тогда ищи сам». Два месяца я жил у вратаря Димы Кочнева, потом нашел квартиру на Преображенской площади, рядом с метро, причем она стоила гораздо дороже, чем на «Динамо», хотя была меньше по площади, а из евроремонта там были только пластиковые окна.

- Когда в «Спартаке» вернули долги?

– На второй сезон. А сначала мы со словаком Бранко Радивоевичем гадали: заплатят ли нам в принципе хоть когда-то. К тому же в команде было много молодых ребят, которые не успели ничего накопить и каждую неделю вынуждены были занимать деньги. Сам я если и брал взаймы, то только у Димы Кочнева чуть-чуть, а так в основном – давал.

- К жизни на базе привыкли?

– Честно говоря, очень уж часто я там не ночевал. Я обычно сбегал оттуда. Там были дырки в заборах, я незаметно пролезал, ловил машину и рано утром возвращался. Я там не один такой был. Хотя многие, может быть, не домой убегали, а в другое место.

- Какой из обменов, пережитых в КХЛ, самый шокирующий?

– Первый – в «Нефтехимик». «Спартак» предложил мне новый контракт, он меня не устроил, на что мне сказали: не подпишешь – обменяем. Я думал, что меня просто пугают, но оказалось, что нет – отправили в Нижнекамск. Я перевез туда семью, отыграл две недели, наступила олимпийская пауза и мы всей командой, взяв жен и детей, полетели в Арабские Эмираты. Потом семья вернулась в Германию, а я доиграл сезон, живя один. Мы тогда прошли первый круг плей-офф, обыграв «Авангард», чего от нас никто не ждал.

- Как Ржиге удалось вывести «Атлант», вашу следующую команду, в финал плей-офф?

– Дима Уппер, с которым мы играли в «Спартаке», а потом вместе перешли в «Атлант», сказал в начале сезона: «У нас хорошая команда. Блин, да мы до финала можем дойти». Я подумал: какой там финал, сезон только начался, проигрывали всем, тренером еще Борщевский был, но пришел отличный мотиватор Ржига – мы на все игры стали выходить заведенные, с огнем в глазах. Сначала я поражался тому, как он орет, матерится на судей, в Германии-то попробуй скажи что-то судье – сразу выгонят. Ругань Ржиги выглядела дико, но я потом привык: это помогало игрокам. Обычно российские тренеры стоят за спиной у хоккеистов и ворчат – критикуют игроков, жалуются на них, а у Ржиги был другой подход, он свой негатив выплескивал на судей, а не на игроков.

Мы и на следующий год могли выступить успешно, но ушли Ржига и многие игроки – из защитников остался только Макс Семенов, остальные ушли. Ржига говорил, что переходит в хорошую команду и хочет взять меня с собой, потом стало понятно, что он имел в виду СКА, но их руководство ко мне так и не обратилось.

- Что случилось после вашего возвращения в «Спартак»?

– Плохой год получился – хотя на базе нас уже не запирали, перед играми ночевали в Holiday Inn. Меня вызвали в сборную, но я порвал связки колена и все лето проходил в гипсе. На первый день сборов в «Спартаке» пришел через неделю после того, как сняли гипс. В итоге у меня там не получилось, как и у всей команды, опустились на последнее место, я просил обмена, были предложения, меня не меняли, а потом «Спартак» без моего ведома договорился с «Нефтехимиком». Причем у меня в контракте стоял пункт, что без моего согласия обменять не могут, я был поставлен перед фактом, но махнул рукой – все равно сезон не удался.

- Два последних года вы жили в России без семьи?

– Да, потому что старшие дети пошли в немецкую школу. В первый сезон я раз пять летал домой, а во второй – только раз, после рождения третьего ребенка. «Автомобилист» не отпустил меня на роды, отпустил только потом на три дня, а у меня дорога из Екатеринбурга почти сутки заняла – я прилетел, посмотрел на дочь, поспал и вернулся. Восемь месяцев без семьи – это очень трудно, это отдаляло нас друг от друга. При этом в Екатеринбурге мне из российских городов нравилось больше всего – меня сделали капитаном, рядом было много школьных знакомых, переехавших из Краснотурьинска, да и уральский воздух, уральский снег, лес рядом с ареной, где мы тренировались – все это как в детстве, все это знакомо. У меня была своя жизнь, у жены и детей совсем другая, за восемь месяцев я привыкал жить в одиночестве как дикарь, а в семье cнова появлялись какие-то обязанности. Когда я вернулся в Германию, мы недели три заново привыкали друг к другу.

Перейдя в «Дюссельдорф» (пятнадцатый по посещаемости клуб Европы – 8012), Левандовский выдал самый результативный сезон в карьере: забросил двадцать одну шайбу, из них четыре – в хоккейной Лиге чемпионов. Узнав, что после интервью я еду в Леверкузен на футбольную Лигу чемпионов, Эдуард добавил:

– Я тоже там иногда бываю. Да и в Дюссельдорфе команда хоть и во второй лиге, но есть новый стадион и он постоянно битком. А русский футбол я вообще смотреть не мог. Включал, видел поле и мне скучно становилось.  В Москве пришел однажды в «Лужники» – игроки далеко, ничего не видно, народу нет. Одни солдаты.

«Девочки, стриптиз, бассейн – мы отдыхали как настоящие рокеры». Как живет самый жесткий русский защитник

«Кричал летчику: «Моджахеды сюда ворвутся – и всем хана». Как экс-форвард «Динамо» освобождал пленных в Афганистане

«Сердце остановилось на 58 секунд». Как вратарь чемпионского ЦСКА боролся за жизнь

Фото: Gettyimages.ru/Christof Koepsel/Bongarts; РИА Новости/Виталий Белоусов; Gettyimages.ru/Alexander Hassenstein/Bongarts

logoАтлант
logoЭдуард Левандовский
logoДюссельдорф
logoАвтомобилист
logoНефтехимик
logoКХЛ
logoМилош Ржига
logoчемпионат Германии
logoСпартак