18 ноября 2010, 10:12 5 мин.

Белорусская пресса. Миг и судьба. Генрих Федосов

Автор

824

Не только Валерий Воронин привносил в далекий черно-белый советский футбол краски голливудских сюжетов. Были и герои второго плана. Об одном из них очередной текст Василия Сарычева из своего изящного ретро-проекта "Миг и судьба", мало кого оставляющего равнодушным.

Я никогда не видел его ни на поле, ни в жизни — левого инсайда московского "Динамо" второй половины пятидесятых. Да, собственно, и не мог видеть: в годы моего появления на свет экс-динамовец тихо доигрывал футбольную жизнь в Кирове, Ярославле и Ногинске. Приличный игрок, он не входил в когорту прославленных, всего трижды в карьере примерив майку с литерами СССР. В Швеции на ЧМ-58 был в команде железным запасным. Трехкратный чемпион страны, 159 матчей в высшей лиге, 51 гол. Согласно футбольной энциклопедии, быстрый, выносливый, маневренный полузащитник с хорошим пониманием игры и выбором правильных тактических решений. Выделялся сильным ударом с обеих ног, игрой головой и редким умением забивать решающие голы.

Как, возможно, читатель уже догадался, не игровые характеристики стали определяющими в сегодняшнем появлении Генриха Федосова на газетной полосе. Меня глубоко тронула его не футбольная — человеческая судьба. Авторство фактов принадлежит бывшему игроку, ныне тонкому литератору Александру Ткаченко, в изложении которого я и узнал эту щемящую историю, словно калькированную с судеб многих наших спортсменов. Да только ли спортсменов — почти все мы, когда жизнь перевалит за середину, живем с ощущением промелькнувшего рядом счастья.

Он не был обычным футболером — по большому счету, Федос вообще был случайным человеком в компании укротителей кожаного мяча. Он напевал джаз, душился модным одеколоном и повязывал на шею безукоризненной подобранный галстук; когда по прилету в Англию игроки шли по магазинам отоваривать командировочные, он брал билет на концерт знаменитого негритянского джазиста. Музыка всегда оставалась стихией. Это был умница, эстет, умевший ценить красивое, будь то одежда, женщина или игра. Он был светлый и невесомый, как солнечный зайчик, этот красавчик Гешка, с улыбкой говоривший про себя: "Я вижу солнце". Он всех называл красавцами и красавчиками, выражая таким образом свою положительную оценку человеку в большом и малом.

О нем говорили, что отпущенных ему талантов могло хватить на десятерых, он мог стать кем угодно в любой из областей, а выбрал то, что выбрало его — футбол. "Он отдался этой стихии, как отдаются волне моря или океана, — безотчетно и потому небезобидно для самого себя, — писал Александр Ткаченко, — кое-что начинало со временем и с возрастом играть против него". И дальше: "У него не было потребительского отношения к игре. Он жил с ней, как с любимой женщиной, зная, что в любой момент она может бросить его и уйти к другому. И он был согласен на это".

Сидевшая в нем внутренняя интеллигентность вкупе с легким, покладистым характером не позволяли ему что-то просить, требовать для себя — он всегда довольствовался тем, что давали. У него не было ни квартиры, ни машины, он долго жил в гостинице при стадионе, с романтическим удовольствием прожигая дни и весело покачиваясь на отпущенной ему судьбой футбольной волне. К нему тянулись как к открытому, душевному парню, у которого на всех хватало любви.

И лишь позже, когда вместе с молодостью и золотыми годами стало ускользать главное, за что он любил игру, после бутылочки "Бастардо" на сборах в Ялте, глядя на нависшее над водой холодное мартовское солнце, Генрих поделился главной историей своей жизни, чем дальше, тем глубже проникавшей в него своей невытравимой тоской.

По окончании сезона 1957 года чемпионствующее московское "Динамо" в качестве поощрения отправили в турне по Южной Америке. В Рио-де-Жанейро судьба познакомила красавчика Гешку с милой девушкой, родители которой, выходцы из России, держали при гостинице маленький магазин. Девушка тянулась ко всему русскому, оттого и пришла на матч, где обратила внимание на элегантного парня, задававшего тон в той потрясающей игре. Потом они познакомились, и вспыхнул роман. Девушка летала за динамовской командой в другие города, они встречались втайне от всех, ходили по экзотическим местам, на них оглядывались, до того красивая была пара.

Она влюбилась без памяти, он застлал ей весь мир, этот веселый красавчик Гешка в расписной рубахе и белых штанах. Однажды они пошли купаться на океанское побережье и прозевали отлив. Девушку поглотила волна и понесла, Генрих бросился следом, он яростно боролся за жизнь, ее и свою, пока не понял, что проиграл, океан был сильнее, и ему стало обидно, страшно, потом безразлично — а мощные футбольные ноги, автономно от него, продолжали работать и таки выгребли наверх, а после дотянули до берега. Потом они долго лежали на песке, обессиленные, враз уставшие друг от друга, охладевшие от пережитого — и странным образом где-то против сегодняшней воли навсегда скрепленные близким дыханием смерти.

О том, что русский футболист спас бразильскую девушку, откуда-то прознали газеты, назавтра после игры в раздевалку пришла взволнованная мама. В тот же вечер она устроила в честь спасителя банкет для всей динамовской команды, на котором Геше в бутылке из-под минералки тайком подавали водку. Он не отрывал глаз от возлюбленной, был элегантен и нарочито весел, тщательно маскируя тоску. Завтра турне заканчивалось, и он знал: это всё.

Улетая, Генрих не сказал ей ничего из того, что она, наверное, ждала. Со своей маленькой комнаткой в коммуналке и ожидавшей возрастного спада игрой, с особенностями нашего строя ему нечего было предложить той, которая хотела дать ему счастье.

Потом были письма, много писем, на которые Генрих не отвечал. А однажды, сколько-то лет спустя, услышал за дверью ее голос — и замер, затаился. Он уже не был прежним красавцем, игроком сборной, которым она знала его и наверняка ожидала увидеть вновь — как многие футболисты на сходе, он доигрывал во второразрядной подмосковной команде, а никогда не угнетавшая его скудость быта в эту минуту впервые в жизни открылась ему своей ужасающей стороной. "Стучите громче, он там с проститутками закрылся", — ядовито советовала зловредная бабуся-соседка, и он не открыл. Потом рассказывали, что она приходила еще и еще, но его вправду не было — команда играла выездные матчи.

Потом все забылось. Сменив несколько команд, он доиграл карьеру, попробовал себя на тренерской стезе, работая с командами второй лиги во Владимире, Ногинске, Ухте, но здесь по мягкости и нетребовательности, сохранив игроцкий, без дистанции менталитет, себя не нашел. И он расстался с футболом совсем, надолго пропав из внимания. Говорят, он долго работал грузчиком в магазине "Свет".

Но, удивительное дело, изредка встречавшие его былые партнеры не находили в нем следов печали по поводу несложившейся судьбы. "Старик, я видел солнце", — говорил он самым близким, отвечая на незаданный вопрос.