2 мин.

По Клави атуре

532

Клава – узкоглазая яркость, шпана, взращенная детдомом, а после, ее неуклюжей и недовольной жизнью тетей, забравшей Клавдию на поруки. Ну ты б..дь же, Клавдия. И имя у тебя развратное, и разрез глаз напоминает женское в самом её соку, и мир твой, суженный до размеров выпить, накуриться и переспать где-нибудь. И муж твой – дурак и быдло, потому что кто еще может посещать подпольный тренажерный зал в Люберцах и быть невероятных размеров и такой же мозготупости.

Но Клаве было комфортно, она даже иногда училась на пять, редкость и меткость одновременно, в умении был проворной и где-надобно вертануть правильно пятой точкой. Её не могли смутить пощипывания за задницу, она была спокойна к миру разврата. Однажды я даже оказался в её жилище. Муж этот куда-то свалил надолго, а Клава и, как назло, её ближайшая подруга-идиотка Кларисса...

Вы только вдумайтесь, Клава и Кларисса. Я бы сразу предложил деньги, а иначе как? Как жить с такими «космическими» именами? А там, в квартире, два мужика неясной наружности, в жопу пьяные с позавчера, и Клава с Клариссой. На Клаве некий клочок одежды, который можно было бы и не натягивать на себя, потому что сквозь эту материю явно проглядывалось исподнее. Кларисса, которая просто не может подняться с кровати, завернутая в понурое одеяло, лежит и созерцает потолок. Ей всё до далекой фени, она в анабиозе, и разбудить её в силах либо глоток водки, либо сильный пинок под зад.

Жалость плохое чувство, но мне было жаль Клаву. Я почему-то проникся. Мы сидели на парах вместе, мы бухали вместе, иногда, в шутку, позволяли себе поцелуи. А общая картинка её жизни ясно указывала на то, что Клава так долго не протянет и закончится её существование весьма грустно. Клава, черт возьми, была безумно привлекательной особой, и при должном уходе и заботе, могла бы статься прекрасной девушкой с вполне приличной жизнью.

Но яркость бытия переламывала душевные кости, отсюда вытекала картина маслом, что вроде как с радостью с ней в койку, а вроде как до того саднит в районе кровяного насоса, что даже и думать об этом не хотелось. Мне бы полюбить её, выстрадать свое, испить сию чашу до последней капли, а потом впасть в бытовой колорит и успокоиться, вечно гордясь тем, что это я спас, развил, поправил положение и стал благородным всадником, да еще и с головой.