Аркадий и Борис Стругацкие. Понедельник начинается в субботу
Для очистки совести яспросил у него, какова дорога до Лысой Горы. Юный сержант посмотрел наменя с большим недоверием и сказал: "Дорога? Что это вы говорите,гражданин? Какая же там дорога? Нет там никакой дороги". Домой явернулся под проливным дождиком. Старуха отбыла. Кот Василий исчез. В колодце кто-то пел на дваголоса, и это было жутко и тоскливо. Вскоре ливень сменился скучныммелким дождем. Стало темно. Я забрался в свою комнату и попытался экспериментировать скнигой-перевертышем. Однако в ней что-то застопорило. Может быть, яделал что-нибудь не так или влияла погода, но она как была, так иоставалась "Практическими занятиями по синтаксису и пунктуации" Ф. Ф.Кузьмина, сколько я ни ухищрялся. Читать такую книгу было совершенноневозможно, и я попытал счастья с зеркалом. Но зеркало отражало все чтоугодно и молчало. Тогда я лег на диван и стал лежать. От скуки и шума дождя я уже начал было дремать, когда вдругзазвонил телефон. Я вышел в прихожую и взял трубку. -- Алло... В трубке молчало и потрескивало. -- Алло, -- сказал я и подул в трубку. -- Нажмите кнопку. Ответа не было. -- Постучите по аппарату, -- посоветовал я. Трубка молчала. Я ещераз подул, подергал шнур и сказал: -- Перезвоните с другого автомата. Тогда в трубке грубо осведомились: -- Это Александр? -- Да. -- Я был удивлен. -- Ты почему не отвечаешь? -- Я отвечаю. Кто это? -- Это Петровский тебя беспокоит. Сходи в засольный цех и скажимастеру, чтобы мне позвонил. -- Какому мастеру? -- Ну, кто там у тебя сегодня? -- Не знаю... -- Что значит -- не знаю? Это Александр? -- Слушайте, гражданин, -- сказал я. -- По какому номеру вызвоните? -- По семьдесят второму... Это семьдесят второй? Я не знал. -- По-видимому, нет, -- сказал я. -- Что же вы говорите, что вы Александр? -- Я в самом деле Александр! -- Тьфу!.. Это комбинат? -- Нет, -- сказал я. -- Это музей. -- А... Тогда извиняюсь. Мастера, значит, позвать, не можете... Я повесил трубку. Некоторое время я стоял, оглядывая прихожую. Вприхожей было пять дверей: в мою комнату, во двор, в бабкину комнату, втуалет и еще одна, обитая железом, с громадным висячим замком. Скучно,подумал я. Одиноко. И лампочка тусклая, пыльная... Волоча ноги, явернулся в свою комнату и остановился на пороге. Дивана не было. Все остальное было совершенно по-прежнему: стол, и печь, и зеркало,и вешалка, и табуретка. Волоча ноги, явернулся в свою комнату и остановился на пороге. Дивана не было. Все остальное было совершенно по-прежнему: стол, и печь, и зеркало,и вешалка, и табуретка. И книга лежала на подоконнике точно там, где яее оставил. А на полу, где раньше был диван, остался только оченьпыльный, замусоренный прямоугольник. Потом я увидел постельное белье,аккуратно сложенное под вешалкой. -- Только что здесь был диван, -- вслух сказал я. -- Я на немлежал. Что-то изменилось в доме. Комната наполнилась невнятным шумом.Кто-то разговаривал, слышалась музыка, где-то смеялись, кашляли, шаркалиногами. Смутная тень на мгновение заслонила свет лампочки, громкоскрипнули половицы. Потом вдруг запахло аптекой, и в лицо мне пахнулохолодом. Я попятился. И тотчас же кто-то резко и отчетливо постучал внаружную дверь. Шумы мгновенно утихли. Оглядываясь на то место, гдераньше был диван, я вновь вышел в сени и открыл дверь. Передо мной подмелким дождем стоял невысокий изящный человек в коротком кремовом плащеидеальной чистоты, с поднятым воротником. Он снял шляпу и с достоинствомпроизнес: -- Прошу прощения, Александр Иванович. Не могли бы вы уделить мнепять минут для разговора? -- Конечно, -- сказал я растерянно. -- Заходите... Этого человека я видел впервые в жизни, и у меня мелькнула мысль,не связан ли он с местной милицией. Незнакомец шагнул в прихожую исделал движение пройти прямо в мою комнату. Я заступил ему дорогу. Незнаю, зачем я это сделал, -- наверное, потому, что мне не хотелосьрасспросов насчет пыли и мусора на полу. -- Извините, -- пролепетал я, -- может быть, здесь... А то у менябеспорядок. И сесть негде... Незнакомец резко вскинул голову. -- Как -- негде? -- сказал он негромко. -- А диван? С минуту мы молча смотрели друг другу в глаза. -- М-м-м... Что -- диван? -- спросил я почему-то шепотом. Незнакомец опустил веки. -- Ах, вот как? -- медленно произнес он. -- Понимаю. Жаль. Ну чтож, извините... Он вежливо кивнул, надел шляпу и решительно направился к дверямтуалета. -- Куда вы? -- закричал я. -- Вы не туда! Незнакомец, не оборачиваясь, пробормотал: "Ах, это безразлично", --и скрылся за дверью. Я машинально зажег ему свет, постоял немного,прислушиваясь, затем рванул дверь. В туалете никого не было. Я осторожновытащил сигарету и закурил. Диван, подумал я. Причем здесь диван?Никогда не слыхал никаких сказок о диванах. Был ковер-самолет. Быласкатерть-самобранка. Были: шапка-невидимка, сапоги-скороходы,гусли-самогуды. Было чудо-зеркальце. А чудо-дивана не было. На диванахсидят или лежат, диван -- это нечто прочное, очень обыкновенное. Всамом деле, какая фантазия могла бы вдохновиться диваном?.. Вернувшись в комнату, я сразу увидел маленького человечка. Он сиделна печке под потолком, скорчившись в очень неудобной позе. У него былосморщенное небритое лицо и серые волосатые уши. -- Здравствуйте, -- сказал я утомленно. Маленький Человечек страдальчески скривил длинные губы. -- Добрый вечер, -- сказал он. -- Извините, пожалуйста, занесломеня сюда -- сам не понимаю как... Я насчет дивана. -- Насчет дивана вы опоздали, -- сказал я, садясь к столу. -- Вижу, -- тихо сказал Человечек и неуклюже заворочался.Посыпалась известка. Я курил, задумчиво его разглядывая. Маленький Человечек неувереннозаглядывал вниз. -- Вам помочь? -- спросил я, делая движение. -- Нет, спасибо, -- сказал Человечек уныло. -- Я лучше сам... Пачкаясь в мелу, он подобрался к краю лежанки и, неловкооттолкнувшись, нырнул головой вниз. У меня екнуло внутри, но он повис ввоздухе и стал медленно опускаться, судорожно растопырив руки и ноги.Это было не очень эстетично, но забавно. Приземлившись на четвереньки,он сейчас же встал и вытер рукавом мокрое лицо. -- Совсем старик стал, -- сообщил он хрипло. -- Лет сто назад или,скажем, при Гонзасте за такой спуск меня лишили бы диплома, будьтеуверены, Александр Иванович. -- А что вы кончали? -- осведомился я, закуривая вторую сигарету. Он не слушал меня. Присев на табурет напротив, он продолжалгорестно: -- Раньше я левитировал, как Зекс. А теперь, простите, не могувывести растительность на ушах. Это так неопрятно... Но если нетталанта? Огромное количество соблазнов вокруг, всевозможные степени,звания, а таланта нет! У нас многие обрастают к старости. Корифеев это,конечно, не касается. Жиан Жиакомо, Кристобаль Хунта, Джузеппе Бальзамоили, скажем, товарищ Киврин Федор Симеонович... Никаких следоврастительности! -- Он торжествующе посмотрел на меня. -- Ни-ка-ких!Гладкая кожа, изящество, стройность... -- Позвольте, -- сказал я. -- Вы сказали -- Джузеппе Бальзамо... Ноэто то же самое, что граф Калиостро! А по Толстому, граф был жирен иочень неопрятен на вид... Маленький человечек с сожалением посмотрел на меня и снисходительноулыбнулся. -- Вы просто не в курсе дела, Александр Иванович, -- сказал он. --Граф Калиостро -- это совсем не то же самое, что великий Бальзамо.Это... Как бы вам сказать... Это не очень удачная его копия. Бальзамо вюности сматрицировал себя. Он был необычайно, необычайно талантлив, новы знаете, как это делается в молодости... Побыстрее, посмешнее --тяп-ляп, и так сойдет... Да-с... Никогда не говорите, что Бальзамо иКалиостро -- это одно и то же.
Да-с... Никогда не говорите, что Бальзамо иКалиостро -- это одно и то же. Может получиться неловко. Мне стало неловко. -- Да, -- сказал я. -- Я, конечно, не специалист. Но... Простите занескромный вопрос, но при чем здесь диван? Кому он понадобился? Маленький Человечек вздрогнул. -- Непростительная самонадеянность, -- сказал он громко и поднялся.-- Я совершил ошибку и готов признаться со всей решительностью. Когдатакие гиганты ... А тут еще наглые мальчишки... -- Он стал кланяться,прижимая к сердцу бледные лапки. -- Прошу прощения, Александр Иванович,я вас так обеспокоил... Еще раз решительно извиняюсь и немедленно васпокидаю. -- Он приблизился к печке и боязливо поглядел наверх. -- Старыйя, Александр Иванович, -- сказал он, тяжело вздохнув. -- Старенький... -- А может быть, вам было бы удобнее... через... э-э... Тут передвами приходил один товарищ, так он воспользовался. -- И-и, батенька, так это же был Кристобаль Хунта! Что ему --просочиться через канализацию на десяток лье... -- Маленький Человечекгорестно махнул рукой. -- Мы попроще... Диван он с собой взял илитрансгрессировал? -- Н-не знаю, -- сказал я. -- Дело-то в том, что он тоже опоздал. Маленький Человечек ошеломленно пощипал шерсть на правом ухе. -- Опоздал? Он? Невероятно... Впрочем, разве можем мы с вами обэтом судить? До свидания, Александр Иванович, простите великодушно. Он с видимым усилием прошел сквозь стену и исчез. Я бросил окурок вмусор на полу. Ай да диван! Это тебе не говорящая кошка. Это что-топосолиднее -- какая-то драма. Может быть, даже драма идей. А ведьпожалуй, придут еще... Опоздавшие. Наверняка придут. Я посмотрел намусор. Где это я видел веник? Веник стоял рядом с кадкой под телефоном. Я принялся подметать пыльи мусор, и вдруг что-то тяжело зацепило за веник и выкатилось насередину комнаты. Я взглянул. Это был блестящий продолговатый цилиндриквеличиной с указательный палец. Я потрогал его веником. Цилиндриккачнулся, что-то сухо затрещало, и в комнате запахло озоном. Я бросилвеник и поднял цилиндр. Он был гладкий, отлично отполированный и теплыйна ощупь. Я пощелкал по нему ногтем, и он снова затрещал. Я повернулего, чтобы осмотреть с торца, и в ту же секунду почувствовал, что полуходит у меня из-под ног. Все перевернулось перед глазами. Я пребольноударился обо что-то пятками, потом плечом и макушкой, выронил цилиндр иупал. Я был здорово ошарашен и не сразу понял, что лежу в узкой щелимежду печью и стеной. Лампочка над головой раскачивалась, и, поднявглаза, я с изумлением обнаружил на потолке рубчатые следы своих ботинок.Кряхтя, я выбрался из щели и осмотрел подошвы. На подошвах был мел. -- Однако, -- подумал я вслух. -- Не просочиться бы вканализацию!.. Я поискал глазами цилиндрик. Я поискал глазами цилиндрик. Он стоял, касаясь пола краем торца, вположении, исключающем всякую возможность равновесия. Я осторожноприблизился и опустился возле него на корточки. Цилиндрик тихопотрескивал и раскачивался. Я долго смотрел на него, вытянув шею, потомподул на него. Цилиндрик качнулся сильнее, наклонился, и тут за моейспиной раздался хриплый клекот и пахнуло ветром. На печке аккуратноскладывал крылья исполинский гриф с голой шеей и зловещим загнутымклювом. -- Здравствуйте, -- сказал я. Я был убежден, что гриф говорящий. Гриф, склонив голову, посмотрел на меня одним глазом и сразу сталпохож на курицу. Я приветственно помахал рукой. Гриф открыл было клюв,но разговаривать не стал. Он поднял крыло и стал искаться у себя подмышкой, щелкая клювом. Цилиндрик все покачивался и трещал. Гриф пересталискаться, втянул голову в плечи и прикрыл глаза желтой пленкой. Стараясьне поворачиваться к нему спиной, я закончил уборку и выбросил мусор вдождливую тьму за дверью. Потом я вернулся в комнату. Гриф спал, пахло озоном. Я посмотрел на часы: было двадцать минутпервого. Я немного постоял над цилиндриком, размышляя над закономсохранения энергии, а заодно и вещества. Вряд ли грифы конденсируются изничего. Если данный гриф возник здесь, в Соловце, значит, какой-то гриф(не обязательно данный) исчез на Кавказе или где они там водятся. Яприкинул энергию переноса и опасливо посмотрел на цилиндрик. Лучше егоне трогать, подумал я. Лучше его чем-нибудь прикрыть, и пусть стоит. Япринес из прихожей ковшик, старательно прицелился и, не дыша, накрыл имцилиндрик. Затем я сел на табурет, закурил и стал ждать еще чего-нибудь.Гриф отчетливо сопел. В свете лампы его перья отливали медью, огромныекогти впились в известку. От него медленно распространялся запах гнили. -- Напрасно вы это сделали, Александр Иванович, -- сказал приятныймужской голос. -- Что именно? -- спросил я, оглянувшись на зеркало. -- Я имею в виду умклайдет... Говорило не зеркало. Говорил кто-то другой. -- Не понимаю, о чем речь, -- сказал я. В комнате никого не было, ия чувствовал раздражение. -- Я говорю про умклайдет, -- произнес голос. -- Вы совершеннонапрасно накрыли его железным ковшом. Умклайдет, или , как вы егоназываете, волшебная палочка, требует чрезвычайно осторожногообращения. -- Потому я и накрыл... Да вы заходите, товарищ, а то так оченьнеудобно разговаривать. -- Благодарю вас, -- сказал голос. Прямо передо мной неторопливо сконденсировался бледный, весьмакорректный человек в превосходно сидящем сером костюме. Несколькосклонив голову набок, он осведомился с изысканнейшей вежливостью: -- Смею ли надеяться, что не слишком обеспокоил вас? -- Отнюдь нет, -- сказал я, поднимаясь. - Прошу вас, садитесь ибудьте как дома. Угодно чайку? -- Благодарю вас, -- сказал незнакомец и сел напротив меня, изящнымжестом поддернув штанины. -- Что касается чаю, то прошу извинения,Александр Иванович, я только что отужинал. Некоторое время он, светски улыбаясь, глядел мне в глаза. Я тожеулыбался. -- Вы, вероятно, насчет дивана? -- сказал я. -- Дивана, увы, нет.Мне очень жаль, и я даже не знаю... Незнакомец всплеснул руками. -- Какие пустяки! -- сказал он. -- Как много шума из-за какого-то,простите, вздора, в который никто к тому же по-настоящему не верит...Посудите сами, Александр Иванович, устраивать склоки, безобразныекинопогони, беспокоить людей из-за мифического -- я не боюсь этогослова, -- именно мифического Белого Тезиса... Каждый трезвомыслящийчеловек рассматривает диван как универсальный транслятор, несколькогромоздкий, но весьма добротный и устойчивый в работе. И тем болеесмешны старые невежды, болтающие о Белом Тезисе... Нет, я и говорить нежелаю об этом диване... -- Как вам будет благоугодно, -- сказал я, сосредоточив в этойфразе всю свою светскость. -- Поговорим о чем-нибудь другом. -- Суеверия... Предрассудки... -- рассеянно проговорил незнакомец.-- Леность ума и зависть, зависть, поросшая волосами зависть... -- Онпрервал самого себя. -- Простите, Александр Иванович, но я бы осмелилсявсе-таки просить вашего разрешения убрать этот ковш. К сожалению, железопрактически не прозрачно для гиперполя, а возрастание напряженностигиперполя в малом объеме... -- Ради бога, все, что вам угодно! Убирайте ковшик... Убирайте дажеэтот самый... ум... ум... эту волшебную палочку... -- Тут я остановился,с изумлением обнаружив, что ковшика больше нет. Цилиндрик стоял в лужежидкости, похожей на окрашенную ртуть. Жидкость быстро испарялась. -- Так будет лучше, уверяю вас, -- сказал незнакомец. -- Что жекасается вашего великодушного предложения убрать умклайдет, то я, ксожалению, не могу им воспользоваться. Это уже вопрос морали и этики,вопрос чести, если угодно... Условности так сильны! Я позволю себепосоветовать вам больше не прикасаться к умклайдету. Я вижу, выушиблись, и этот орел... Я думаю, вы чувствуете... э-э... некотороеамбре... -- Да, -- сказал я с чувством. -- Воняет гадостно. Мы посмотрели на орла. Гриф нахохлившись, дремал. -- Искусство управлять умклайдетом, -- сказал незнакомец, -- этосложное и тонкое искусство. Вы ни в коем случае не должны огорчаться илиупрекать себя. Курс управления умклайдетом занимает восемь семестров итребует основательных знаний квантовой алхимии. Как программист, вы,вероятно, легко освоили бы умклайдет электронного уровня, так называемыйУЭУ-17... Но квантовый умклайдет. Но квантовый умклайдет... гиперполя... трансгрессивныевоплощения... Обобщенный закон Ломоносова-Лавуазье... -- Он виноваторазвел руками. -- О чем разговор! -- поспешно сказал я. -- Я ведь и непретендую... Конечно же, я абсолютно не подготовлен. Тут я спохватился и предложил ему закурить. -- Благодарю вас, -- сказал незнакомец. -- Не употребляю, квеликому моему сожалению. Тогда, пошевелив от вежливости пальцами, я осведомился -- неспросил, а именно осведомился: -- Не позволено ли мне будет узнать, чему я обязан приятностиюнашей встречи? Незнакомец опустил глаза. -- Боюсь показаться нескромным, -- сказал он, -- но, увы, я долженпризнаться, что уже довольно давно нахожусь здесь. Мне не хотелось быназывать имена, но, я думаю, даже вам, как вы ни далеки от всего этого,Александр Иванович, ясно, что вокруг дивана возникла некотораянездоровая суета, назревает скандал, атмосфера накаляется, напряженностьрастет. В такой обстановке неизбежны ошибки, чрезвычайно нежелательныеслучайности... Не будем далеко ходить за примерами. Некто -- повторяю,мне не хотелось бы называть имена, тем более что это сотрудник,достойный всяческого уважения, а говоря об уважении, я имею в виду еслине манеры, то большой талант и самоотверженность, -- так вот, некто,спеша и нервничая, теряет здесь умклайдет, и умклайдет становитсяцентром сферы событий, в которые оказывается вовлеченным человек,совершенно к оным не причастный... -- Он поклонился в мою сторону. -- Ав таких случаях совершенно необходимо воздействие, как-то нейтрализующеевредные влияния... -- Он значительно посмотрел на отпечатки ботинок напотолке. Затем улыбнулся мне. -- Но я не хотел бы показаться абстрактнымальтруистом. Конечно, все эти события меня весьма интересуют какспециалиста и как администратора... Впрочем, я не намерен более мешатьвам, и, поскольку вы сообщили мне уверенность в том, что больше небудете экспериментировать с умклайдетом, я попрошу у вас разрешенияоткланяться. Он поднялся. -- Ну что вы! -- вскричал я. -- Не уходите! Мне так приятнобеседовать с вами, у меня к вам тысяча вопросов!.. -- Я чрезвычайно ценю вашу деликатность, Александр Иванович, но выутомлены, вам необходимо отдохнуть... -- Нисколько! -- горячо возразил я. -- Наоборот! -- Александр Иванович, -- произнес незнакомец, ласково улыбаясь ипристально глядя мне в глаза. -- Но ведь вы действительно утомлены. И выдействительно хотите отдохнуть. И тут я почувствовал, что действительно засыпаю. Глаза моислипались. Говорить больше не хотелось. Говорить больше не хотелось. Ничего больше не хотелось.Страшно хотелось спать. -- Было исключительно приятно познакомиться с вами, -- сказалнезнакомец негромко. Я видел, как он начал бледнеть, бледнеть и медленно растворился ввоздухе, оставив после себя легкий запах дорогого одеколона. Я кое-какрасстелил матрас на полу, ткнулся лицом в подушку и моментально заснул.Разбудило меня хлопанье крыльев и неприятный клекот. В комнате стоялстранный голубоватый полумрак. Орел на печке шуршал, гнусно орал истучал крыльями по потолку. Я сел и огляделся. На середине комнаты парилв воздухе здоровенный детина в тренировочных брюках и в полосатойгавайке навыпуск. Он парил над цилиндриком и, не прикасаясь к нему,плавно помавал огромными костистыми лапами. -- В чем дело? -- спросил я. Детина мельком взглянул на меня из-под плеча и отвернулся. -- Не слышу ответа, -- сказал я зло. Мне все еще очень хотелосьспать. -- Тихо, ты, смертный, -- сипло произнес детина. Он прекратил своипассы и взял цилиндрик с пола. Голос его показался мне знакомым. -- Эй, приятель! -- сказал я угрожающе. -- Положи эту штуку наместо и очисти помещение. Детина смотрел на меня, выпячивая челюсть. Я откинул простыню ивстал. -- А ну, положи умклайдет! -- сказал я в полный голос. Детина опустился на пол и, прочно упершись ногами, принял стойку. Вкомнате стало гораздо светлее, хотя лампочка не горела. -- Детка, -- сказал детина, -- ночью надо спать. Лучше ляг сам. Парень был явно не дурак подраться. Я, впрочем, тоже. -- Может, выйдем во двор? -- деловито предложил я, подтягиваятрусы. Кто-то вдруг произнес с выражением: -- "Устремив свои мысли на высшее "Я", свободный от вожделения исебялюбия, исцелившись от душевной горячки, сражайся, Арджуна!" Я вздрогнул. Парень тоже вздрогнул. -- "Бхагавад-гита"! -- сказал голос. -- Песнь третья, стихтридцатый. -- Это зеркало, -- сказал я машинально. -- Сам знаю, -- проворчал детина. -- Положи умклайдет, -- потребовал я. -- Чего ты орешь, как больной слон? -- сказал парень. -- Твой он,что ли? -- А может быть, твой? -- Да, мой! Тут меня осенило. -- Значит, диван тоже ты уволок? -- Не суйся не в свои дела, -- посоветовал парень. -- Отдай диван, -- сказал я. -- На него расписка написана. -- Пошел к черту! -- сказал детина, озираясь. И тут в комнате появились еще двое: Тощий и Толстый, оба вполосатых пижамах, похожие на узников Синг-Синга. -- Корнеев! -- завопил Толстый. -- Так это вы воруете диван?! Какоебезобразие! -- Идите вы все... -- сказал детина. -- Вы грубиян! -- закричал Толстый. -- Вас гнать надо! Я на васдокладную подам! -- Ну и подавайте, -- мрачно сказал Корнеев. -- Займитесь любимымделом. -- Не смейте разговаривать со мной в таком тоне! Вы мальчишка! Выдерзец! Вы забыли здесь умклайдет! Молодой человек мог пострадать! -- Я уже пострадал, -- вмешался я. -- Дивана нет, сплю как собака,каждую ночь разговоры... Орел этот вонючий... Толстый немедленно повернулся ко мне. -- Неслыханное нарушение дисциплины, -- заявил он. -- Вы должныжаловаться... А вам должно быть стыдно! -- Он снова повернулся кКорнееву. Корнеев угрюмо запихивал умклайдет за щеку. Тощий вдруг спросилтихо и угрожающе: -- Вы сняли Тезис, Корнеев? Детина мрачно ухмыльнулся. -- Да нет там никакого Тезиса, -- сказал он. -- Что вы все сепетите? Не хотите, чтобы мы диван воровали -- дайтенам другой транслятор... -- Вы читали приказ о неизъятии предметов из запасника? -- грозноосведомился Тощий. Корнеев сунул руки в карманы и стал смотреть в потолок. -- Вам известно постановление Ученого совета? -- осведомился Тощий. -- Мне, товарищ Демин, известно, что понедельник начинается всубботу, -- угрюмо сказал Корнеев. -- Не разводите демагогию, -- сказал Тощий. -- Немедленно вернитедиван и не смейте сюда больше возвращаться. -- Не верну я диван, -- сказал Корнеев. -- Эксперимент закончим --вернем. Толстый устроил безобразную сцену. "Самоуправство!.. -- визжал он.-- Хулиганство!.." Гриф опять взволнованно заорал. Корнеев, не вынимаярук из карманов, повернулся спиной и шагнул сквозь стену. Толстякустремился за ним с криком: "Нет, вы вернете диван!" Тощий сказал мне: -- Это недоразумение. Мы примем меры, чтобы оно не повторилось. Он кивнул и тоже двинулся к стене. -- Погодите! -- вскричал я. -- Орла! Орла заберите! Вместе сзапахом! Тощий, уже наполовину войдя в стену, обернулся и поманил орлапальцем. Гриф шумно сорвался с печки и втянулся ему под ноготь. Тощийисчез. Голубой свет медленно померк, стало темно, в окно сновазабарабанил дождь. Я включил свет и оглядел комнату. В комнате все былопо-прежнему, только на печке зияли глубокие царапины от когтей грифа, дана потолке дико и нелепо темнели рубчатые следы моих ботинок. -- Прозрачное масло, находящееся в корове, -- с идиотскимглубокомыслием произнесло зеркало -- не способствует ее питанию, но оноснабжает наилучшим питанием, будучи обработано надлежащим способом. Я выключил свет и улегся. На полу было жестко, тянуло холодом."Будет мне завтра от старухи", подумал я. Глава шестая -- Нет, -- произнес он в ответ настойчивому вопросу моих глаз, -- я не член клуба, я -- призрак. -- Хорошо, но это не дает вам права расхаживать по клубу. Г. Дж. Уэллс Утром оказалось, что диван стоит на месте. Я не удивился. Я толькоподумал, что так или иначе старуха добилась своего: диван стоит в одномуглу, а я лежу в другом. Собирая постель и делая зарядку, я размышлял о том,что существует, вероятно, некоторый предел способности к удивлению.По-видимому, я далеко шагнул за этот предел. Я даже испытывал некотороеутомление. Я пытался представить себе что-нибудь такое, что могло бы менясейчас поразить, но фантазии у меня не хватало. Это мне очень не нравилось,потому что я терпеть не могу людей, не способных удивляться. Правда, я былдалек от психологии "подумаешь эка невидаль", скорее, мое состояниенапоминало состояние Алисы в Стране Чудес: я был словно во сне и принимал иготов был принять любое чудо за должное, требующее более развернутойреакции, нежели простое разевание рта и хлопанье глазами. Я еще делал зарядку, когда в прихожей хлопнула дверь, зашаркали изастучали каблуки, кто-то закашлял, что-то загремело и упало, иначальственный голос позвал: "Товарищ Горыныч!" Старуха не отозвалась, ив прихожей начали разговаривать: "Что это за дверь?.. А, понятно. Аэто?" -- "Тут вход в музей". -- "А здесь?.. Что это -- все заперто,замки..." -- "Весьма хозяйственная женщина, Янус Полуэктович. А этотелефон". -- "А где же знаменитый диван? В музее?" -- "Нет. Тут долженбыть запасник". -- Это здесь, -- сказал знакомый угрюмый голос. Дверь моей комнатыраспахнулась, и на пороге появился высокий худощавый старик свеликолепной снежно-белой сединой, чернобровый и черноусый, с глубокимичерными глазами. Увидев меня (я стоял в одних трусах, руки в стороны,ноги на ширине плеч), он приостановился и звучным голосом произнес: -- Так. Справа и слева от него заглядывали в комнату еще какие-то лица. Ясказал: "Прошу прощения", -- и побежал к своим джинсам. Впрочем, на меняне обратили внимания. В комнату вошли четверо и столпились вокругдивана. Двоих я знал: угрюмого Корнеева, небритого, с красными глазами,все в той же легкомысленной гавайке, и смуглого горбоносого Романа,который подмигнул мне, сделал непонятный знак рукой и сейчас жеотвернулся. Седовласого я не знал. Не знал я и полного, рослого мужчинув черном, лоснящемся со спины костюме и с широкими хозяйскимидвижениями. -- Вот этот диван? -- спросил лоснящийся мужчина. -- Это не диван, -- угрюмо сказал Корнеев. -- Это транслятор. -- Для меня это диван, -- заявил лоснящийся, глядя в записнуюкнижку. -- Диван мягкий, полуторный, инвентарный номер одиннадцатьдвадцать три. -- Он наклонился и пощупал. -- Вот он у вас влажный, Корнеев, таскали под дождем. Теперьсчитайте: пружины проржавели, обшивка сгнила. -- Ценность данного предмета, -- как мне показалось, издевательскипроизнес горбоносый Роман, -- заключается отнюдь не в обшивке и даже нев пружинах, которых нет. -- Вы это прекратите, Роман Петрович, -- предложил лоснящийся сдостоинством. -- Вы мне вашего Корнеева не выгораживайте. Диван проходиту меня по музею и должен там находиться... -- Это прибор, -- сказал Корнеев безнадежно. -- С ним работают... -- Этого я не знаю, -- заявил лоснящийся. -- Я не знаю, что это заработа с диваном. -- А мы вот знаем, -- тихонько сказал Роман. -- Вы это прекратите, -- сказал лоснящийся, поворачиваясь к нему.-- Вы здесь не в пивной, вы здесь в учреждении. Что вы собственно имеетев виду? -- Я имею в виду, что это не есть диван, -- сказал Роман. -- Или, вдоступной для вас форме, это есть не совсем диван. Это есть прибор,имеющий внешность дивана. -- Я попросил бы прекратить эти намеки, -- решительно сказаллоснящийся. -- Насчет доступной формы и все такое. Давайте каждый делатьсвое дело. Мое дело -- прекратить разбазаривание, и я его прекращаю. -- Так, -- звучно сказал седовласый. Сразу стало тихо. -- Ябеседовал с Кристобалем Хозевичем и с Федором Симеоновичем. Ониполагают, что диван-транслятор представляет лишь музейную ценность. Всвое время он принадлежал королю Рудольфу Второму, так что историческаяценность его неоспорима. Кроме того, года два назад, если память мне неизменяет, мы уже выписывали серийный транслятор... Кто его выписывал, выне помните, Модест Матвеевич? -- Одну минутку, -- сказал лоснящийся Модест Матвеевич и сталбыстро листать записную книжку. -- Одну минуточку... Транслятордвухходовой ТДХ-80Е Китежградского завода... По заявке товарищаБальзамо. -- Бальзамо работает на нем круглосуточно, -- сказал Роман. -- И барахло этот ТДХ, -- добавил Корнеев. -- Избирательность намолекулярном уровне. -- Да-да, -- сказал седовласый. -- Я припоминаю. Был доклад обисследовании ТДХ. Действительно, кривая солективности не гладкая. -- Да-да, -- сказал седовласый. -- Я припоминаю. Был доклад обисследовании ТДХ. Действительно, кривая солективности не гладкая... Да.А этот... Э... Диван? -- Ручной труд, -- быстро сказал Роман. -- Безотказен. КонструкцииЛьва Бен Бецалеля. Бен Бецалель собирал и отлаживал его триста лет... -- Вот! -- сказал лоснящийся Модест Матвеевич. -- Вот как надоработать! Старик, а все делал сам. Зеркало вдруг прокашлялось и сказало: -- Все оне помолодели, пробыв час в воде, и вышли из нее такими жекрасивыми, розовыми, молодыми и здоровыми, сильными и жизнерадостными,какими были в двадцать лет. -- Вот именно, -- сказал Модест Матвеевич. Зеркало говорило голосомседовласого. Седовласый досадливо поморщился. -- Не будем решать этот вопрос сейчас, -- произнес он. -- А когда? -- спросил грубый Корнеев. -- В пятницу на Ученом совете. -- Мы не можем разбазаривать реликвии, -- вставил Модест Матвеевич. -- А мы что будем делать? -- спросил грубый Корнеев. Зеркало забубнило угрожающим замогильным голосом: Видел я сам, как, подобравши черные платья, Шла босая Канидия, простоволосая, с воем, С ней и Сагана, постарше годами, и бледные обе. Страшны были на вид. Тут начали землю ногтями Обе рыть и черного рвать зубами ягненка... Седовласый, весь сморщившись, подошел к зеркалу, запустил в негоруку по плечо и чем-то щелкнул. Зеркало замолчало. -- Так, -- сказал седовласый. -- Вопрос о вашей группе мы тожерешим на совете. А вы... -- По лицу его было видно, что он забылимя-отчество Корнеева, -- вы пока воздержитесь... э... от посещениямузея. С этими словами он вышел из комнаты. Через дверь. -- Добились своего, -- сказал Корнеев сквозь зубы, глядя на МодестаМатвеевича. -- Разбазаривать не дам, -- коротко ответил тот, засовывая вовнутренний карман записную книжку. -- Разбазаривать! -- сказал Корнеев. -- Плевать вам на все это. Васотчетность беспокоит. Лишнюю графу вводить неохота. -- Вы это прекратите, -- сказал непреклонный Модест Матвеевич. --Мы еще назначим комиссию и посмотрим, не повреждена ли реликвия... -- Инвентарный номер одиннадцать двадцать три, -- вполголосадобавил Роман. -- В таком вот аксепте, -- величественно произнес Модест Матвеевич,повернулся и увидел меня. -- А вы что здесь делаете? -- осведомился он. -- Почему это выздесь спите? -- Я... -- начал я. -- Вы спали на диване, -- провозгласил ледяным тоном Модест, сверляменя взглядом контрразведчика. -- Вам известно, что это прибор? -- Нет, -- сказал я. -- То есть теперь известно, конечно. -- Модест Матвеевич! -- воскликнул горбоносый Роман. -- Это же нашновый программист, Саша Привалов! -- А почему он здесь спит? Почему не в общежитии? -- Он еще не зачислен, -- сказал Роман, обнимая меня за талию. -- Тем более! -- Значит, пусть спит на улице? -- злобно спросил Корнеев. -- Вы это прекратите, -- сказал Модест. -- Есть общежитие, естьгостиница, а здесь музей, госучреждение. Если все будут спать вмузеях... Вы откуда? -- Из Ленинграда, -- сказал я мрачно. -- Вот если я приеду в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж? -- Пожалуйста, -- сказал я, пожимая плечами. Роман все держал меня за талию. -- Модест Матвеевич, вы совершенно правы, непорядок, но сегодня онбудет ночевать у меня. -- Это другое дело. Это пожалуйста, -- великодушно разрешил Модест.Он хозяйским взглядом окинул комнату, увидел отпечатки на потолке исразу же посмотрел на мои ноги. К счастью, я был босиком. -- В таком вот аксепте, -- сказал он, поправил рухлядь на вешалке ивышел. -- Д-дубина, -- выдавил из себя Корнеев. -- Пень. -- Он сел надиван и взялся за голову. -- Ну их всех к черту. Сегодня же ночью опятьутащу. -- Спокойно, -- ласково сказал Роман. -- Ничего страшного. Нампросто немножко не повезло. Ты заметил, какой это Янус? -- Ну? -- сказал Корнеев безнадежно. -- Это же А-Янус. Корнеев поднял голову. -- И какая разница? -- Огромная, -- сказал Роман и подмигнул. -- Потому что У-Янусулетел в Москву. И в частности -- по поводу этого дивана. Понял,расхититель музейных ценностей? -- Слушай, ты меня спасаешь, -- сказал Корнеев, и я впервые увидел,как он улыбается. -- Дело в том, Саша, -- сказал Роман, обращаясь ко мне, -- что унас идеальный директор. Он один в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович иУ-Янус Полуэктович. У-Янус -- это крупный ученый международного класса.Что же касается а-Януса, то это довольно обыкновенный администратор. -- Близнецы? -- осторожно спросил я. -- Да нет, это один и тот же человек. Только он один в двух лицах. -- Ясно, -- сказал я и стал надевать ботинки. -- Ничего, Саша, скоро все узнаешь, -- сказал Роман ободряюще. Я поднял голову. Я поднял голову. -- То есть? -- Нам нужен программист, -- проникновенно сказал Роман. -- Мне очень нужен программист, -- сказал Корнеев, оживляясь. -- Всем нужен программист, -- сказал я, возвращаясь к ботинкам. --И прошу без гипноза и всяких там заколдованных мест. -- Он уже догадывается, -- сказал Роман. Корнеев хотел что-то сказать, но за окном грянули крики. -- Это не наш пятак! -- кричал Модест. -- А чей же это пятак? -- Я не знаю, чей это пятак! Это не мое дело! Это ваше дело --ловить фальшивомонетчиков, товарищ сержант!.. -- Пятак изъят у некоего гражданина Привалова, каковой проживаетздесь у вас, в изнакурноже!.. -- Ах, у Привалова? Я сразу подумал, что он ворюга! Укоризненный голос А-Януса произнес: -- Ну-ну, Модест Матвеевич!.. -- Нет, извините, Янус Полуэктович! Этого нельзя так оставить!Товарищ сержант, пройдемте!.. Он в доме... Янус Полуэктович, встаньте уокна, чтобы он не выскочил! Я докажу! Я не позволю бросать тень натоварища Горыныч!.. У меня нехорошо похолодело внутри. Но Роман уже оценил положение.Он схватил с вешалки засаленный картуз и нахлобучил мне на уши. Я исчез. Это было очень странное ощущение. Все осталось на месте, все, кромеменя. Но Роман не дал мне насытиться новыми переживаниями. -- Это кепка-невидимка, -- прошипел он. -- Отойди в сторонку ипомалкивай. Я на цыпочках отбежал в угол и сел под зеркало. В ту же секунду вкомнату ворвался возбужденный Модест, волоча за рукав юного сержантаКовалева. -- Где он? -- завопил Модест, озираясь. -- Вот, -- сказал Роман, показывая на диван. -- Не беспокойтесь, стоит на месте, -- добавил Корнеев. -- Я спрашиваю, где этот ваш... программист? -- Какой программист? -- удивился Роман. -- Вы это прекратите, -- сказал Модест. -- Здесь был программист.Он стоял в брюках и без ботинок. -- Ах, вот что вы имеете в виду, -- сказал Роман. -- Но мы жепошутили, Модест Матвеевич, не было здесь никакого программиста. Этобыло просто... -- Он сделал какое-то движение руками, и посерединекомнаты возник человек в майке и в джинсах. Я видел его со спины иничего сказать о нем не могу, но юный Ковалев покачал головой и сказал: -- Нет, это не он. Модест обошел призрак кругом, бормоча: -- Майка... Штаны... Без ботинок... Он! Это он. Призрак исчез. . Штаны... Без ботинок... Он! Это он. Призрак исчез. -- Да нет же, это не тот, -- сказал сержант Ковалев. -- Тот былмолодой, без бороды... -- Без бороды? -- переспросил Модест. Он был сильно сконфужен. -- Без бороды, -- подтвердил Ковалев. -- М-да... -- сказал Модест. -- А по-моему, у него была борода... -- Так я вручаю вам повестку, -- сказал юный Ковалев и протянулМодесту листок бумаги казенного вида. -- А вы уж сами разбирайтесь сосвоим Приваловым и со своей Горыныч... -- А я вам говорю, что это не наш пятак! -- заорал Модест. -- Я проПривалова ничего не говорю, может быть, Привалова и вообще нет кактакового... Но товарищ Горыныч наша сотрудница!.. Юный Ковалев, прижимая руки к груди, пытался что-то сказать. -- Я требую разобраться немедленно! -- орал Модест. -- Вы мне этопрекратите, товарищи милиция! Данная повестка бросает тень на веськоллектив! Я требую, чтобы вы убедились! -- У меня приказ... -- начал было Ковалев, но Модест с криком: "Выэто прекратите! Я настаиваю!" -- бросился на него и поволок из комнаты. -- В музей повлек, -- сказал Роман. -- Саша, где ты? Снимай кепку,пойдем посмотрим... -- Может, лучше не снимать? -- сказал я. -- Снимай, снимай, -- сказал Роман. -- Ты теперь фантом. В тебятеперь никто не верит -- ни администрация, ни милиция... Корнеев сказал: -- Ну, я пошел спать. Саша, ты приходи после обеда. Посмотришь нашпарк машин и вообще... Я снял кепку. -- Вы это прекратите, -- сказал я. -- Я в отпуске. -- Пойдем, пойдем, -- сказал Роман. В прихожей Модест, вцепившись одной рукой в сержанта, другойотпирал мощный висячий замок. "Сейчас я вам покажу наш пятак! -- кричалон. -- Все заприходовано... Все на месте". -- "Да я ничего не говорю, --слабо защищался Ковалев. -- Я только говорю, что пятаков может быть неодин..." Модест распахнул дверь, и мы все вошли в обширное помещение. Это был вполне приличный музей -- со стендами, диаграммами,витринами, макетами и муляжами. Общий вид более всего напоминал музейкриминалистики: много фотографий и неаппетитных экспонатов. Модест сразуповолок сержанта куда-то за стенды, и там они вдвоем загудели как вбочку: "Вот наш пятак..." -- "А я ничего и не говорю..." -- "ТоварищГорыныч..." -- "А у меня приказ!.." -- "Вы мне это прекратите!.." -- Полюбопытствуй, полюбопытствуй, Саша, -- сказал Роман, сделалширокий жест и сел в кресло у входа. Я пошел вдоль стены. Я ничему не удивлялся. Я ничему не удивлялся. Мне было простоинтересно. "Вода живая. Эффективность 52%. Допустимый осадок 0,3"(старинная прямоугольная бутыль с водой, пробка залита цветным воском)."Схема промышленного добывания живой воды". "Макет живоводоперегонногокуба". "Зелье приворотное Вешковского-Траубенбаха" (аптекарская баночкас ядовито-желтой мазью). "Кровь порченая обыкновенная" (запаянная ампулас черной жидкостью). Над всем этим стендом висела табличка: "Активныехимические средства. ХII-ХVIII вв.". Тут было еще много бутылочек,баночек, реторт, ампул, пробирок, действующих и недействующих моделейустановок для возгонки, перегонки и сгущения, но я пошел дальше. "Меч-кладенец" (очень ржавый двуручный меч с волнистым лезвием,прикован цепью к железной стойке, витрина тщательно опечатана). "Правыйглазной (рабочий) зуб графа Дракулы Задунайского" (я не Кювье, но, судяпо этому зубу, граф Дракула Задунайский был человеком весьма странным инеприятным). "След обыкновенный и след вынутый. Гипсовые отливки"(следы, по-моему, не отличались друг от друга, но одна отливка была стрещиной). "Ступа на стартовой площадке. IХ век" (мощное сооружение изсерого пористого чугуна). "Змей Горыныч, скелет, 1/25 нат. вел." (похожена скелет диплодока с тремя шеями). "Схема работы огнедышащей железысредней головы". "Сапоги-скороходы гравигенные, действующая модель"(очень большие резиновые сапоги). "Ковер-самолет гравизащитный.Действующая модель" (ковер примерно полтора на полтора, с черкесом,обнимающим младую черкешенку на фоне соплеменных гор). Я дошел до стенда "Развитие идеи философского камня", когда в залевновь появились сержант Ковалев и Модест Матвеевич. Судя по всему, имтак и не удалось сдвинуться с мертвой точки. "Вы это прекратите", --вяло говорил Модест. "У меня приказ", -- так же вяло ответствовалКовалев. "Наш пятак на месте..." -- "Вот пусть старуха явится и дастпоказания..." -- "Что же мы, по-вашему, фальшивомонетчики?.." -- "А яэтого и не говорил..." -- "Тень на весь коллектив..." -- "Разберемся..."Ковалев меня не заметил, а Модест остановился, мутно осмотрел с головыдо ног, а затем поднял глаза, вяло прочитал вслух: "Го-мунку-луслабораторный, общий вид", -- и пошел дальше. Я двинулся за ним, предчувствуя нехорошее. Роман ждал нас у дверей. -- Ну как? -- cпросил он. -- Безобразие, -- вяло сказал Модест. -- Бюрократы. -- У меня приказ, -- упрямо повторил сержант Ковалев уже изприхожей. -- Ну, выходите, Роман Петрович, выходите, -- сказал Модест,позвякивая ключами. Роман вышел. Я сунулся было за ним, но Модестостановил меня. -- Я извиняюсь, -- сказал он. -- А вы куда? -- Как -- куда? -- cказал я упавшим голосом. -- На место, на место идите. -- На какое место? -- Ну, где вы там стоите? Вы, извиняюсь, это... хам-мункулус? Ну истойте, где положено... Я понял, что погиб. И я бы наверное погиб, потому что Роман,по-видимому, тоже растерялся, но в эту минуту в прихожую с топотом истуком ввалилась Наина Киевна, ведя на веревке здоровенного черногокозла. При виде сержанта милиции козел взмемекнул дурным голосом ирванулся прочь. Наина Киевна упала. Модест кинулся в прихожую, иподнялся невообразимый шум. С грохотом покатилась пустая кадушка. Романсхватил меня за руку и, прошептав: "Ходу, ходу!..", бросился в моюкомнату. Мы захлопнули за собой дверь и навалились на нее, тяжело дыша.В прихожей кричали: -- Предъявите документы! -- Батюшки, да что же это! -- Почему козел? Почему в помещении козел? -- Мэ-э-э-э-э... -- Вы это прекратите, здесь не пивная! -- Не знаю я ваших пятаков и не ведаю! -- Мэ-э-э!.. -- Гражданка, уберите козла! -- Прекратите, козел заприходован! -- Как заприходован? -- Это не козел! Это наш сотрудник! -- Тогда пусть предъявит!.. -- Через окно -- и в машину! -- приказал Роман. Я схватил куртку и выпрыгнул в окно. Из-под ног моих с мявомшарахнулся кот Василий. Пригибаясь, я подбежал к машине, распахнулдверцу и вскочил за руль. Роман уже откатывал воротину. Мотор незаводился. Терзая стартер, я увидел, как дверь избы распахнулась, изприхожей вылетел черный козел и гигантскими прыжками помчался прочькуда-то за угол. Мотор взревел. Я развернул машину и вылетел на улицу.Дубовая воротина с треском захлопнулась. Роман вынырнул из калитки и сразмаху сел рядом со мной. -- Ходу! -- сказал он бодро. -- В центр! Когда мы поворачивали на проспект Мира, он спросил: -- Ну, как тебе у нас? -- Нравится, -- сказал я. -- Только очень шумно. -- У Наины всегда шумно, -- сказал Роман. -- Вздорная старуха. Онатебя не обижала? -- Нет, -- сказал я. -- Мы почти и не общались. -- Подожди-ка, -- сказал Роман. -- Притормози. -- А что? -- А вон Володька идет. Помнишь Володю? Я затормозил. Бородатый Володя влез на заднее сиденье и, радостноулыбаясь, пожал нам руки. -- Вот здорово! -- сказал он. -- А я как раз к вам иду! -- Только тебя там и не хватало, -- сказал Роман. -- А чем все кончилось? -- Ничем, -- сказал Роман. -- А куда вы теперь едете? -- В институт, -- сказал Роман. -- Зачем? -- спросил я. -- Работать, -- сказал Роман. -- Я в отпуске. -- Это неважно, -- сказал Роман. -- Понедельник начинается всубботу, а август на этот раз начнется в июле! -- Меня ребята ждут, -- сказал я умоляюще. -- Это мы берем на себя, -- сказал Роман. -- Ребята абсолютноничего не заметят. -- С ума сойти, -- сказал я. Мы проехали между магазином N 2 истоловой N 11. -- Он уже знает, куда ехать, -- заметил Володя. -- Отличный парень, -- сказал Роман. -- Гигант! -- Он мне сразу понравился, -- сказал Володя. -- Видимо, вам позарез нужен программист, -- сказал я. -- Нам нужен далеко не всякий программист, -- возразил Роман. Я затормозил возле странного здания с вывеской "НИИЧАВО" междуокнами. -- Что это означает? -- спросил я. -- Могу я по крайней мереузнать, где меня вынуждают работать? -- Можешь, -- сказал Роман. -- Ты теперь все можешь. ЭтоНаучно-Исследовательский Институт Чародейства и Волшебства... Ну, что жеты стал? Загоняй машину. -- Куда? -- спросил я. -- Ну неужели ты не видишь? И я увидел. Но это уже совсем другая история. * ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. СУЕТА СУЕТ * Глава первая Среди героев рассказа выделяются один-два главных героя, все остальные рассматриваются как второстепенные. "Методика преподавания литературы" Около двух часов дня, когда в "Алдане" снова перегорелпредохранитель вводного устройства, раздался телефонный звонок. Звонилзаместитель директора по административно-хозяйственной части МодестМатвеевич Камноедов. -- Привалов, -- сурово сказал он, -- почему вы опять не на месте? -- Как это не на месте? -- обиделся я. День сегодня выдалсяхлопотливый, и я все позабыл. -- Вы это прекратите, -- сказал Модест Матвеевич. -- Вам уже пятьминут назад надлежало явиться ко мне на инструктаж. -- Елки-палки, -- сказал я и повесил трубку. -- Вам уже пятьминут назад надлежало явиться ко мне на инструктаж. -- Елки-палки, -- сказал я и повесил трубку. Я выключил машину, снял халат и велел девочкам не забыть вырубитьток. В большом коридоре было пусто, за полузамерзшими окнами мела пурга.Надевая на ходу куртку, я побежал в хозяйственный отдел. Модест Матвеевич в лоснящемся костюме величественно ждал меня всобственной приемной. За его спиной маленький гном с волосатыми ушамиуныло и старательно возил пальцами по обширной ведомости. -- Вы, Привалов, как какой-нибудь этот... хам-мункулус, -- произнесМодест. -- Никогда вас нет на месте. С Модестом Матвеевичем все старались поддерживать только хорошиеотношения, поскольку человек он был могучий, непреклонный ифантастически невежественный. Поэтому я рявкнул: "Слушаюсь!" -- ищелкнул каблуками. -- Все должны быть на своих местах, -- продолжал Модест Матвеевич.-- Всегда. У вас вот высшее образование, и очки, и бороду вот отрастили,а понять такой простой теоремы не можете. -- Больше не повторится! -- сказал я, выкатив глаза. -- Вы это прекратите, -- сказал Модест Матвеевич, смягчаясь. Онизвлек из кармана лист бумаги и некоторое время глядел в него. -- Таквот, Привалов, -- сказал он наконец, -- сегодня вы заступаете дежурным.Дежурство по учреждению во время праздников -- занятие ответственное.Это вам не кнопки нажимать. Во-первых -- противопожарная безопасность.Это первое. Не допускать самовозгорания. Следить за обесточенностьювверенных вам производственных площадей. И следить лично, без этих вашихфокусов с раздваиваниями и растраиваниями. Без этих ваших дубелей. Приобнаружении фактора горения немедленно звонить по телефону 01 иприступать к принятию мер. На этот случай получите сигнальную дудку длявызова авральной команды... -- Он вручил мне платиновый свисток синвентарным номером. -- А также никого не пускать. Вот это список лиц,которым разрешено пользование лабораториями в ночной период, но их всеравно тоже не пускать, потому что праздник. Во всем институте чтобы ниодной живой души. Демонов на входе и выходе заговорить. Понимаетеобстановку? Живые души не должны входить, а все прочие не должнывыходить. Потому что уже был прен-цен-дент, сбежал черт и украл луну.Широко известный пренцендент, даже в кино отражен. -- Он значительно наменя посмотрел и вдруг спросил документы. Я повиновался. Он внимательно исследовал мой пропуск, вернул его ипроизнес: -- Все верно. А то было у меня подозрение, что вы все-таки дубель.Вот так. Значит, в пятнадцать ноль-ноль в соответствии с трудовымзаконодательством рабочий день закончится, и все сдадут вам ключи отсвоих производственных помещений. После чего вы лично осмотритетерриторию. В дальнейшем производите обходы каждые три часа на предметсамовозгорания. Не менее двух раз за период дежурства посетите виварий.Если надзиратель пьет чай -- прекратите. Были сигналы: не чай он тампьет. В таком вот аксепте. Пост ваш в приемной у директора. На диванеможете отдыхать. Завтра в шестнадцать ноль-ноль вас сменит ПочкинВладимир из лаборатории товарища Ойры-Ойры. Доступно? -- Вполне, -- сказал я. -- Я буду звонить вам ночью и завтра днем. Лично. Возможен контрольи со стороны товарища завкадрами. -- Вас понял, -- сказал я и проглядел список. Первым в списке значился директор института Янус ПолуэктовичНевструев с карандашной пометкой "два экз.". Вторым шел лично МодестМатвеевич, третьим -- товарищ завкадрами гражданин Демин Кербер Псоевич.А дальше шли фамилии, которых я никогда и нигде не встречал. -- Что-нибудь недоступно? -- осведомился Модест Матвеевич, ревнивоза мной следивший. -- Вот тут, -- сказал я веско, тыча пальцем в список, --наличествуют товарищи в количестве... м-м-м... двадцати одногоэкземпляра, лично мне не известные. Эти фамилии я хотел бы лично с вамипровентилировать. -- Я посмотрел ему прямо в глаза и добавил твердо: --Во избежание. Модест Матвеевич взял список и оглядел его на расстоянии вытянутойруки. -- Все верно, -- сказал он снисходительно. -- Просто вы, Привалов,не в курсе. Лица, поименованные с номера четвертый по номер двадцатьпятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных кночным работам, посмертно. В порядке признания их заслуг в прошлом.Теперь вам доступно? Я слегка обалдел, потому что привыкнуть ко всему этому быловсе-таки очень трудно. -- Занимайте свой пост, -- величественно сказал Модест Матвеевич.-- Я со своей стороны и от имени администрации поздравляю вас, товарищПривалов, с наступающим Новым годом и желаю вам в новом годусоответствующих успехов как в работе, так и в личной жизни. Я тоже пожелал ему соответствующих успехов и вышел в коридор. Узнавши вчера о том, что меня назначили дежурным, я обрадовался: янамеревался закончить один расчет для Романа Ойры-Ойры. Однако теперь япочувствовал, что дело обстоит не так просто. Перспектива провести ночьв институте представилась мне вдруг в совершенно новом свете. Я и раньшезадерживался на работе допоздна, когда дежурные из экономии гасиличетыре лампы из пяти в каждом коридоре, и приходилось пробираться квыходу мимо каких-то шарахающихся мохнатых теней. Первое время этопроизводило на меня сильнейшее впечатление, потом я привык, а потомснова отвык, когда, возвращаясь однажды по большому коридору, услышалсзади мерное цок-цок-цок когтей по паркету и, оглянувшись, обнаружилнекое фосфоресцирующее животное, бегущее явно по моим следам. Правда,когда меня сняли с карниза, выяснилось, что это была обыкновенная живаясобачка одного из сотрудников. Сотрудник приходил извиняться, Ойра-Ойрапрочел мне издевательскую лекцию о вреде суеверий, но какой-то осадок уменя в душе все-таки остался. "Первым делом заговорю демонов", --подумал я. У входа в приемную директора мне повстречался мрачный ВитькаКорнеев. Он хмуро кивнул и хотел пройти мимо, но я поймал его за рукав. -- Ну? -- сказал грубый Корнеев, останавливаясь. -- Я сегодня дежурю, -- сообщил я. -- Ну и дурак, -- сказал Корнеев. -- Грубый ты все-таки, Витька, -- сказал я. -- Не буду я с тобойбольше общаться. Витька оттянул пальцем воротник свитера и с интересом посмотрел наменя. -- А что же ты будешь? -- спросил он. -- Да уж найду что, -- сказал я, несколько растерявшись. Витькавдруг оживился. -- Постой-ка, -- сказал он. -- Ты что, в первый раз дежуришь? -- Да. -- Ага, -- сказал Витька. -- И как ты намерен действовать? -- Согласно инструкции, -- ответил я. -- Заговорю демонов и лягуспать. На предмет самовозгорания. А ты куда денешься? -- Да собирается там одна компания, -- неопределенно сказал Витька.-- У Верочки... А это у тебя что? -- Он взял у меня список. -- А,мертвые души... -- Никого не пущу, -- сказал я. -- Ни живых, ни мертвых. -- Правильное решение, -- сказал Витька. -- Архиверное. Толькоприсмотри у меня в лаборатории. Там у меня будет работать дубль. -- Чей дубль? -- Мой дубль, естественно. Кто мне своего отдаст? Я его там запер,вот, возьми ключ, раз ты дежурный. Я взял ключ. -- Слушай, Витька, часов до десяти пусть он поработает, но потом явсе обесточу. В соответствии с законодательством. -- Ладно, там видно будет. Ты Эдика не встречал? -- Не встречал, -- сказал я. -- И не забивай мне баки. В десятьчасов я все обесточу. -- А я разве против? Обесточивай, пожалуйста. Хоть весь город. Тут дверь приемной отворилась, и в коридор вышел Янус Полуэктович. -- Так, -- произнес он, увидев нас. Я почтительно поклонился. По лицу Януса Полуэктовича было видно,что он забыл, как меня зовут. -- Прошу, -- сказал он, подавая мне ключи. -- Вы ведь дежурный,если я не ошибаюсь... Кстати... -- Он поколебался. -- Я с вами небеседовал вчера? -- Да, -- сказал я. -- Вы заходили в электронный зал. Он покивал. -- Да-да, действительно... Мы говорили о практикантах... -- Нет, -- возразил я почтительно, -- не совсем так. -- Вы заходили в электронный зал. Он покивал. -- Да-да, действительно... Мы говорили о практикантах... -- Нет, -- возразил я почтительно, -- не совсем так. Это насчетнашего письма в Центракадемснаб. Про электронную приставку. -- Ах, вот как, -- сказал он. -- Ну, хорошо, желаю вам спокойногодежурства... Виктор Павлович, можно вас на минутку? Он взял Витьку под руку и увел по коридору, а я вошел в приемную. Вприемной второй Янус Полуэктович запирал сейфы. Увидев меня, он сказал:"Так" -- и снова принялся позвякивать ключами. Это был А-Янус, я уженемножко научился различать их. А-Янус выглядел несколько моложе, былнеприветлив, всегда корректен и малоразговорчив. Рассказывали, что онмного работает, и люди, знавшие его давно, утверждали, что этотпосредственный администратор медленно, но верно превращается ввыдающегося ученого. У-Янус, напротив, был всегда ласков, оченьвнимателен и обладал странной привычкой спрашивать: "Я с вами небеседовал вчера?" Поговаривали, что он сильно сдал в последнее время,хотя и оставался ученым с мировым именем. И все-таки А-Янус и У-Янусбыли одним и тем же человеком. Вот это у меня никак не укладывалось вголове. Была в этом какая-то условность. А-Янус замкнул последний замок, вручил мне часть ключей и, холоднопопрощавшись, ушел. Я уселся за стол референта, положил перед собойсписок и позвонил к себе в электронный зал. Никто не отозвался --видимо, девочки уже разошлись. Было четырнадцать часов тридцать минут. В четырнадцать часов тридцать одну минуту в приемную, шумноотдуваясь и треща паркетом, ввалился знаменитый Федор Симеонович Киврин,великий маг и кудесник, заведующий отделом линейного счастья. ФедорСимеонович славился неисправимым оптимизмом и верой в прекрасноебудущее. У него было очень бурное прошлое. При Иване Васильевиче -- цареГрозном опричники Малюты Скуратова с шутками и прибаутками сожгли его подоносу соседа-дьяка в деревянной бане как колдуна; при АлексееМихайловиче -- царе Тишайшем его били батогами нещадно и спалили у негона голой спине полное рукописное собрание его сочинений; при ПетреАлексеевиче -- царе Великом он сначала возвысился было как знаток химиии рудного дела, но не потрафил чем-то князю-кесарю Ромодановскому, попалв каторгу на Тульский оружейный завод, бежал оттуда в Индию, долгопутешествовал, кусан был ядовитыми змеями и крокодилами, нечувствительнопревзошел йогу, вновь вернулся в Россию в разгар пугачевщины, былобвинен как врачеватель бунтовщиков, обезноздрен и сослан в Соловецнавечно. В Соловце опять имел массу всяких неприятностей, пока неприбился к НИИЧАВО, где быстро занял пост заведующего отделом. -- П-приветствую вас! -- пробасил он, кладя передо мною ключи отсвоих лабораторий. -- П-приветствую вас! -- пробасил он, кладя передо мною ключи отсвоих лабораторий. -- Б-бедняга, к-как же вы это? В-вам веселиться надов т-такую ночь, я п-позвоню Модесту, что за г-глупости, я самп-подежурю... Видно было, что мысль эта пришла только что ему в голову и онстрашно ею загорелся. -- Н-ну-ка, где здесь его т-телефон? П-проклятье, н-никогда неп-помню т-телефонов... Один-п-пятнадцать или п-пять-одиннадцать... -- Что вы, Федор Симеонович, спасибо! -- вскричал я. -- Не надо! Ятут как раз поработать собрался! -- Ах, п-поработать! Это д-другое дело! Эт' хорошо, эт' здорово, вым-молодец!.. А я, ч-черт, электроники н-ни черта не знаю... Н-надоучиться, а т-то вся эта м-магия слова, с-старье, ф-фокусы-покусы сп-психополями, п-примитив... Д-дедовские п-приемчики... Он тут же, не сходя с места, сотворил две большие антоновки, однувручил мне, а от второй откусил сразу половину и принялся сочнохрустеть. -- П-проклятье, опять ч-червивое сделал... У вас как, х-хорошее?Эт' хорошо... Я к в-вам, Саша, п-попозже еще загляну, а то я н-не совсемп-понимаю все-таки систему к-команд... В-водки только выпью и з-зайду...Д-двадцать д-девятая к-команда у вас там в м-машине... Т-то ли машинаврет, то ли я н-не понимаю... Д-детективчик вам п-принесу, Г-гарднера.В-вы ведь читаете по-англицки? Х-хорошо, шельма, пишет, з-здорово!П-перри Мейсон у него там, з-зверюга-адвокат, з-знаете?.. А п-потом ещечто-нибудь д-дам, с-сайнс-фикшн к-какую-нибудь... А-азимова дам илиБ-брэдбери... Он подошел к окну и сказал восхищенно: -- П-пурга, черт возьми, л-люблю!... Вошел, кутаясь в норковую шубу, тонкий и изящный Кристобаль ХозевичХунта. Федор Симеонович обернулся. -- А, К-кристо! -- воскликнул он. -- П-полюбуйся, Камноедов этот,д-дурак, засадил м-молодого п-парня дежурить н-на Новый год. Д-давайотпустим его, вдвоем останемся, в-вспомним старину, в-выпьем, а? Ч-чтоон тут будет мучиться? Ему п-плясать надо, с д-девушками... Хунта положил на стол ключи и сказал небрежно: -- Общение с девушками доставляет удовольствие лишь в тех случаях,когда достигается через преодоление препятствий... -- Н-ну еще бы! -- загремел Федор Симеонович. -- М-много крови,много п-песен за п-прелестных льется дам... К-как это там у вас? Толькотот достигнет цели, кто не знает с-слова "страх"... -- Именно, -- сказал Хунта. -- И потом -- я не терплюблаготворительности. -- Б-благотворительности он не терпит! А кто у меня выпросилОдихмантьева? П-переманил, п-понимаешь, такого лаборанта... Ставь теперьб-бутылку шампанского, н-не меньше. . Ставь теперьб-бутылку шампанского, н-не меньше... С-слушай, не надо шампанского!Амонтильядо! У т-тебя еще осталось от т-толедских запасов? -- Нас ждут, Теодор, -- напомнил Хунта. -- Д-да, верно... Надо еще г-галстук найти... и валенки, такси жене д-достанешь... Мы пошли, Саша, н-не скучайте тут. -- В новогоднюю ночь в институте дежурные не скучают, -- негромкосказал Хунта. -- Особенно новички. Они пошли к двери. Хунта пропустил Федора Симеоновича вперед и,прежде чем выйти, косо глянул на меня и стремительно вывел пальцем настене соломонову звезду. Звезда вспыхнула и стала медленно тускнеть, какслед пучка электронов на экране осциллографа. Я трижды плюнул черезлевое плечо. Кристобаль Хозевич Хунта, заведующий отделом смысла жизни, былчеловек замечательный, но, по-видимому, совершенно бессердечный.Некогда, в ранней молодости, он долго был Великим Инквизитором и по сиюпору сохранил тогдашние замашки. Почти все свои неудобопонятныеэксперименты он производил либо над собой, либо над своими сотрудниками,и об этом уже при мне говорили на общем профсоюзном собрании. Занималсяон изучением смысла жизни, но продвинулся пока не очень далеко, хотя иполучил интересные результаты, доказав, например, теоретически, чтосмерть отнюдь не является непременным атрибутом жизни. По поводу этогопоследнего открытия тоже возмущались -- на философском семинаре. Вкабинет к себе он почти никого не пускал, и по институту ходили смутныеслухи, что там масса интересных вещей. Рассказывали, что в углу кабинетастоит великолепно выполненное чучело одного старинного знакомогоКристобаля Хозевича, штандартенфюрера СС в полной парадной форме, смоноклем, кортиком, железным крестом, дубовыми листьями и прочимипричиндалами. Хунта был великолепным таксидермистом. Штандартенфюрер, пословам Кристобаля Хозевича, -- тоже. Но Кристобаль Хозевич успел раньше.Он любил успевать раньше -- всегда и во всем. Не чужд ему был инекоторый скептицизм. В одной из его лабораторий висел огромный плакат:"Нужны ли мы нам?" Очень незаурядный человек. Ровно в три часа, в соответствии с трудовым законодательством,принес ключи доктор наук Амвросий Амбруазович Выбегалло. Он был вваленках, подшитых кожей, в пахучем извозчицком тулупе, из поднятоговоротника торчала вперед седоватая нечистая борода. Волосы он стриг подгоршок, так что никто никогда не видел его ушей. -- Эта... -- сказал он, приближаясь. -- У меня там, может, сегоднякто вылупится. В лаборатории, значить. Надо бы, эта, посмотреть. Я емутам запасов наложил, эта, хлебца, значить, буханок пять, ну там отрубейпареных, два ведра обрату. Ну, а как все, эта, поест, кидаться начнет,значить. Так ты мне, мон шер, того, брякни, милый. Он положил передо мной связку амбарных ключей и в каком-тозатруднении открыл рот, уставясь на меня. Глаза у него были прозрачные,в бороде торчало пшено. -- Куда брякнуть-та? -- спросил я. Очень я его не любил. Был он циник, и был он дурак. Работу, которойон занимался за триста пятьдесят рублей в месяц, можно было смелоназвать евгеникой, но никто ее так не называл -- боялись связываться.Этот Выбегалло заявлял, что все беды, эта, от неудовольствияпроистекают, и ежели, значить, дать человеку все -- хлебца, значить,отрубей пареных, -- то и будет не человек, а ангел. Нехитрую эту идею онпробивал всячески, размахивая томами классиков, из которых с неописуемымпростодушием выдирал с кровью цитаты, опуская и вымарывая все, что емуне подходило. В свое время ученый совет дрогнул под натиском этойнеудержимой, какой-то даже первобытной демагогии, и тема Выбегаллы былавключена в план. Действуя строго по этому плану, старательно измеряясвои достижения в процентах выполнения и никогда не забывая о режимеэкономии, увеличении оборачиваемости оборотных средств, а также о связис жизнью, Выбегалло заложил три экспериментальные модели: модельчеловека, неудовлетворенного полностью, модель человека,неудовлетворенного желудочно, модель человека, полностьюудовлетворенного. Полностью неудовлетворенный антропоид поспел первым --он вывелся две недели назад. Это жалкое существо, покрытое язвами, какИов, полуразложившееся, мучимое всеми известными и неизвестнымиболезнями, страдающее от холода и от жары одновременно, вывалилось вкоридор, огласило институт серией нечленораздельных жалоб и издохло.Выбегалло торжествовал. Теперь можно было считать доказанным, что ежеличеловека не кормить, не поить и не лечить, то он, эта, будет, значить,несчастлив и даже, может, помрет. Как вот этот помер. Ученый советужаснулся. Затея Выбегаллы оборачивалась какой-то жуткой стороной. Быласоздана комиссия по проверке работы Выбегаллы. Но тот, не растерявшись,представил две справки, из коих следовало, во-первых, что троелаборантов его лаборатории ежегодно выезжают работать в подшефныйсовхоз, и, во-вторых, что он, Выбегалло, некогда был узником царизма, атеперь регулярно читает популярные лекции в городском лектории и напериферии. И пока ошеломленная комиссия пыталась разобраться в логикепроисходящего, он неторопливо вывез с подшефного рыбозавода (в порядкесвязи с производством) четыре грузовика селедочных голов длясозревающего антропоида, неудовлетворенного желудочно. Комиссия писалаотчет, а институт в страхе ждал дальнейших событий. Соседи Выбегаллы поэтажу брали отпуска за свой счет. -- Куда брякнуть-та? -- спросил я. -- Брякнуть-та? А домой, куда же еще в Новый год-та. Мораль должнабыть, милый. -- Брякнуть-та? А домой, куда же еще в Новый год-та. Мораль должнабыть, милый. Новый год дома встречать надо. Так это выходит по-нашему,нес па?------------------------------------------------------------------------ * Не так ли? (фр.) Выбегалло обожает вкраплять в свою речь отдельные словосочетания нафранцузском, как он выражается, диалекте. Никак не отвечая за егопроизношение, мы взяли на себя труд обеспечить перевод. (Примеч.автора.)------------------------------------------------------------------------ -- Я знаю, что домой. По какому телефону? -- А ты, эта, в книжку посмотри. Грамотный? Вот и посмотри,значить, в книжку. У нас секретов нет, не то что у иных прочих. Анмасс*.------------------------------------------------------------------------ * В массе, у большинства (фр.).------------------------------------------------------------------------ -- Хорошо, -- сказал я. -- Брякну. -- Брякни, мон шер, брякни. А кусаться он начнет, так ты его посусалам, не стесняйся. Се ля ви*.------------------------------------------------------------------------ * Такова жизнь (фр.).------------------------------------------------------------------------ Я набрался храбрости и буркнул: -- А ведь мы с вами на брудершафт не пили. -- Пардон? -- Ничего, это я так, -- сказал я. Некоторое время он смотрел на меня своими прозрачными глазами, вкоторых ничегошеньки не выражалось, потом проговорил: -- А ничего, так и хорошо, что ничего. С праздником тебя снаступающим. Бывай здоров. Аривуар, значить. Он напялил ушанку и удалился. Я торопливо открыл форточку. ВлетелРоман Ойра-Ойра в зеленом пальто с барашковым воротником, пошевелилгорбатым носом и осведомился: -- Выбегалло забегалло? -- Забегалло, -- сказал я. -- Н-да, -- сказал он. -- Это селедка. Держи ключи. Знаешь, куда онодин грузовик свалил? Под окнами у Жиана Жиакомо. Прямо под кабинетом.Новогодний подарочек. Выкурю-ка я у тебя здесь сигарету. Он упал в огромное кожаное кресло, расстегнул пальто и закурил. -- А ну-ка займись, -- сказал он. -- Дано: запах селедочногорассола, интенсивность шестнадцать микротопоров, кубатура... -- Оноглядел комнату. -- Ну сам сообразишь, год на переломе, Сатурн всозвездии Весов... Удаляй! Я почесал за ухом. -- Сатурн... Что ты мне про Сатурн... А вектор магистатум какой? -- Ну, брат, -- сказал Ойра-Ойра, -- это ты сам должен... Я почесал за другим ухом, прикинул в уме вектор и произвел,запинаясь, акустическое воздействие (произнес заклинание). Ойра-Ойразажал нос. Я выдрал из брови два волоска (ужасно больно и глупо) иполяризовал вектор. Запах опять усилился. -- Плохо, -- с упреком сказал Ойра-Ойра. -- Что ты делаешь, ученикчародея? Ты что, не видишь, что форточка открыта? -- А, -- сказал я, -- верно. -- Я учел дивергенцию и ротор,попытался решить уравнение Стокса в уме, запутался, вырвал, дыша черезрот, еще два волоска, принюхался, пробормотал заклинание Ауэрса и совсемсобрался было вырвать еще волосок, но тут обнаружилось, что приемнаяпроветрилась естественным путем, и Роман посоветовал мне экономить бровии закрыть форточку. -- Посредственно, -- сказал он. -- Займемся материализацией. Некоторое время мы занимались материализацией. Я творил груши, аРоман требовал, чтобы я их ел. Я отказывался есть, и тогда он заставлялменя творить снова. "Будешь работать, пока не получится что-нибудьсъедобное, -- говорил он. -- А это отдашь Модесту. Он у нас Камноедов".В конце концов я сотворил настоящую грушу -- большую, желтую, мягкую,как масло, и горькую, как хина. Я ее съел, и Роман разрешил мнеотдохнуть. Тут принес ключи бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин,толстый, как всегда озабоченный и разобиженный. Бакалавра он получилтриста лет назад за изобретение портков-невидимок. С тех пор он этипортки все совершенствовал и совершенствовал. Портки-невидимкипревратились у него сначала в кюлоты-невидимки, потом в штаны-невидимки,и, наконец, совсем недавно о них стали говорить как о брюках-невидимках.И никак он не мог их отладить. На последнем заседании семинара по черноймагии, когда он делал очередной доклад "О некоторых новых свойствахбрюк-невидимок Редькина", его опять постигла неудача. Во времядемонстрации модернизированной модели что-то там заело, и брюки, вместотого чтобы сделать невидимым изобретателя, вдруг со звонким щелчкомсделались невидимыми сами. Очень неловко получилось. Однако МагнусФедорович главным образом работал над диссертацией, тема которой звучалатак: "Материализация и линейная натурализация Белого Тезиса, какаргумента достаточно произвольной функции Е не вполне представимогочеловеческого счастья". Тут он достиг значительных и важных результатов, из коих следовало,что человечество буквально купалось бы в не вполне представимом счастье,если бы только удалось найти сам Белый Тезис, а главное -- понять, чтоэто такое и где его искать. Упоминание о Белом Тезисе встречалось только в дневниках БенБецалеля. Бен Бецалель якобы выделил Белый Тезис как побочный продукткакой-то алхимической реакции и, не имея времени заниматься такоймелочью, вмонтировал его в качестве подсобного элемента в какой-то свойприбор. В одном из последних мемуаров, написанных уже в темнице, БенБецалель сообщал: "И можете вы себе представить? Тот Белый Тезис неоправдал-таки моих надежд, не оправдал. В одном из последних мемуаров, написанных уже в темнице, БенБецалель сообщал: "И можете вы себе представить? Тот Белый Тезис неоправдал-таки моих надежд, не оправдал. И когда я сообразил, какая отнего могла быть польза -- я говорю о счастье для всех людей, сколько ихесть, -- я уже забыл, куда же я его вмонтировал". За институтомчислилось семь приборов, принадлежавших Бен Бецалелю. Шесть из нихРедькин разобрал до винтика и ничего особенного в них не нашел. Седьмымприбором был диван-транслятор. Но на диван наложил руку Витька Корнеев,и в простую душу Редькина закрались самый черные подозрения. Он сталследить за Витькой. Витька немедленно озверел. Они поссорились и стализаклятыми врагами и оставались ими по сей день. Ко мне, как кпредставителю точных наук, Магнус Федорович относился благожелательно,хотя и осуждал мою дружбу с "этим плагиатором". В общем-то Редькин былнеплохим человеком, очень трудолюбивым, очень упорным, начисто лишеннымкорыстолюбия. Он проделал громадную работу, собравши гигантскуюколлекцию разнообразнейших определений счастья. Там были простейшиенегативные определения ("Не в деньгах счастье"), простейшие позитивныеопределения ("Высшее удовлетворение, полное довольство, успех, удача"),определения казуистические ("Счастье есть отсутствие несчастья") ипарадоксальные ("Счастливее всех шуты, дураки, сущеглупые и нерадивые,ибо укоров совести они не знают, призраков и прочей нежити не страшатся,боязнью грядущих бедствий не терзаются, надеждой будущих благ необольщаются"). Магнус Федорович положил на стол коробочку с ключом и, недоверчивоглядя на нас исподлобья, сказал: -- Я еще одно определение нашел. -- Какое? -- спросил я. -- Что-то вроде стихов. Только там нет рифмы. Хотите? -- Конечно, хотим, -- сказал Роман. Магнус Федорович вынул записную книжку и, запинаясь, прочел: Вы спрашиваете: Что считаю Я наивысшим счастьем на земле? Две вещи: Менять вот так же состоянье духа, Как пенни выменял бы я на шиллинг, И Юной девушки Услышать пенье Вне моего пути, но вслед за тем, Как у меня дорогу разузнала. -- Ничего не понял, -- сказал Роман. -- Дайте я прочту глазами. Редькин отдал ему записную книжку и пояснил: -- Это Кристофер Лог. С английского. -- Отличные стихи, -- сказал Роман. Магнус Федорович вздохнул. -- Одни одно говорят, другие -- другое. -- Тяжело, -- сказал я сочувственно. -- Правда ведь? Ну как тут все увяжешь? Девушки услышать пенье... Иведь не всякое пенье какое-нибудь, а чтобы девушка была юная, находиласьвне его пути, да еще только после того, как у него про дорогу спросит...Разве же так можно? Разве такие вещи алгоритмизируются? -- Вряд ли, -- сказал я. -- Я бы не взялся. -- Вот видите! -- подхватил Магнус Федорович. -- А вы у насзаведующий вычислительным центром! Кому же тогда? -- А может, его вообще нет? -- сказал Роман голосомкинопровокатора. -- Чего? -- Счастья. Магнус Федорович сразу обиделся. -- Как же его нет? -- с достоинством сказал он, -- когда я сам егонеоднократно испытывал? -- Выменяв пенни на шиллинг? -- спросил Роман. Магнус Федорович обиделся еще больше и вырвал у него записнуюкнижку. -- Вы еще молодой... -- начал он. Но тут раздался грохот, треск, сверкнуло пламя и запахло серой.Посередине приемной возник Мерлин. Магнус Федорович, шарахнувшийся отнеожиданности к окну, сказал: "Тьфу на вас!" -- и выбежал вон. -- Gооd Gоd! -- сказал Ойра-Ойра, протирая запорошенные глаза. --Сапst thou поt соме in ву usual way аs dесепt реорlе dо? Sir...* --добавил он.------------------------------------------------------------------------ * Ужель обычный путь тебе заказан, путь достойного человека? Сэр...(англ.).------------------------------------------------------------------------ -- Веg your pardon*, -- сказал Мерлин самодовольно и судовлетворением посмотрел на меня. Наверное, я был бледен, потому чтоочень испугался самовозгорания.------------------------------------------------------------------------ * Прошу прощения (англ.).------------------------------------------------------------------------ Мерлин поправил на себе побитую молью мантию, швырнул на столсвязку ключей и произнес: -- Вы заметили, сэры, какие стоят погоды? -- Предсказанные, -- сказал Роман. -- Именно, сэр Ойра-Ойра! Именно предсказанные! -- Полезная вещь -- радио, -- сказал Роман. -- Я радио не слушаю, -- сказал Мерлин. -- У меня свои методы. Он потряс подолом мантии и поднялся на метр от пола. -- Люстра, -- сказал я, -- осторожнее. -- Именно, сэр Ойра-Ойра! Именно предсказанные! -- Полезная вещь -- радио, -- сказал Роман. -- Я радио не слушаю, -- сказал Мерлин. -- У меня свои методы. Он потряс подолом мантии и поднялся на метр от пола. -- Люстра, -- сказал я, -- осторожнее. Мерлин посмотрел на люстру и ни с того ни с сего начал: -- Не могу не вспомнить, дорогие сэры, как в прошлом году мы ссэром председателем райсовета товарищем Переяславльским... Ойра-Ойра душераздирающе зевнул, мне тоже стало тоскливо. Мерлинбыл бы, вероятно, еще хуже, чем Выбегалло, если бы не был так архаичен исамонадеян. По чьей-то рассеянности ему удалось продвинуться взаведующие отделом Предсказаний и Пророчеств, потому что во всех анкетахон писал о своей непримиримой борьбе против империализма янки еще враннем средневековье, прилагая к анкетам нотариально заверенныемашинописные копии соответствующих страниц из Марка Твена. Впоследствии он был вновь переведен на свое место заведующего бюропогоды и теперь, как и тысячу лет назад, занимался предсказаниямиатмосферных явлений -- и с помощью магических средств, и на основанииповедения тарантулов, усиления ревматических болей и стремленияСоловецких свиней залечь в грязь или выйти из оной. Впрочем, основнымпоставщиком его прогнозов был самый вульгарный радиоперехват,осуществляющийся детекторным приемником, по слухам, похищенным еще вдвадцатые годы с Соловецкой выставки юных техников. Он был в большойдружбе с Наиной Киевной Горыныч и вместе с нею занималсяколлекционированием и распространением слухов о появлении в лесахгигантской волосатой женщины и о пленении одной студентки снежнымчеловеком с Эльбруса. Говорили также, что время от времени он принимаетучастие в ночных бдениях на Лысой горе с Ха Эм Вием, Хомой Брутом идругими хулиганами. Мы с Романом молчали и ждали, когда он исчезнет. Но он,упаковавшись в мантию, удобно расположился под люстрой и затянулдлинный, всем давно уже осточертевший рассказ о том, как он, Мерлин, ипредседатель Соловецкого райсовета товарищ Переяславльский совершалиинспекторский вояж по району. Вся эта история была чистейшим враньем,бездарным и конъюнктурным переложением Марка Твена. О себе он говорил втретьем лице, а председателя иногда, сбиваясь, называл королем Артуром. -- Итак, председатель райсовета и Мерлин отправились в путь иприехали к пасечнику Герою Труда сэру Отшельниченко, который был добрымрыцарем и знатным медосборцем. И сэр Отшельниченко доложил о своихтрудовых успехах и полечил сэра Артура от радикулита пчелиным ядом.
