4 мин.

#Крымнаш, или летчик Севрюгов вернулся

И снова многоуважаемые классики литературы отвечают на драматические вопросы нашей с вами современности. В частности - почему мир так жесток к сетевым писателям, когда они делают свои дела не в специально отведенных для того местах, а там, где их застигает вдохновение...

...Летчик Севрюгов, к несчастию своему проживавший в квартире номер три,

Летчик Севрюгов

вылетел по срочной командировке Осоавиахима за Полярный круг. Весь мир, волнуясь, следил за полетом Севрюгова...

Одним словом, наша планета переживала великую сенсацию.Но еще большую сенсацию вызвало это сообщение в квартире номер три, находящейся в доме номер восемь по Лимонному переулку и известной больше под именем "Вороньей слободки".

- Пропал наш квартирант, - радостно говорил отставной дворник Никита Пряхин, суша над примусом валеный сапог. - Пропал, миленький. А не летай, не летай! Человек ходить должен, а не летать. Ходить должен, ходить.

- Долетался, желтоглазый, - бормотала бабушка, имени-фамилии которой никто не знал.

Жила она на антресолях, над кухней, и хотя вся квартира освещалась электричеством, бабушка жгла у себя наверху керосиновую лампу с рефлектором.

- Вот и комната освободилась, площадь!

Бабушка первой произнесла слово, которое давно уже тяжелило сердца обитателей "Вороньей слободки". О комнате пропавшего летчика заговорили все: и бывший горский князь, а ныне трудящийся Востока гражданин Гигиенишвили, и Дуня, арендовавшая койку в комнате тети Паши, и сама тетя Паша - торговка и горькая пьяница, и Александр Дмитриевич Суховейко - в прошлом камергер двора его императорского величества, которого в квартире звали просто Митричем, и прочая квартирная сошка, во главе с ответственной съемщицей Люцией Францевной Пферд.

- Что ж, - сказал Митрич, поправляя золотые очки, когда кухня наполнилась жильцами, - раз товарищ исчез, надо делить. Я, например, давно имею право на дополнительную площадь.

- Почему ж мужчине площадь? - возразила коечница Дуня. - Надо женщине. У меня, может, другого такого случая в жизни не будет, чтоб мужчина вдруг пропал.

И долго она еще толклась между собравшимися, приводя различные доводы в свою пользу и часто произнося слово "мужчина".

Во всяком случае жильцы сходились на том, что комнату нужно забрать немедленно.

В тот же день мир задрожал от новой сенсации. Смелый Севрюгов нашелся, Нижний Новгород, Квебек и Рейкьявик услышали позывные Севрюгова. Он сидел с подмятым шасси на восемьдесят четвертой параллели...

Уныние, охватившее при этом известии "Воронью слободку", вскоре сменилось спокойной уверенностью. Ледоколы продвигались медленно, с трудом разбивая ледяные поля.

- Отобрать комнату - и все, - говорил Никита Пряхин. - Ему хорошо там на льду сидеть, а тут, например, Дуня все права имеет. Тем более по закону жилец не имеет права больше двух месяцев отсутствовать...

- Да вы поймите, - кипятилась Варвара, поднося к носу камергера газетный лист. - Вот статья. Видите? "Среди торосов и айсбергов".

- Айсберги! - говорил Митрич насмешливо. - Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи.

Верно Пряхин говорит. Отобрать - и все. Тем более, что вот и Люция Францевна подтверждает насчет закона.

- А вещи на лестницу выкинуть, к чертям собачьим! - грудным голосом воскликнул бывший князь, а ныне трудящийся Востока, гражданин Гигиенишвили.

Варвару быстро заклевали, и она побежала жаловаться мужу.

- А может быть, так надо, - ответил муж, поднимая фараонскую бороду, - может, устами простого мужика Митрича говорит великая сермяжная правда. Вдумайся только в роль русской интеллигенции, в ее значение.

В тот великий день, когда ледоколы достигли, наконец, палатки Севрюгова, гражданин Гигиенишвили взломал замок на севрюговской двери и выбросил в коридор все имущество героя, в том числе висевший на стене красный пропеллер. В комнату вселилась Дуня, немедленно впустившая к себе за плату шестерых коечников.

На завоеванной площади всю ночь длился пир. Никита Пряхин играл на гармонии, и камергер Митрич плясал "русскую" с пьяной тетей Пашей.

Будь у Севрюгова слава хоть чуть поменьше той всемирной, которую он приобрел своими замечательными полетами над Арктикой, не увидел бы он никогда своей комнаты, засосала бы его центростремительная сила сутяжничества, и до самой своей смерти называл бы он себя не "отважным Севрюговым", не "ледовым героем", а "потерпевшей стороной". Но на этот раз "Воронью слободку" основательно прищемили.

Комнату вернули (Севрюгов вскоре переехал в новый дом), а бравый Гигиенишвили за самоуправство просидел в тюрьме четыре месяца и вернулся оттуда злой, как черт.