Трибуна
9 мин.

Футбол в русской поэзии: у Бродского – часть «идеального города», герой Набокова влюблялся прямо в воротах

От редакции: привет, это пользовательский пост блога «Переходный возраст». Сегодня говорим о поэзии!

Футбол, ставший во второй половине XX века явлением массовым и повсеместным, своей элегантностью не мог не привлекать литераторов как образ, как аллегория, как примечательный элемент действительности. Об игре писали Мандельштам и Бродский, Сергей Михалков и Саша Чёрный, Заболоцкий и Евтушенко. Владимир Набоков и сам был вратарем. В наше время их цитаты печатаются на футболках и становятся объектом серьезных литературоведческих споров. В этом материале мы разберем 3 стихотворения русских поэтов и посмотрим, как именно они изображали нашу любимую игру.

Иосиф Бродский. «Развивая Платона»

На самом деле, конечно же, это стихотворение Бродского – не совсем о футболе. В сущности, это довольно глубокий философский трактат, даже названием отсылающий к этой области человеческого познания. В культурный код прочно вошли всего лишь несколько строчек, но они стали главными в русскоязычной футбольной среде, особенно в последние годы превратившись практически в «пароль» для посвящённых. Объясняем, что к чему.

 

Пояснения:

Платон – античный философ, известный своим диалогом «Государство», который описывает устройство идеального государства, его законов, общества и взаимодействия между обществом и властью.

Жменя – ладонь с пальцами, согнутыми так, чтобы ими можно было зачерпнуть, захватить или удержать что-либо насыпанное.

Законы Хаммурапи – свод законов, составленный вавилонским царём Хаммурапи в 1750-х годах до нашей эры; считается одним из древнейших правовых памятников в истории.

Стихотворение «Развивая Платона» состоит из четырёх частей, в которых лирический герой последовательно выстраивает перед читателем картину города, который по его представлениям отвечает определению «идеальный». В каждой из них говорится о конкретном аспекте городской жизни, её функционировании. Так, первая посвящена искусству и спорту, во второй речь заходит о культуре и вновь об искусстве, в третьей описывается «внешняя» сторона – архитектура, вид городских улиц – и сторона «внутренняя» – городской быт, времяпрепровождение, о котором мечтает в этом пространстве лирический герой. Четвёртая строфа затрагивает историю и подводит черту под размышлениями героя.

Весь текст пропитан иронией, и при том почти болезненной иронией. Со скептицизмом Бродский относится к концепции Платона, это понятно. Она подразумевает под «идеалом» стабильность в обмен на свободу. Кроме того, в «Государстве» философ писал о том, что в общество нельзя допускать поэзию, так как она нарушает душевную гармонию и принцип истинности во всём, её невозможно измерить. Таким образом, Платон посягает на свободу творчества, ограничивая и регламентируя его, что для Бродского, пожалуй, было даже важнее свободы личной.

Горечь от невозможности идеального в реальности подкрепляется извечной темой противостояния лирического героя и толпы, непонимания, которым пропитана жизнь любого поэта, да и в принципе любого глубоко и остро чувствующего человека. Именно отсюда происходят две последние строфы, в которых лирический герой все-таки признает невозможность жизни даже в таком городе, кажущемся идеальным. И всё же он был бы счастлив, несмотря на в сущности печальный конец. Арест, отторжение со стороны городской среды и общества приносят ему не разочарование, а тайную радость. Почему? Хотя бы потому, что у него была возможность мысленно, но провести какое-то время в городе с Библиотекой, Вокзалом, Галереей, яхт-клубом и футбольным клубом, на секунду уловить существование такого пространства, пусть даже недоступного и чуждого ему самому. Да и кто хоть раз не испытывал счастливую тоску от неосуществимости своих мечтаний?

Бродский любил футбол, об этом, в частности, рассказывал в прекрасном интервью «Сбг-блог 2» Геннадий Орлов, знавший Иосифа в свою бытность футболистом ленинградских «Зенита» и «Динамо». Поэтому вполне логично, что для великой игры нашлось место в его «идеальном городе». Но Бродский не был бы Бродским, если бы не сказал о футболе словами, которые врезались бы в память каждого, кто хоть раз их услышал. Фраза «изо всех законов, изданных Хаммурапи, самые главные – пенальти и угловой» уже достаточно давно стала культовой в футбольных кругах, а несколько месяцев назад бренд «Ничего Обычного», созданный братом Фёдора Чалова (другой мощной культурной отсылкой от Даниила и НО была форма «Витебска», посвященная супрематизму), выпустил лимитированную коллекцию, в которую вошли худи с цитатой поэта.

Владимир Набоков. «Football»

Известно, что Владимир Набоков трепетно относился к футболу. Он сам довольно часто играл (был вратарём, или голкиперствовал, как на английский манер он называл это занятие), и многих персонажей своих романов связывал с игрой. Вообще тема футбола красной нитью прошла через всю жизнь писателя. В 1970-м в одном из интервью он сказал: «Искусство — это изгнание. Ребенком в России я чувствовал себя чужим среди других детей. Я защищал ворота, когда мы играли в футбол, а все вратари — изгнанники» (подробнее – на Matchtv.ru). Написал Набоков и стихотворение о футболе, лирический герой которого, как и он сам, вратарь.

В этом стихотворении можно заметить многие мотивы, характерные для набоковской прозы и поэзии. Например, тема разлуки с родиной, оторванности от родных мест была одной из самых болезненных для него, дворянина по рождению, сына одного из лидеров партии кадетов Владимира Набокова-старшего. При этом Набоков-сын неоднократно подчеркивал, что самым разрушительным ударом революции была вовсе не потеря всего имущества состоятельной семьи, владевшей знаменитым «домом с фонарём» на Большой Морской в Петербурге и несколькими имениями около Выры, той самой станции, за которой приглядывал пушкинский станционный смотритель. Самым страшным для него была потеря России детства, счастливого мира, привычно-светлого уклада жизни, навсегда разрушенного в 1917-м году. (Отсюда строчка о «жестокой той стране, где каплет кровь на снег»).

В последней строфе есть и тема творчества, незаметного со стороны, закрытого для множества глаз, даже не подозревающих, что на самом деле происходит в душе у поэта. Она тоже так или иначе просматривается практически во всех произведениях писателя. Творчество бессмертно, и мы до сих пор, действительно в «ином веке», читаем Набокова, пусть и по такому необычному поводу.

Владимир Набоков (внизу во вратарском свитере) и другие члены команды Русского футбольного клуба в Берлине

Существует в «Football» ещё одна деталь, о которой нельзя не упомянуть. Начало века, игра только-только развивается и приобретает свою популярность и аудиторию. (В автобиографическом романе «Другие берега» Набоков описывает, как один из его воспитателей, не очень знакомый с правилами новой игры, упрекал его в том, что он неподвижно стоит в воротах вместо того, чтобы бегать с другими мальчишками). И тем не менее можно предположить, что уже в это время существовало правило, согласно которому голкипер и полевые игроки должны были быть одеты в разную форму («пестрят рубашки» и «вон тот, в фуфайке белой»).

Николай Заболоцкий. «Футбол»

О футболе писали многие. Кто-то, как Сергей Михалков или Владимир Высоцкий, относился к игре сатирически, видя в ней развлечение или детскую забаву, кто-то, как Саша Чёрный или Осип Мандельштам, наоборот, использовал футбол лишь в качестве детали, штриха, дополняющего образность стихотворения, очень отдалённо относящегося к спорту. Именно поэтому наше последнее стихотворение – «Футбол» Николая Заболоцкого. Здесь, безусловно, есть образность, и общая направленность кроется в чём-то большем, чем просто описание хода футбольного матча, но в то же время Заболоцкий сохранил чёткую привязанность к футболу реальному, воспринимая его как предмет, а не средство сравнения.

Главный образ стихотворения – образ «форварда» (о, прости Заболоцкого, «Матч ТВ»). Это он неудержимо рвётся вперёд, он не обращает внимания на все преграды, которые ему чинят защитники и сила гравитации. В определённый момент возникает ощущение, что форвард вместе с мячом взлетает, отрываясь от земли. Несмотря на то, что Заболоцкий не был в стереотипном понимании «советским поэтом» и для него совсем не характерно воспевание идеалов революции, достижений рабочих-стахановцев и ударных темпов электрификации, в таком изображении нападающего всё-таки очень ярко проявляется эпоха. Время всего нового и тогда ещё свежего, время прорыва вне зависимости от того, насколько оправданными способами этот прорыв достигался. Ведь нетрудно представить титанового форварда со стальным мячом, рассекающего красно-голубое поле плаката русского авангарда.

В то же время путь нападающего – аллегория человеческой жизни. В ней есть успех, есть зависть со стороны других при даже не достижении успеха, но при приближении к нему (защитники-беки), есть горечь и боль падения и неудачи. Так же, как на жизненном пути, в беге форварда есть завязка, кульминация и развязка, финал, причём как часто бывает, трагический. Даже несмотря на в общем-то жутковатую (об этом позже) концовку, обращает на себя внимание та мера жизни, практически физическая энергия, которой наполнено стремление форварда. До поры до времени та же нуёмность передаётся и мячу. Пожар в душе, танцующая сталь в мускулах, обострённый ум – всё это знакомо по-настоящему «загоревшемуся» целью человеку.

Шар, тугой кожаный мяч здесь – та самая цель, неуловимая и непостижимая, ради которой форвард поднимается над поверхностью, прорываясь дальше и дальше вперёд. Однако с наступлением ночи, а значит с окончанием футбольного матча, мяч, неотделимый от нападающего в игре, становится его головой, отсечённой от тела. Форвард погибает, лёжа на загробной плите, несмотря на существенные достижения в игре (4 гола – покер, как ни крути). Видимо, слишком сильно было его стремление перелететь через границы, прорвать существующий порядок, преодолеть сковывающие силы.

Картина, которую Заболоцкий рисует в концовке стихотворения, сродни кадру из фильма ужасов: недавно ещё почти дымящееся, а теперь остывающее тело и две иглы, пытающиеся пришить голову к трупу «задом наперёд». И несмотря на ужасную судьбу форварда последняя строфа подтверждает догадку: стихотворение – отражение жизни, которую можно прожить или потратить очень по-разному. Чем отличается путь форварда (близкого по духу «пересекателю штрафных», о котором писал значительно позже Евтушенко) от нашего пути, пути тех, кто остаётся жить и наблюдать за нападающими-метеорами, объяснять, пожалуй, не будем. Слишком актуально для нынешней политической ситуации. А тогда шёл тысяча девятьсот двадцать шестой год.

Фото: East News/ANDERSEN; nichegoobychnogo.ru; nabokov-lit.ru; globallookpress.com/Russian Archives/Global Look Press