11 мин.

Савелий Тартаковер. Поэт шахмат

20

Бывают люди, которые своим творчеством оставляют настолько глубокую колею, что их вклад в развитие искусства невозможно переоценить… Так и с Савелием Тартаковером, который отличился в шахматах, кажется, во всех возможных ипостасях. Кем же он был в первую очередь? Игроком, журналистом, писателем, может популяризатором шахмат?! Он щедрой рукой рассыпал после себя яркие партии и комбинации, афоризмы и тонкие замечания, определил эпоху гипермодернизма и выдумал «на заказ» целый дебют.

Остается только поражаться работоспособности этого человека. И благодарить Каиссу, что сумела очаровать и направить столь одаренного служителя – на благо шахмат…

Савелий родился 22 февраля 1887 года в Ростове-на-Дону в интернациональной семье: его отец был австрийцем и занимался коммерцией, а мать имела польские корни, была многосторонне образованной женщиной, знала несколько языков. Так что уже с самого детства он привык к невероятной разноголосице: в школе, на улице говорил по-русски, в семье – по-немецки, а параллельно еще учил французский с английским. И не просто учил – сочинял стихи, писал небольшие рассказы и какое-то время вел дневники…

Его тяга, да настоящая страсть к поэзии станет первым любимым занятием, которое как маяк будет светить Тартаковеру на протяжении всей жизни, и к которой он будет раз за разом возвращаться, забывая обо всем на свете. Свои первые литературные работы он опубликует в 1911 году в Ростове-на-Дону в сборнике, состоявшем из двух частей. Одну – «Диссонансы» составили 22 восьмистиший, другую – «Аккорды», вошли 13 его более крупных произведений. В том числе и проникновенное стихотворение в память о своих, погибших в погроме в 1911 году родителях. Его высоко оценил Николай Гумилев.

Ярко проявил себя Тартаковер и как переводчик. Так, в 1922 году в Берлине он выпустил по-русски целую «Антологию современной немецкой поэзии». А годом позже – «Певцы человеческого. Хрестоматия немецкого экспрессионизма», в которой представил сразу 83 поэта, включая Урцидиля, Таркля, Бенна и многих других. Он будет много заниматься и обратными переводами – русских классиков на французский и английский языки.

А верхом его поэтической карьеры стал сборник 1931 года, вышедший в Париже. В нем, названном «Светлое уныние», некий Ревокатрат явил весь свой блеск и юмор, сотворив полноценную мистификацию… Все стихи в нем, выполненные в соответствующем стиле, были подписаны именами известных поэтов, но задом наперед. В нем были и Никшуп, и Вотномрел, и Нинуб и т.д. Эта поэтическая шутка Савелия вызвала шумный эффект.

Но отмотаем «пленку» чуть назад – стихи, переводы, шутки… Что там с шахматами?

Доподлинно известно – первое знакомство Тартаковера с шахматами произошло, когда ему было около 10 лет. Но серьезным увлечением они для него не стали. Заниматься же ими начал и вовсе только после личного знакомства с ведущими венскими мастерами – он оказался в столице Австро-Венгрии как студент юридического факультета местного университета, в который прибыл сразу по окончании частного колледжа в Женеве.

Его совершенно очаровала обстановка венского шахматного общества – дух свободы и романтизма, где ведущие игроки легко общались и с новичками, щедро делясь своими тайнами и открытиями… За четыре года, которые Савелий потратил, чтобы стать одним из самых молодых докторов права в Вене, – он впитал их в полной мере. Настолько, что сходу стал мастером, когда победил в своем первом турнире, в побочном Германского шахматного союза 1906 года в Нюрнберге, оставив позади больше 50 соперников.

Но в тот момент у Тартаковера даже и в мыслях не было становиться шахматным профи. Время от времени он выступал в международных турнирах: Остенде, Карлсбаде, Санкт-Петербурге, Будапеште, Мангейме, но главным образом в Вене. Но в 1914-м спокойная, в том числе и шахматная, жизнь в Европе закончилась – началась Первая мировая.

В первый момент Савелий постарался быть от нее подальше, перебрался из охваченной пламенем Австро-Венгрии во Францию, но он не смог спокойно со стороны смотреть на разворачивающуюся мировую катастрофу. Он пошел добровольцем – в австрийский 4-й полк «гроссмейстеров Тевтонского ордена», – с которым сражался на полях Голиции. И, отчаянно смелый, умный и находчивый, получил крест «За военные заслуги», золотую и серебряную медали «За храбрость». А в 1915 году – еще тяжелое ранение в голову.

Вернувшись с полей войны, Тартаковер обнаружил, что в разоренной Австро-Венгрии у него просто не осталось клиентов, и в некогда процветающей Вене адвокаты никому не нужны. Увы, но в Париже дела шли не лучше, и в 1920 году он потерял право помощника присяжного поверенного. Пришлось искать новое занятие, приносившее деньги…

Этим «новым» занятием для Тартаковера стали шахматы.

В 1920 году он без передышки колесит по Европе, став буквально королем Голландии и регулярно играя матчи – с Рети (4,5:1,5), Тейхманом (1:1), Шпильманом (2,5:3,5). Ну, а то, что за годы войны Савелий не разучился играть в шахматы, по-настоящему подтвердил турнир в Гааге-1921, где он стал вторым – 7 из 9, без поражений, сразу за Алехиным. Но впереди Рубинштейна, Мароци, Костича, Мизеса, Марко и совсем молодого Эйве.

А два турнира в Вене: 1922 года, где Тартаковер стал вторым вслед за Рубинштейном, и 1923-го, в котором он победил, набрав 9 из 11, оставив далеко позади Рети, Шпильмана, Грюнфельда, Опоченского, – выдвинули его в число ведущих шахматистов Европы.

Не случайно, что он оказался в числе участников в грандиозном турнире в Нью-Йорке в 1924 году, где играли только лучшие. В первую очередь – Ласкер, Капабланка и Алехин… Оказавшись в столь могучей компании, Тартаковер не оробел: стартовал в двух побед в трех первых турах, обыграв Боголюбова и Ейтса! Развить успех ему не удалось – тем не менее, первый круг Савелий завершил в «полтиннике», – уступив Капабланке в ставшем классическим ладейнике, и крушившему всех Рети… Но легко сделал ничью черными с будущим победителем Ласкером. Чуть не заматовал белыми Алехина, разыграв против него королевский гамбит (так же, пусть и без успеха он сыграл с Капой). Начал партию с Мароци – 1.b4, назвав это «дебютом орангутана». В общем, отрывался по полной!

Увы, на финише сил у Тартаковера не хватило, и с 17-го по 20-й туры он получил четыре поражения подряд, – и скатился в нижнюю половину таблицы. Но тонкая, неординарная игра, которую он демонстрировал на протяжении того турнира, запомнилась всем.

Запомнились им и яркие, афористичные комментарии, которыми Савелий сопровождал, партии турнира в своих заметках, главным образом для парижских изданий. Так, Алехин включил в свой сборник «Нью-Йорк 1924» изрядно его «автографов» к партиям…

А Ласкер, который тоже оставил большой корпус текстов, всегда с некоторой завистью и с восхищением смотрел на статьи Савелия, называл его «Гомер шахматной игры».

Тартаковер не шибко возражал. Как литератор, он установил себе «памятник» в том же 1924 году, когда четырьмя книгами выпустил свой главный труд – «Ультрасовременная шахматная партия». В нем он коснулся, кажется, всех сторон игры: истории и обучения, дал анализ большинства дебютов и нарисовал портреты выдающихся игроков. Но книга не стала бы настоящим событием в шахматах, если бы Савелий этим и ограничился. Но он провозгласил в ней настоящий «манифест новой позиционной школы шахмат»!

В чем он выражался? Во многом отвергая постулаты основателя «позиционной школы» Стейница, Тартаковер указывал, что принципы быстрейшего развития, захвата центра и пространства – далеко не единственные, что всё и зависит от конкретной ситуации, где на первый план могут выходить совсем другие факторы. Не случайно книга открывается с анализа защиты Алехина, необычного дебюта, бросившего вызов постулатам первого чемпиона мира, в котором черные, вызывая «огонь на себя», вскоре уже сами начинают атаковать выдвинутые вперед силы белых. Он казался Савелию самым ярким примером концепции контратаки и попытки контролировать центр фигурами, а не захватывать его пешками. Он писал в ней о переоценке «стесненных» положений и многом другом.

Новое течение Тартаковер назвал «гипермодернизмом», игроков же, следовавших ему в своих партиях или в своих, появлявшихся словно грибы после дождя, новых дебютах – гипермодернистами. Его лидерами были Нимцович, Рети и Брейер, а «примкнувшими к ним» – Боголюбов, Грюнфельд, Романовский, Пирц и, безусловно, сам Тартаковер. А вот Алехин, который также был включен в этот список… изо всех сил старался откреститься от причастности к новому течению, хотя в своих партиях и использовал их арсенал.

Чем еще подкупала эта книга – так это рассыпанным по ней жемчужинами афоризмов и метафор, прежде в шахматах не встречавшихся… Художник слова Тартаковер настолько задрал планку, что до нее мало кто мог дотянуться. Уж точно не Нимцович или Рети с их прекрасными, но редко выходящими за рамки шахматной диски метафорами. Пожалуй, лишь Алехин, всегда прекрасно писавший сочинения, мог тягаться с Савелием в борьбе за читателя. И на шахматные опусы, выходившие из-под его пера, пошла «охота»!

Тартаковер, к тому же, так и не научился говорить «нет», набирая заказов сверх всякой меры. Каким-то образом он справлялся со всем этим гигантским объемом… Помогала и его нечеловеческая работоспособность и то, что шахматные афоризмы из него били как из рога изобилия. Трудно вообразить, чтобы один человек создал такой фольклор.

«В первой партии у меня болели зубы. Во второй болела голова. А в третьей меня мучил ревматизм. Во время четвертой я не очень хорошо себя чувствовал. А что – в пятой? Ну нельзя же всё время выигрывать!» «Капабланка доказал, что можно быть лучшим и тем не менее первым…» «Капитуляцией еще не была спасена ни одна шахматная партия!» «Гораздо приятней жертвовать фигуры соперника, чем свои!» «Ошибки только для того и существуют, чтобы мы их делали». «Пат – это трагикомедия шахмат!» «Выигрывает в шахматах тот, кто ошибается предпоследним…» «Только действительно сильный игрок знает, насколько слабо он играет!» «Угроза сильнее ее исполнения…» «Как правило, но ход второго сорта часто – самый точный в позиции…» «Шахматные законы существуют ровно для того, чтобы их нарушали!» И т.д. и т.п. Да хоть целый цитатник заводи…

Благодарные коллеги, его многочисленные читатели, издатели называли Тартаковера не иначе как «чемпионом мира среди журналистов». А все будущие поколения, пишущих о шахматах, невольно оценивали свои творения по нему. И мерка эта была высока!

Понятно, что с таким объемом околошахматной работы Тартаковеру было трудно играть в полную силу, – сосредоточится на каждой партии, сопернике, не говоря о том, чтобы в промежутках между турнирами вести серьезную исследовательскую работу, – и двигать шахматы вперед, как было с ним в начале 1920-х. В ту пору он иногда специально делал слабые и забракованные ходы в дебюте, – чтобы потом успешно «выкрутиться», пустить партию по новому, неизвестному руслу… Ему претил шаблон и бесконечное повторение одних и тех же заезженных, «правильных» продолжений. Вспомнить хоть его шутки про 32 в 34 партиях ферзевых гамбита в матче за «корону» у Капабланки с Алехиным.

Из его серьезных успехов после «Ультрасовременной...» можно назвать, пожалуй, лишь три турнира. Лондон-1927, в котором он разделил первое место с Нимцовичем (8 из 11). Победу в Париже в 1929-м с тем же результатом. И второе место в Барселоне, в том же году: он пропустил вперед Капабланку, но зато – выиграл «творческий конкурс».

Каталонцы мечтали увековечить имя своей земли в дебютной теории, и установили приз для того, кто выдумает... новый дебют! Тартаковеру такой фокус удался – он «скрестил» ферзевый гамбит с дебютом Рети. Получилось новое, довольно оригинальное начало. И, несмотря на чистую импровизацию его создателя, выросло в самостоятельный дебют, с которым можно выйти даже на матч за «корону» как делал и Каспаров, и Крамник.

В 1930-е и даже в 1940-е годы турнирный рекорд Тартаковера пополнялся с изрядным постоянством. Он путешествовал – играл, писал корреспонденции для газет и журналов, давал сеансы, выступал с лекциями – 12 месяцев в году, практически не бывая дома. И… если его статьи с годами становились все более уточенными, содержательными, то игра – увы, бледней. Савелий не хотел изменять своей творческой манере, – играл все так же оригинально и интересно, хотя его результаты, понятно, неизбежно шли на убыль.

В тот период Тартаковер «вспомнил» про свое польское гражданство, которое получил еще в 1919-м, вместо российского. Он дважды побеждал в чемпионатах Польши и начал играть за сборную на олимпиадах. В 1930-м на 2-й доске за Рубинштейном, после этого – пять раз подряд, на 1-й. Все эти годы поляки завоевывали медали турнира наций.

Даже несмотря на то, что Савелий так и не заговорил по-польски, он стал для членов ее сборной таким «дядькой»; тот же Найдорф считал его своим учителем. А после того как в 1933-м в Фолкстоне Тартаковер выиграл личную партию у Алехина, а сборная Польши обыграла Францию и обошла ее по турнирной дистанции, – национальным героем!

Но в годы Второй мировой Тартаковер еще раз поменял гражданство – на французское. Как и за тридцать лет до того, он не мог спокойно сидеть и смотреть из Буэнос-Айреса, куда приплыл на олимпиаду-1939, на то, как в Европе рвутся снаряды… И пошел – снова добровольцем – теперь уже во Французское сопротивление. Участники движения знали его под именем лейтенант Картье. Несмотря на то, что Савелию было уже далеко за 50, он принимал участие в боях, и даже высаживался на парашюте в тыл к фашистам…

Под сине-бело-красным флагом в 62 года он выиграл турнир в Вейк-ан-Зее в 1949 году. В 1950-м принимал участие в первой послевоенной шахматной олимпиаде, а также был в первой группе представлен к учрежденному званию международного гроссмейстера. А пять лет спустя – сыграл свой последний турнир, в Париже. И тоже победил – впервые в своей карьере в столице Франции. Там же Савелий и умер 4 февраля 1956 года.

К сожалению, на кладбище Пантен, где похоронен поэт, гроссмейстер и популяризатор шахмат, вот уже 65 лет… нет даже надгробной плиты, на которой было увековечено его имя, одно из самых светлых в истории шахмат. Савелий Григорьевич Тартаковер.