Сказ о Глене Одиноком
В славном большом городе Лондоне, в год 1984, родился малыш черненький Глен в семье Джонсонов, и тут же дал понять родителям, что большое маленькое будущее ждет его. Играл он с детьми, да не заигрывался, и подался подростком в игру гигантскую, что футболом кличут, да дровосеком по наставлению отца стал. "Ты, Глен", говорит, "мужиком славным будешь - в лесу таких не найдет никто". Так и оказался черненький Джонсон в стане Молотков лондонских - там он и в игру прекрасную играл, и деньги на жизнь зарабатывал.
Долго ли, коротко ли работал он за артель эту славную, да только пришли за ним рубли русские, и отправился к Аристократам он на три прекрасных года, где познал всю радость чемпионских титулов и жизни богатой. Время не щадило Глена, как никого не щадит, и решил он отправиться в отпуск недолгий - так, на недельку, до второго, приехал к малоизвестным в аристократических кругах Помпи в Портсмут, где совсем расстроился жизни своей: так и решил он бросить Аристократов да переехать на берег реки Мерси, к Скаузерам.
Любили Глена, любили. Сова Ходжсоновская, что лесом дровосеческим заправляла, высоко оценивала навыки младшего Джонсона в рубке дерева разного. "Дерева", говорит, "много, в футболе - так особенно, а чтобы дровосек был настоящий - это большая редкость! Не случалося такого в краях наших, счастья тебе и поклон до земли". На том и порешили, и стал Глен часто в лес, что рос в Уэмбли-парке, ходить, да искать Cове Ходжсоновской мышей и других грызунов полевых.
И не был Глен Одиноким до поры до времени, до того лета страшного, как акула заморская ужасная из вод мерсисайдских уплыла - чинить беды туристам каталонским. Да и стареть товарищ наш начал, уже не назвать было его молотком - не больше, чем тупым топором, даже не секирой незаточенною.
Славился тот город на реке Мерси дровосеками прекрасными и дровосеками пресиними. И играли они в игру известную, что футболом зовется, да враждовали немало, войны устраивали, со стратегиями, артиллерией и жертвами - ходили с флагами по улицам и требования свои высказывали. По всей Англии-матушке стали артели чиновниками богатыми обзаводиться - шептались на улицах, дескать сам Волшебник Изумрудного Города в тайне ото всех помогал дровосекам каким-то всем, чего бы те ни пожелали себе, дабы добывали они не древесину, а изумруды да серебро всякое, коими земля британовеликая кишит. Сложно стало и Глену, и другим Скаузерам жить.
"В дорогу мне пора", сказал однажды Глен своей жене Ларисе. "Батюшка Роджерс призвал меня сегодня в келью свою, да речь молвил: "Пришло тебе время, Глен, оставить нас, совсем стар ты стал, за юношеством нашим не поспеваешь совсем. Опыт твой и мастерство, впрочем, неоспоримы, а потому разрешим тебе остаться, коли согласишься ты на понижение оклада твоего дровосеческого, дабы вынуждены мы лишить тебя удобств некоторых".
"Плохи наши дела, Глен, совсем плохи! Прихожане усомнились ужо в Батюшке своем, всё норовят сместить меня, говорят, перестал я глаголить истину Божью. Вынужден я оклад другим повысить, кто молод и рубить готов с новой силой, ибо мы рубим деревья, а не изумруд добываем - потому и тяжко нам приходится..." Так и порешили мы с ним, что действительно пора мне с берегов мерсисайдских отчаливать". Кивнула Лариса, ибо привыкла во всем супругу своему потакать.
Ври, да не завирайся! Почти сказали Глену уходить, да изувечил себя работой усердной Моренов Анатолий, да и вынужден был от усталости на игру футболистскую не выйти. Запаниковал Батюшка: враг с глазами орлиными у ворот уж стоял, да дышал ноздрями в клетку тугую, да ветер такой поднимал, что кружили осенние листья и ложились на крыши домов Ливерпульских. "Эх, была-не была!", вскрикнул Батюшка и, воинственно вскинув руку вверх, воззвал властным голосом: "Позвать Джонсона ко мне, притащить супостата за уши!" Собирал Глен вещи уже, да прибыл всё равно на клич атаманский на войну священную.
И вышел Джонсон-младший против орлов ужасных, больших и страшных, когтистых и огнедышащих, откинув топор в сторону и башмаки надев футбольные. Окружили его футболки пестрявые, да сам стал он похож на цыпленка маленького, да позвал где-то отца своего и спросил единожды: "Отец! Таким ли дровосеком видел ты меня?", а пока думал, и не заметил, как прорвались Орлы к воротам Семёна Менёлевского, и БУМ! - загрохотал стадион, сверкнула молния, и полил дождь грибной, да такой силы, что, казалось, сами небеса плакали за несчастья скаузерские.
Долго ли, коротко ли шла игра футбольная, да понимал всё Глен, что ничего-то у него не выходит, и что прав был Батюшка насчет того, что платить ему боле не хочет. Понял Глен так же и то, что не хотел бы он вспоминать времена Портсмутовские, хлеб солёный, да воду кисло-сладкую. Хотелось ему с мячом помочь кому-то, да некому; всё старался он за рамки выйти, да не выходило у него ничего, кроме ноги левой; цепочку он шифровал неправильно, и мяч футбольный не задерживался у него - орлы пестристые, и только, окружали его, и никого больше вокруг себя не видел он. "А где же друзья мои скаузеры?", спрашивал он себя. Скаузеры тот день проиграли, чем навлекли на себя очередные обвинения в некомпетентности, в том, что играть разучились, и что шли бы они лучше деревья рубить, чем мяч по полю гонять, да только Джонсон не слушал уже. Пришел домой к себе, вздохнул тяжко и снова начал вещи в кулёк дорожный складывать.
Да с того-то матча дождливого и прозвали его Одиноким за то, что до молодых не поспевал, а опыт свой не показывал и не заметил даже, как соотечественник его, Ричард Ламберт, наконец-то стал кем-то большим, нежели дровосеком: да не заметил никто почти мяча его дебютного, ибо омрачился праздник проигрышем очередным, и еще больше посыпалось в Батюшку обвинений, и снова назвали его Антихристом да разрушителем Веры Божьей.
Так и Глен сделать ничего не мог. Так и порешил, что отправится он Одиноким с берегов мерсисайдских. И не споет ему боле никто о сладостном мире, где люди никогда не находятся в одиночестве.
Не забудьте вставить фото в анонс.