Дэйв Грол: «Когда мы записывали «In Utero», моя работа закончилась через три дня»
Дэйв Грол
Автор текста: Дэвид Фрике
«На все это можно смотреть с разных углов», — говорит Дэйв Грол об «In Utero», последнем альбоме, на котором он участвовал как барабанщик группы Nirvana; о пластинке, на которой музыканты вернулись к панку после триумфального релиза 1991 года «Nevermind». «Можно описать альбом как большое достижение, — он останавливается, — а можно и как ужасный момент в жизни».
Мы встретились ранним утром в студии Грола 606 в Лос-Анджелесе. В это время внизу уже сидят продюсер Бутч Виг и участники группы Грола Foo Fighters, которые собрались для работы над новым диском коллектива. Наверху Грол отмечает 20-летие «In Utero», который вышел в сентябре 1993 года. Он переиздан в этом году в виде делюкс-издания с редкими записями, «живыми» выступлениями и ремиксом, а также с длинным и серьезным интервью о последних днях группы и ее лидере, авторе песен и гитаристе Курте Кобейне.
Грол и басист Nirvana Крист Новоселич оба дали интервью для нового номера RS, в котором рассказали об «In Utero» и о трагедии, произошедшей в апреле 1994 года, когда Курт Кобейн покончил жизнь самоубийством. Барабанщик особенно ярко и детально рассказал об альбоме и о предвестниках трагедии, которые можно найти в песнях Кобейна. Ниже представлены некоторые части интервью, после которого Грол провел меня по своей студии и показал коридор, посвященный Nirvana, в котором по стенам развешаны плакаты из туров и золотые и платиновые диски, которые группа получала в разных странах по всему миру.
Ты присоединился к группе как раз в тот момент, когда должен был играть на «Nevermind». У тебя было достаточно времени, чтобы установить связь с Куртом?
Каждая группа, в которой я участвовал до этого, была либо компанией друзей, решивших записать вместе музыку, либо мы становились близки во время тура. В этот раз все было немного иначе. Жить с Куртом было весело. Он часто изолировал себя от всего окружающего, но он был потрясающим и добрым человеком. Он никогда не сделал бы так, чтобы ты чувствовал себя некомфортно. Я жил с ним в маленькой квартире в Вашингтоне, тогда между нами и появилась связь. Но наши отношения сильно отличались от того, что у них было с Кристом.
Как бы ты мог это охарактеризовать?
Крист и Курт были братьями по духу. Между ними было какое-то невероятное взаимопонимание. Все, из чего состояла Nirvana, все эти странные вещи и все такое, — все это было придумано Куртом и Кристом. Я думаю, что большое значение имеет тот факт, что они оба выросли в Абердине. В музыкальном плане между ними была та самая химия. Все, что нам нужно было делать, — это быть самими собой, все было просто. Присоединяясь к людям, которых я не знал, я хотел показаться сильным, настоящим профессионалом. Часто бывали моменты, когда я чувствовал себя лишним. Раньше меня окружали люди, которых я знал с 13 лет. А потом я стал жить с человеком, которого я вообще не знал. Не было никакого просвета. Было только солнце.
Я думаю о первой строчке песни «Serve The Servants»: «Teenage angst has paid off well» («Все подростковые тревоги позже исчезли» — недословный перевод). Для тебя это произошло в Foo Fighters. У Курта тоже могло так случиться. Но, кажется, он не мог дать справедливую оценку тому, что он делал.
Я не знаю, откуда это пришло. Многие люди не считают то, что они делают, ценным. Только потому что это их собственное. Я могу это понять. Я знаю многих людей, которым было бы некомфортно быть в такой масштабной группе как Nirvana. Но я не понимаю, как можно не ценить возможность играть музыку. Когда Nirvana стала известной, было трудно перестроиться. До этого мы были в андерграундной панк-сцене и хотели, чтобы наши герои Иэн Макки (из Fugazi) или Кельвин Джонсон (из Beat Happening) одобрили то, что мы делаем, чтобы они поняли: это все по-настоящему. Мне повезло, потому что я приехал в Вашингтон, и все люди, чье мнение мне действительно важно, сказали, что они гордятся мной и тем, что я стал коммерчески успешным рок-артистом (Смеется). Так что это как гора с плеч. Я никогда не беспокоился больше о таких вещах. Возможно, у Курта это было из-за его постоянной тревожности. Он боялся, что его коллеги-музыканты не оценят по достоинству то, что он делает.
Ты говорил, что для Nirvana в 1992 году все было несколько странно. Было много репетиций, но не было туров или записи нового материала. Вы были в той ситуации, когда вы могли делать все, что хотели, но вы не знали, что именно делать или как.
Нас звали играть на Лоллапалузе; я ходил на концерт U2, которые выступали с Pixies, зашел к гримерку Боно, и он сказал мне: «Вы должны отправиться с нами в турне»; нас звали Guns N’ Roses. Я думал: что, черт возьми, происходит?! Для нас самый лучший выход был не делать слишком много. Но это как будто перед тобой есть какая-то цель, но ты ее никак не можешь достигнуть. Мы понимали, что это только вопрос времени перед тем, как что-то должно произойти. Мы записывали несколько песен. Одну в качестве сингла с The Jesus Lizard, другую — кавер на Wipers. И Курт сказал: «У меня есть идея для новой песни» и сыграл «Frances Farmer Will Have Her Revenge on Seattle», и я подумал: «Боже, мы запишем новый альбом!».
Как он впервые показывал вам новые песни? В каком виде он выносил их из своей спальни?
В тот день он был у меня дома. Он сказал: «Послушай» и сыграл риф. Тогда же он сыграл «Very Ape». Тогда мы сыграли ее несколько раз. Обычно, когда мы писали музыку, мы почти не разговаривали. Мы хотели, чтобы все было немного сюрреалистичным. Мы не хотели, чтобы у нас был какой-то надуманный способ писать песни. Например, песня «Heart-Shaped Box» появилась из того, что мы просто начали джемовать. Курт начинал играть какой-нибудь риф, Крист начинал играть свою партию, а я подключался к этим двоим. И тогда мы то играли тихо, то громко, то тихо, то громко. Многое из нашего творчества появилось из таких музыкальных экспериментальных сессий.
Как вы справлялись с наркотической зависимостью Курта?
Я перестал употреблять наркотики, когда мне было 20. Я никогда не пробовал героин или таблетки. Я курил много травки и веселился. Но тяжелые наркотики — это совсем другое дело. К счастью, я не увяз в этом. Но это не значит, что мне было все равно.
Иногда мы держались на расстоянии, и были времена, когда мы могли не разговаривать по несколько дней, хотя мы и были в туре и играли на концертах. А потом мы сталкивались в коридоре и говорили друг другу: «Мы должны покататься на велосипедах, когда приедем домой, я знаю одну дорожку у меня за домом, там будет круто прокатиться». Или: «Тут неподалеку есть картинг, пойдем покатаемся». Было много эмоциональных моментов.
И что, в результате вы ходили на картинг?
Конечно, нет. (Смеется) В таких моментах главное — связь: мы все еще есть друг у друга.
Что ты можешь сказать о записи «In Utero»? Курт тогда сидел на героине? Крист сказал, что нет.
Я не знаю. Все было странно. Мы сидели в этом заснеженном доме в феврале в Миннесоте. Мы работали тогда со Стивом Албини. Мы записывали песню, а он хлопал в ладоши и говорил: «Так! Что дальше?». А я думал: «Да подожди ты, хорошо получилось?».
Когда мы работали с Бутчем Вигом над «Nevermind», все было иначе. Мы сделали то, что и хотели сделать. Мы были так возбуждены. И мы так долго репетировали. Так что, мы были в подходящей форме, чтобы работать над альбомом.
Когда же мы записывали «In Utero», моя работа закончилась через три дня. Остальные десять дней я сидел в снегу и ничем не занимался. Когда мы записали весь инструментал, Курт должен был записывать вокал.
Я помню, как все переживали из-за звучания «Heart-Shaped Box». Курт и Стив придумали эту идею — что мы должны использовать стробоскопы (Смеется), я помню, как говорил, что это абсолютно не нужно.
Они должны были гипнотзировать?
Я говорил: «Хорошо, я сделаю все, что вы хотите». Я сидел, и эти дурацкие огни мигали у меня перед лицом, когда я наконец потерял терпение и сказал: «Мы не можем просто играть музыку?».
Ты удивился, когда узнал, что Курт хочет записать твою песню «Marigold»? Это единственная песня за всю историю группы, которую написал не он.
Я написал эту песню дома. Он был в своей комнате. Я не хотел его будить. Так что, я записывал песни, нашептывая их в микрофон. Я записывал припев для этой композиции, и тут дверь открылась, и он спросил: «Что это?», я ответил: «Я написал это сам», и он сказал: «Дай мне послушать».
Мы сыграли ее несколько раз. Я пел выше, он пел ниже. Забавно писать песни с другими людьми. Я никогда этого не делал. Я пишу песни для Foo Fighters, а потом группа играет их со мной. Но сидеть вот так с кем-то друг напротив друга — это нечто совсем другое. Я не знаю, делал ли он так сам когда-нибудь. Я был как на неловком свидании вслепую. «О, ты тоже поешь? Ну, давай споем вместе». Я очень стеснялся.
Я помню, как Стив сказал: «Давайте поместим «Marigold» на альбом». Я перепугался не на шутку (Смеется). Нет, нет подождите. Есть же известный анекдот: «Какую последнюю фразу говорит барабанщик перед тем, как его выгоняют из группы?». Он говорит: «Эй, я написал песню».
Песня в альбом не вошла (она стала би-сайдом к «Heart-Shaped Box»), чему я был рад. Потому что пластинка — это видение Курта. Но мне было, конечно, очень приятно: «Тебе что, она правда понравилась?».
Ты помнишь, когда последний раз видел Курта и о чем вы говорили тогда?
Я позвонил Курту после событий в Риме. (В марте 1994 года во время европейского тура у Курта была передозировка алкоголя и таблеток, после чего Nirvana вернулись в Сиэтл. Курт умер через месяц). Я сказал ему: «Чувак, ты очень напугал всех. Я не хочу, чтобы ты умер».
Позже я встретился с ним в офисе нашего менеджера. Я входил, а он как раз выходил. Он улыбнулся и сказал: «Эй, ты как?», а я ответил: «Я позвоню тебе», и он сказал: «Окей».
Есть что-то на «In Utero», что должны услышать люди, чтобы понять Курта больше как человека и музыканта и меньше как трагического персонажа? Трудно услышать альбом таким, каким он его задумывал из-за событий, которые произошли позже.
Нужно слушать альбом таким, какой он есть. Но это сложно, в этом моя проблема — раньше я любил его слушать, но я почти не делаю этого больше, из-за ассоциаций. Если вы будете слушать его и не думать о том, что Курт умер, — тогда вы и поймете, каким он должен быть. Так могут слушать, например, мои дети. Они знают, что я играл в группе. Они знают, что Курт умер, я не говорил им, что он покончил жизнь самоубийством. Им всего четыре года и семь лет. Так что, когда они слушают альбом — они слышат изначальную и свежую его версию, как те, кто слышит его впервые.
Когда-нибудь они узнают обо всем. И это все изменит. Как это случилось со мной.
http://rollingstone.ru/articles/music/interview/17745.html
