Джон Макинрой – об уважении к Боргу, упущенном «Ролан Гаррос» и болельщике, подстреленном на US Open
Интервью оригинального теннисного анфан-терибля Джона Макинроя газете L’Equipe – о соперниках, глупостях и оттенках безумия.
От редакции Sports.ru: вы находитесь в пользовательском блоге S’il vous plaît, специализирующемся на переводах с французского. Поддержите автора плюсами и комментариями. И обязательно подписывайтесь.
– Самый сильный игрок, с которым вы играли?
– Самый великий – Бьорн Борг. С ним у меня были самые интересные матчи карьеры. Но самый трудный – Пит Сампрас. В матчах с ним я уже не был так силен, как в молодости, к тому же сам теннис поменялся (Сампрас начал карьеру в 1988, а в 1992 году Макинрой закончил играть в теннис – прим. пер.). Решающим компонентом, ключом к успеху стали мощь, способность контролировать ситуацию на корте. Мне играть с Питом неприятно – без ритма, без обмена ударами никакого удовольствия. Против Коннорса, Борга, Лендла тоже тяжело, но я хотя бы могу показывать свою игру. Да, это может и не получаться, но я делаю приблизительно то, что хочу. У Сампраса нереальная подача, и даже на приеме он стремится выиграть первыми ударами.
– У вас было чувство, что вы вообще не в теннис играете?
– Он ставил мне условия, по которым я вынужден был играть. Для любого игрока это неприятное чувство. Кроме того в конце карьеры я передвигался по корту уже не очень хорошо.
– А самый неприятный игрок?
– Эмммм... Я бы назвал Коннорса. Он выглядит так, будто его давно не кормили (смеется). Я чувствовал озлобленность с его стороны. Если этого было недостаточно, он начинал что-то кричать мне, а ему отвечал. Наверное, это забавно – когда болтовня всякая на корте. Но сегодня этого нет. Я не знаю, хорошо это или плохо, но это делало матч интереснее.
– Самый веселый игрок?
– (Долго думает) Эдди Диббс. Самый веселый в раздевалке. Он шутит вообще над всеми, даже над теми, кто сильнее. Самый несмешной – Иван [Лендл]. Потому что он отчаянно и безуспешно пытался казаться весельчаком (смеется).
– Вы помните какую-нибудь странную, причудливую историю про Диббса?
– Это произошло не в раздевалке, а на корте. Впервые мы играли на US Open-1977 (Макинрой на грунте выиграл 6:2, 4:6, 6:4 – прим. L’Equipe). Под конец матча из-за какого замешательства на трибунах игра прерывается. Мы спрашиваем, что происходит, а нам отвечают: кто-то из зрителей убит – has been shot. Мне было 18 лет, я не знал, что делать. Эдди сказал: «Я не буду играть в таких условиях», – и убежал с корта. Через десять минут нам говорят, что один из фанатов не убит, а просто в шоковом состоянии – has been in shock. Эдди: «И вы только сейчас нам этом говорите?». Мы вернулись на корт. А после матча нам сообщили, что кого-то действительно подстрелили прямо во время игры (Полиция установила, что пуля, попавшая ему в ногу, была шальная и прилетела снаружи стадиона – прим. пер.). Это совершенно сумасшедшая история, которую я никогда не забуду.
Эдди Диббс
– Самый безумный игрок?
– Самый безумный теннисист, которого я видел, – Ник Кириос. Его безумие какого-то невероятного уровня. Мне нравится, что он искренний, я это люблю. Но на корте он вообще какой-то безбашенный. Я все еще надеюсь, что он понимает, какие у него большие возможности. В мое время, я думаю, Йохан Крик был чересчур бешеным. Я уверен, что некоторые думают, что и я был таким же, ворчливым и неуправляемым. Но я все же отдам первенство Нику.
Теннис заставляет вас испытывать все эмоции. Желание победы оказывает большое давление, сковывает, и мы все по-разному реагируем на это внутреннее напряжение. Например, я, чтобы пропал страх поражения, должен разозлиться. Способ Ника, если он сталкивается с боязнью проиграть, – как бы убежать от реальности, он даже не пытается выигрывать в такие моменты. Гаэль Монфис выполняет нереальные трюки. Говорят, что они сумасшедшие. Но я так не думаю – я думаю, что они нормальные. Когда я играл против Борга, я думал, что это я как раз нормальный парень. Если вы играли в теннис, вы знаете, какое негодование и раздражение может вызывать эта игра. А Борг вообще не показывает никаких эмоций, никто так не может. Это намного сложнее. То, что делает теннис особенной игрой, – это что ты один на корте в течение трех часов, и нет помощи со стороны. Надо это понимать и не судить игроков так строго.
– Какой момент карьеры был вашим пиком?
– Если мне нужно выбрать какой-то один турнир, тогда я назову Брюссель-1984. Я выиграл все сеты со счетом 6:1, 6:2 или 6:3. Тогда я чувствовал, что я играю на самом высоком уровне.
– Вы не назвали финал «Уимблдона»-1984, когда обыграли Коннорса 6:1, 6:1, 6:2?
– Я говорил только об уровне игры.
– Помните какой-нибудь эпизод, когда вы чувствовали себя на корте глупо?
– Когда меня дисквалифицировали на Australian Open-1990. Я не знал, что правила поменялись. В то межсезонье этапов наказания стало три, а раньше было четыре: предупреждение, штрафное очко, дисквалификация. Я-то думал, что у меня есть еще право на один комментарий (смеется). Человеку, который постоянно нарушает правила или ходит по грани, конечно, надо быть в курсе этого. Я помню, как ругался на своего агента Серхио Пальмьери: «Ты должен был мне сказать!». Но я себя чувствовал все же глупо, ведь это я сделал глупость.
– Теннисист, с которым вы ненавидели играть?
– Сампрас, я уже объяснил почему. Плюс у меня были личные проблемы с Биллом Скэнлоном. Впрочем, всем с ним было тяжело. Он думал, что я какой-то придурок. Когда я играл с ним, проявлялось все худшее, что во мне есть. Он мне казался, честно говоря, странным. Я не понимал, что он хочет.
– Ваша самая горькая обида?
– Проигранный Лендлу финал «Ролан Гаррос»-1984.
– Вы об этом все время думаете?
– Бывает... Я больше об этом думаю, когда приезжаю на «Ролан Гаррос». Прошло уже 35 лет, но каждый год мне кто-то напоминает об этом матче. Теперь понимаю, что это тоже моя ошибка. Нужно было больше тренироваться, чтобы выиграть «Ролан Гаррос». Нужно было пробовать. Нужно было адаптировать свою программу тренировок под грунт, чтобы быть готовым. Я сыграл один раз в Риме, один раз в Гамбурге, один раз в Монте-Карло. Календарь был не очень хорош, не способствовал тому, чтобы приезжать в Европу раньше ради игры на грунте. Позже у меня появились дети, и я не мог проводить с ними десять недель в дороге. Я бы хотел, чтобы все было иначе.
– Ваш самый большой успех?
– Сезон 1984 года (выиграл 82 матча из 85 – L’Equipe). Все элементы пазла сошлись. Но я бы на этом и остановился. У меня появились дети, и я недостаточно много работал, почивал на лаврах, как говорится. Это, очевидно, ошибка. Особенно когда игра начала меняться – новые ракетки, все более крепкие и мощные игроки. Я не знал, что мне делать, чтобы оставаться на вершине.
– Момент, который изменил вашу карьеру?
– «Уимблдон»-1977. Когда я из квалификации дошел до полуфинала. Это изменило всю мою жизнь. Я понял, что дистанция между юниорами и профессионалами не такая большая, как казалось. Я думал: это я лучший или они слабее меня? Наверное, и то, и другое. Когда я вернулся домой, даже мои друзья смотрели на меня иначе.
История главного теннисного пижона: девушки в пижамах, портреты Уорхола, кокаин и мрачный конец
Фото: Gettyimages.ru/Dan Istitene, Fox Photos; en.wikipedia.org/Anefo/Croes, R.C.; Gettyimages.ru/Bob Martin/Allsport; REUTERS/Mark Baker; globallookpress.com/picture alliance/SvenSimon
